Однажды в Валахии

Это случилось в год, когда, рассекая сиренево-черное небо серебряной саблей хвоста, падучая звезда прошла так близко над крышами Тырговиште, что темная ночь стала подобной самому светлому дню, и странствующие монахи на ярмарках твердили о знаменьях и близости Судного Часа. Влад был уверен, что божьи люди бессовестно лгут, мутят в головах людей, точно ложкою в кипящем супном вареве, ведь Судный Час уже наступил – в тот день, когда он отказался платить Мехмеду девширме, отправив ему вместо дани султанских послов с крепко приколоченными к затылкам тюрбанами. Валахия готовилась к войне, неизбежной, как душное лето после прохладно-цветущего мая, как алый румянец на яблочных плодах после кисло-зеленой незрелости. Тревожное предчувствие войны повисло в воздухе, словно тень от сабли, занесенной над головой, изогнутого, как полумесяц в небе, османского ятагана, со свистом несущегося вниз, и доли мгновения оставались, чтобы собраться – и ударить в ответ, отражая удар…

– Я бы поостерегся здесь лагерь ставить, – голос Войко, басовитый, как шмелиное гудение над луговою ромашкой, вклинился в мысли Влада, – недаром это место проклятым зовут, это чертово Хойя-Бачу. Местные сюда даже за дровами нос сунуть боятся, говорят, деревья здесь заколдованные – рубанешь по нему топором, а из надреза – кровь, и лицо через кору проступает, жуткое, искаженное. И смех за спиною слышится, звонкий, как серебряные колокольчики. А вот на этой самой поляне, где трава не растет…

– Больше слушай все эти старушечьи бредни, да больше вина на отдыхе пей – еще и не такое привидится! – расхохотался Влад, выпуская наружу царапающий горло смех. – С каких это пор ты, друг мой, этаким трусом заделался, что в лесу опасаешься ночевать? Пустое это все, брось. В Клуж сворачивать не стану – хоть и ждут нас там пуховые постели да разнеживающая женская ласка, а все же крюк делать приличный. Дрова, говоришь, здесь рубить нельзя? Ну-ну…

Рукою, затянутой в перчатку, он ухватился за ближайшую ветвь, маячившую перед мордой коня, дернул, обламывая до самого ствола… и звонкий девичий голос откликнулся ему откуда-то из-за дерева:

– Какого черта?! Где мои вещи?! На пять минут всего отвернулась, и… Что? И машину тоже?! Чезар, а ты куда смотрел, бессовестная морда, когда хозяйку твою обокрали?!

– Свят, свят, свят! – сведенные неодолимой дрожью, пальцы Войко сотворили в воздухе крестное знаменье, словно засов на внезапно открывшиеся врата, замыкая, защелкивая, до петельно-протяжного скрипа, и рыжее, как свежепролитая кровь, закатное солнце мигнуло над верхушками деревьев, качающимися, точно от сильного ветра, и, отведя зеленые створки кустов, она вышла на поляну, ошеломленно озираясь по сторонам – смуглая, с блестящей от пота кожей, пышными каштановыми волосами, заплетенными в косички, словно конская грива… девушка, одетая так, как на памяти Влада не одевались даже девицы облегченных манер – в обрывки кожаной ткани, один из которых едва прикрывал ее округлые бедра, другой же, стянутый шнуровкой – топорщился на пышной груди, грозя слететь прочь при первом же неосторожном движении. И, откровенно говоря, Влад был бы этому совершенно не против.

– Кто ты такая и как твое имя? – осведомился он, притушая малейшие нотки строгости в голосе. – Что ты делаешь одна в столь уединенном месте? Слышал, что тебя обокрали недобрые люди, и ты лишилась всех своих вещей. Будь это в моем господарстве – я бы нашел вора и наказал его по всей строгости закона, но здесь, в землях венгерской короны – я мало чем способен тебе помочь, красавица.

Взгляд Влада упорно возвращался к ее полуоткрытой груди, что смущало девицу не более, чем солнечные зайчики, отблеском золота ложащиеся на лоб и щеки, затеявшие огневой хоровод в теплой, каштановой гриве волос ее, кудрящейся по плечам.

– Роксана, приятно познакомиться! – фыркнула она, с интересом рассматривая Влада и весь немногочисленный отряд его, в настороженном молчании сгрудившийся поодаль. – Не знала, что тут съемки идут… забавно. Приехала полчаса назад – никого не было, тишина, птички поют – идеальное место для тренировки! Только размяться успела, захотела минералки хлебнуть – а сумки с вещами как не бывало! И машину мою угнали, с деньгами и документами... Только этого бездельника никто красть не захотел… Чезар, фу! Фу, кому сказала!

Пегой масти мелкорослый пес с круглой, будто приплюснутой мордой, залившись раскатистым лаем, выпрыгнул из кустов на поляну, оскалив зубы, примерился к лошадиной ноге. Каурый Влада лениво шевельнул копытом, и пес отскочил в сторону, словно мячик, спрятался за хозяйкой, визгливо подавая голос.

– В общем, мне сейчас до ближайшего полицейского участка нужно. Подбросите? – она подмигнула Владу, все так же открыто, без тени смущения, всматриваясь в лицо его, и вскрикнула, протестующе-возмущенно, едва, подхватив ее за руки, он забросил ее в седло впереди себя. – Ой… ты что, шуток не понимаешь?! Я ж машину вашей съемочной группы имела в виду, а не это… копытное средство передвижения! Хотя… нет, это даже оригинально – приехать в полицию верхом на коне! Таких потерпевших им еще видеть не приходилось...

– Эта девица – бесовское искушение, господарь, – вполголоса произнес Войко, – морок, наведенный проклятым Хойя-Бачу. Только поддашься ты ему, как сбросит с себя дева колдовскую личину, и в истинном, сатанинском обличье своем – утянет тебя в преисподнюю. Не стал бы я сажать ее к себе на седло…

Нежная, как атлас, чуть влажная от пота, девичья ладонь приятно грела пальцы. Устраиваясь поудобней в седле, Роксана крутнулась, обнаженной спиною своей прижавшись к груди Влада, украшенной тяжелым крестом. Освященная самим митрополитом, надежная преграда для бесовских полчищ, призванных искушать христианскую душу – крест не оставил на ее спине ни малейшего следа, ни малейшей тревоги не вызвал на лице ее, не вытер с губ улыбку. И это вернуло Владу едва не поколебавшееся спокойствие.

– Готов лично ручаться за безгрешность этой души, – хмыкнул он, натягивая поводья. – Хоть и странные, надо признаться, ведет она речи. И куда она хочет, чтоб отвез я ее?.. Где живешь ты, красавица?

– В Клуже, – задумчиво протянула Роксана, накручивая косичку на палец, – а что, уже в гости напрашиваешься? Как предсказуемо. О, а дай угадаю следующий вопрос: какой у тебя телефон? И знаешь, что я тебе отвечу? Беленький и с кнопочками! Был. Ха-ха… Ну ладно, посмеялись, и хватит. Поехали, что ли, а то и к ночи до полиции не доберемся! В дороге и поболтаем. Чезар, не отставать!

Влад тронул лошадь, нервно прядающую ушами на раздражающе-звонкий лай из-под копыт ее, и отряд двинулся прочь, вслед за закатным солнцем покидая лес, зловещий лес Хойя-Бачу, черными, изломанными тенями деревьев грозящий вслед ему, ухающий криками сов, навстречу островерхим башенкам Клужа и улочкам его, извивистыми лентами оплетающим дома, сытному ужину и теплой постели… «Жаль, если девицу, что возьмется согревать мне ее, будут звать не Роксана!» – шало мелькнуло в мыслях у Влада, и тотчас затихло, придавленное вечерней усталостью.

***

Надколотое с краю, фарфоровое блюдце луны светилось на скатерти неба, щербленным боком своим цепляя точеные шпили собора, отблесками молочно-белого стекая по крышам. В холодном, хрустальном свете ее – Клуж казался сказочной декорацией. Размерами усохшийся в несколько раз, в зеленых волнах перелесков под самые стены, с асфальтом, содранным с дорожных покрытий, обнажая булыжную мостовую, лишенный гудков машин и огней электричества, выжигающих ночь до оранжево-белых пропалин – город по ту сторону луны, зыбкое отражение в ночной воде, некстати привидевшийся сон. Осталось только ущипнуть себя побольнее, как следует, чтобы проснуться…

– Может, Хойя-Бачу и в самом деле чертово место, что лишило тебя не только твоих вещей, но и собственной памяти? – спутник Роксаны поднялся со скамьи, шагнул к окну, подставляя лицо под текучие лунные струи. В топком, холодном свете луны, омывавшем черные кудри его, всплесками лунно-белого тающем на железных нашивках его непроглядно-черных одежд – он был плоть от плоти этого города, актер его колдовских декораций, идеально играющий нужную роль… в пьесе, в которой ей не было места. – Я привез тебя на площадь, о которой ты говорила. Напротив храма Михаила Архангела. Ты говоришь, что здесь нет твоего дома. Я не понимаю тебя.

– Можно подумать, я понимаю, что за ерунда тут творится! – присев на подоконник, Роксана еще раз обернулась через плечо – на площадь, залитую луной, и чернеющую громаду собора над нею, словно надеясь увидеть привычные ряды машин вместо коновязи под окнами, свет уличных фонарей, освещающих памятник Корвину против собора, разлапистые ели вкруг него, бросающие на асфальт косматые тени. – Ч-черт… еще три часа назад тут все было нормально, город как город, а не эта… киносъемочная площадка! Влад, ну скажи мне что-нибудь утешительное! Что это сон, что я просто заснула на травке в Хойя-Бачу, и буду спать, пока Чезар не разбудит меня своим лаем! Хотя… наверное, я пожалею, когда проснусь, потому что ты тоже исчезнешь, – выронила она внезапно и тут же осеклась, – ну… в смысле, ты такой интересный и необычный, и знаешь, на кого ты похож? На Влада Дракулу, Влада Цепеша из исторических книг. Один в один, вылитый ты.

– И что же пишут обо мне в книгах достопочтенные подданные короля Матьяша? Каких жестокостей приписывают мне? – враз поледеневший голос Влада заставил ее вздрогнуть, словно от порыва ветра, холодно-лунного сквозняка, сочащегося сквозь приоткрытые окна. – Да, у брашовских купцов есть ко мне… некоторые счеты, но чем я провинился перед Клужем?

– Да в общем-то – ничем. Ты… то есть Влад Цепеш… был жестоким, но справедливым господарем, он много сделал для свободы страны, это мы еще в школе проходили, на уроке истории… – камушками роняя слова в прохладно-белый, луною расплескивающийся воздух, Роксана считала круги – зыбким маревом перед глазами, точно то, что вскружилось пред ней в Хойя-Бачу, едва, закончив разминку, она обернулась к оставленной в двух шагах сумке с вещами, и зеленью закачалась трава под ногами ее, и мутной, дождевой пеленою подернулись кусты и деревья, искажаясь, скручиваясь, точно спираль, и, придя в себя, сквозь накатившую тошноту – она не видела более ни сумки, ни машины, оставленной у края поляны, и даже следы колес ее – были стерты с травы, словно невидимым ластиком… – Куда ж меня закинуло-то, а… Черт, лучше б и в самом деле обокрали…

– Не знаю, откуда ты, девица, лишенная памяти, и кто ты такая на самом деле, но слова твои греют мне душу. Оставайся со мной, пока Хойя-Бачу не вернет тебе то, что забрало. Я позабочусь о том, чтобы ты была в безопасности.

Он тронул ее за плечо, неожиданно мягко, словно стирая невидимую пушинку, зеленые, как изумруд, луною высветленные глаза его мазнули взглядом по ее лицу. Роксана запрокинула голову – к бледному перекрестью света на потолочных балках, к не по-лунному жарким губам Влада, накрывшим губы ее, к дыханию его на щеке, перекрывающему собственное дыхание. Луна за окном, молочно-сияющий шар, висела так необыкновенно низко, казалось – протяни руку, и скатится в ладонь из-за черного края небес, литая, серебряно-звонкая, пыльцой своей омывающая ночные улицы. Роксана прикрыла глаза, прячась от обжигающе-белого, рвущегося под веки сияния, от невозможной силы его, и столь же – неистовой красоты, которой не было места в оставленном ею мире, но более чем достаточно – было в мире ином…

– Прямо таки предложение, от которого нельзя отказаться. Забавно… – выдохнула она, едва, тисками сжавшие плечи, объятия Влада чуть разомкнули захват. – Я думаю, что приму его… тут как бы сложно не принять, когда вот так предлагают… безопасность, и все такое прочее… – она прыснула смехом, оправляя лиф, – с одним только условием – Чезар остается со мной! Он, конечно, бездельник и пустобрех, но если б ты знал, как дорога мне эта мелкая зубастая сволочь!

Влад рассмеялся в ответ, впуская луну сквозь разомкнутые губы, и гулко грянули часы над соборною площадью, отсчитывая полночь засыпающему Клужу, монетами призрачно-белого падали звуки на мостовую, чтобы истаять – с первыми же лучами рассвета.

***

Колодезная вода горчила привкусом крови и гари – неистребимый, крепко въевшийся в доски запах. Скривившись, Влад сплюнул на землю, черным выжженную до последней травинки, до усыпанных пеплом придорожных камней, плеснул ведро обратно, за бревенчатый сруб.

– Такое и конь пить не станет, разве что загнанный до полубесчувствия, – обронил он, ошаривая взглядом окрестности – обугленные головешки домов, лишенные листвы деревца вдоль дороги, жалостно тянущие к земле почерневшие ветки. – Гарь еще свежая – близко, значит, Махмуд-паша...

– Догоним – костью встанет у него в горле наша водица, – хмуро добавил Войко. – Пить будет, пока живот не разорвется… Вот, местного привел, господарь, как ты просил – этот малой сбежать успел, когда османы на село налетели. Видел, куда они дальше пошли, все расскажет.

– Я с вами пойду! – негодующе вскинулся голос из-за широкой спины Войко. – Я взрослый, с отцом на медведя ходил! Дай мне оружие, господарь!

В пегой от налипшей грязи рубахе, с волосами, сбившимися в колтун наподобие шапки, он стоял перед Владом – совсем еще мальчишка по виду, но крепкий, как все крестьянские дети, босою пяткой выстукивал в камень.

– Добро. Уговорил, малой. Принимай новобранца, Войко, а то ведь и без разрешенья пойдет! – хохотнул Влад, влетая в седло. – Привала не будет, пока не нагоним Махмуд-пашу. Какой здесь привал-то, посреди мертвечины…

Весенне-бледное, от зимнего покоя отходящее небо пестрело птичьими стаями, из-под разбухшей ваты облаков проглядывало осторожное солнце, скупо роняя лучи – на утоптанную дорожную пыль, на зеленые лоскутья полей по обе стороны от дороги. Владу отчего-то вспомнилась та же зелень за широкими стенами Тырговиште, тонкие, росою дрожащие стебельки, и девичья ножка в сафьяновом сапожке, небрежно мнущая их. В сердце стукнулось изнутри – внезапно разлившимся жаром, словно жгучее летнее солнце забралось под кольчугу, ласкающим, теплым клубком прильнуло к груди.

«Год с ней живем-любимся, и не надоедает… Вправду Войко сказал – непростая она девица, Роксана моя. Имя – как у гурии султанских гаремов… да что имя там – сама истинная гурия! Окажись она ночью со мною в походном шатре – не выпустил бы, пока ее и себя ласками не измотал…» – прижмурившись, он встряхнул головой, отгоняя невозможно-сладостное, мыслями возвращаясь к дороге, стелящейся под копыта коню, да пылящему позади войску, движущемуся навстречу османам.

…Арьергард Махмуд-паши они догнали ближе к полудню, когда набравшее силу солнце палило прямо в макушку, выжигая остатки теней на клубящейся пылью дороге. Точно грузный, неповоротливый зверь, султанская армия неспешно двигалась к валашским границам, увозя наворованное в обозах, уводя в цепях полонян.

Словно острие ножа, вспарывающее тонкую ткань, войско Влада вклинилось – между всадниками и пехотой, телегами, гружеными по самые борта, и прикованным к ним пленникам с бледными от усталости, безучастными ко всему лицами. Первые мгновения боя, когда внезапность на стороне нападающих – Влад не потерял ни единого из них, плечом к плечу с Войко, в круговерти взметнувшихся сабель и трепещущих конских грив, в криках, рвущихся из распяленных ртов и пронзительном конском ржании, он рвался вперед, в самую сердцевину османского войска, сквозь просевшую трещиной его скорлупу – к Махмуд-паше, верному слуге султана Мехмеда, прячущемуся где-то там, за спинами янычаров. Влад желал бы видеть его на самом высоком колу близ тырговиштского поля – мертвым или умирающим, в соседстве с Юнус-беем и Хамза-пашой, и до исполнения этой мечты оставалось лишь несколько сабельных взмахов, лишь несколько гулких ударов сердца, стремящегося из груди…

– Аллах акбар! – они выскочили на него с трех сторон, замотанные в белоснежные тюрбаны, в солнцем сияющих золоченых одеждах, клинками пробуя на крепость его клинок – личная гвардия Махмуд-паши, верные ему до конца янычары. Он отбил первую саблю, с неумолимостью атакующей змеи летящую к горлу, краем глаза заметил вторую, едва успев выбить – плашмя по рукояти… и пропустить третий удар. – Славься имя пророка Мухаммеда!

И в этот тягучий, как смола, невыразимо долгий миг, Влад увидел – вспыхнувшую над головой его саблю, руку в золотом рукаве, держащую ее, искаженное в крике лицо над взметнувшейся конскою гривой, а потом – рука дернулась, разрубая наискось воздух у щеки Влада, и, душераздирающе всхрапнув, конь, несущий на себе янычара, рухнул наземь, приминая собой своего хозяина.

– Вот тебе и аллах… твоему акбару! – рассмеялся над ухом чей-то знакомо-звонкий голос. – Ловко я его, да?

Это было слишком невероятным, чтобы быть правдой, но голос – он не мог принадлежать никому другому. Влад обернулся, переводя дыхание – изящная, как точеная статуэтка, она сидела на лошади, по горло укутанная в плащ, что скрывал ее женские формы, с коротким клинком в руке, цедящим на землю красные соки – оставленная им в Тырговиште Роксана, с которой он, уезжая, взял слово, что за стены города – ни ногой, даже с надежной охраной, даже с псом ее, уродливо-странной породы… Она обманула его.

– За спину! Назад! – бросил он, направляя коня к белеющей командирским знаменем кучке янычар, прикрывавших отход Махмуд-паши. – Если с тобой что случится…

– Влад, ну не будь таким злюкой! Я тебе жизнь спасла, между прочим! В кои-то веки пригодились мои спортивные навыки… Знаешь, я все равно никуда не уйду, раз уж приехала, и вообще – у тебя дети в войске пасутся, что ж ты их не гоняешь? – обиженно донеслось до Влада откуда-то из-за спины.

– Ты – женщина, а женщинам не место на бойне! – сквозь зубы процедил Влад. – Сражаться – мужское дело. Дело женщины – ждать.

– Что-о?! Да я чуть с ума от скуки не спрыгнула, в этом твоем Тырговиште, тебя ожидаючи! Ни телевизора, ни книг нормальных – шить да в церковь ходить, вот и все развлечения! Тренируешься – смотрят косо, с Чезаром на пробежку – только что пальцем у виска не вертят! Чувствуешь себя, как… Влад, осторожнее!

Рванув поводья, он развернулся, скрестив свою саблю с янычарскою, выбил железную дробь, обманным движением заставив противника податься вперед, чтобы рубануть по плечу, до костного хруста, до алого цвета брызг, фонтаном заливших белоснежную чалму.

– Аллах всемогущий… бисмилляхи рахмани рахим…

На тонконогом, черном, как смоль, жеребце – перед Владом стоял сам Махмуд-паша, грузный, с темными глазами навыкате, сопящий хрипло, точно поднятый из берлоги медведь. Он удивленно смотрел на Влада, словно бы недоумевая – как? Неужели так скоро? И мутное, склизкой тиной плещущееся в глазах его недоумение сменилось отчаянным страхом, едва занесенный над головою клинок Влада плашмя опустился на его тюрбан, выбивая дыхание из тела паши.

– …а если серьезно – то я просто боялась за тебя, Влад, места себе найти не могла, – Роксана подъехала к нему неслышно, встала за правым плечом, точно недремлющий ангел. – И да, я никуда больше от тебя не уйду, что бы ты там не говорил… Чезар, ну перестань царапаться, наконец, дурная собака!

Она распахнула плащ, выпуская из складок одежды пофыркивающего от возмущения, дергающего всеми своими короткими лапками пса. Сброшенный наземь, он важно прошествовал к поверженному паше и, помедлив для приличия – поднял лапку над сбитым на бок тюрбаном.  

И Влад расхохотался, чувствуя, как острые иглы тревоги выходят из сердца его, и, перегнувшись с седла, обнял Роксану. И она обняла его в ответ.

***

Трава холодила ступни ночною росой, щекотала пальцы, точно пушистыми перышками. Густая, смоляно-черная тьма – прятала надежней, чем плащ, которым с головы до ног была укрыта Роксана, надежней тонкой чадры на лице ее, едва колыхаемой ветром.

– Все время забываю, что тут стекол побитых нет, пятку ничем не пропорешь! Черт! – сжав руку Влада, она выпнула из-под ног острючий камушек, так некстати оказавшийся на пути. – Да, это тебе не театральная сцена… Лучше б я в сапогах пошла… хотя нет, с шальварами, они, пожалуй, сочетаться не будут… Влад, я похожа на звезду гарема?

– На самую прекрасную звезду, от вида которой теряют рассудок любые мужчины, – глухо откликнулся Влад. – И, наверное, я сам давно его лишился, раз отпускаю тебя на такую опасность…

В красном янычарском кафтане, окладистой чалме, прячущей его длинные кудри, остроносых сапогах – он был неотличим от султанского янычара, воина многотысячной армии Мехмеда, явившейся на валашскую землю карать непокорных. Через росной травою шепчущее поле он вел ее – к раскинувшемуся на другом конце турецкому лагерю, рыжими копьями факелов грозящему ночной темноте, мертвой, ни зги, от края и до края июньского неба…

– Да не волнуйся ты так! Все будет хорошо, вот увидишь! – добавив голосу толику убедительности, она обернулась к Владу. – Большой риск, конечно, но зато султана искать не придется – турки сами нас к нему приведут! А это важно, я, между прочим, в одной исторической книжке читала, что ты его перепутал с…

– Тш-ш, тихо! – Влад поднес палец к губам. – Уже пришли.

Он выступил из-за черного ряда палаток, холмами взрывших гладкое, как доска, тырговиштское поле – один из лагерных караульных, приземистый янычар в чалме, отливающей в темноте молочно-белым, с факелом в руке, сыплющем в стороны трещащие искры. Что-то пробурчав по-турецки, он вопросительно уставился на Влада. Влад развел руками, и, принизив голос, ответил ему нечто такое, отчего янычар, подавившись словами, как-то по-поросячьему хрюкнул и указательно махнул рукой – на одну из палаток, простую, лишенную каких-либо отличительных знаков.

– Что ты сказал ему? – одними губами вышептала Роксана, едва они отошли чуть поодаль.

– Что привел великому султану, наместнику Аллаха на земле, прекраснейшую из райских гурий, единственно достойную его, – хмуро обронил Влад. – И он показал мне палатку султана, которую, ты верно говоришь, я бы сам никогда не нашел, купившись роскошеством палатки какого-нибудь из военачальников Мехмеда…

Невзрачное на вид, жилище султана охранялось как должно – вскинутые наизготовку копья, холодный блеск вынимаемых из ножен сабель. Обескураживающе улыбнувшись, Влад сдернул плащ с плеч Роксаны, и настороженные голоса сменились восхищенным цоканьем. В расшитом бисером лифе, полупрозрачных шальварах, чадре, чуть слышно вздрагивающей от ее дыхания – одетая как для показательного танцевального выступления, она жалела, что никакая камера не запечатлеет ее сейчас – за четыреста с лишним лет до того, как были изобретены кинокамеры.

Отдернув полог палатки, стража пустила ее вовнутрь, сомкнув копья перед Владом. Роксана вошла, переступая через бархатные подушки, разбросанные по полу, откинула чадру, сверкнув подчерненными глазами на того, кто сидел перед ней – низкорослого толстячка в долгополом халате, расшитом завитыми узорами, и куполообразной чалме, увенчивающей его лысоватую голову.

– Ваша покорная рабыня станцует вам, – произнесла она по-турецки заученную наизусть фразу. Откинувшись на подушках, толстяк кивнул, скрестив руки на окладистом животе. Роксана прищелкнула пальцами, вслушиваясь, вбирая в себя – пестрящую роскошь узоров на потолке, ковры под ногами, шерстинками колющие ступни, неровное, рваное от сквозняков свечное пламя над плошками – и вскинула руки, будто пытаясь взлететь, и кружащимся птичьим пером мелодия подхватила ее, свечою вспыхнула в сердце.

Будто на танцевальной арене, в стекающем по плечам свете софитов, перед сотнями зрителей – она плясала под громкие аплодисменты, под музыку, нанизывающую душу на тонкую леску, под гулкие удары крови в ушах, все быстрей и быстрей, пока, натянутая до предела, леска не лопнула перебитой струной, обрывая музыку и танец.

– Аллах, Аллах! – приподнявшись на подушках, толстяк пожирал глазами ее, опустившуюся на пол перед ним, и, все так же улыбаясь, Роксана выхватила из-за лифа кинжал, чтобы с маху воткнуть его – в гадко дергающийся под подбородком султанский кадык, провернув для надежности, как учил ее Влад. Булькая перерезанным горлом, Мехмед завалился на бок, пропитывая расписные ковры ровно-красным, дымящимся кровью цветом.

«Странно, что я совсем не боюсь… и не противно даже…» – поднявшись на ноги, Роксана вытерла кинжал о подушку, толкнула плошку со свечой на ковер, полыхнувший оранжево-радостным пламенем, другую же – ткнула в полог у входа, вмиг порыжевший огненной бахромой. Кинжалом рассекла тугой палаточный бок, сверху донизу, жадно глотая воздух, выскользнула наружу.

Огонь рвался к небу, будто джин после тысячелетнего заточения, когтями своими раздирая тьму в черные, бархатные лоскуты, пеплом оседающие на коже ее, скребущие горло до сиплого кашля. Прижав ладони к груди, она сплюнула наземь, тягучей, вязкой слюной.

– Влад!

Он ждал ее, держа лошадь в поводу, у раскаленного палаточного чрева, и пальцы его, до боли сжавшие плечи Роксаны, были холодны, как колодезная вода.

– Я себя прямо какой-то Юдифью чувствую… ч-черт… Влад, ну не жми так сильно, а то задушишь! Лучше скажи – теперь-то уж все? Мне как-то надоедать начинает вся эта война, да и Чезар подотощал на голодном пайке… Ну же, Влад! Почему ты молчишь?

– Потому что боюсь показаться лживым, – проронил Влад. – У султана есть сын, Баязид, только-только входящий в воинский возраст. Ты дала нам отсрочку, не более, время накопить сил перед новой войной.

Усадив ее в седло впереди себя, он тронул поводья, направляя лошадь в галоп – сквозь темноту и огонь, крики и конское ржание, навстречу валашскому войску, охватывающему лагерь, точно пожар, паникою объятый лагерь османов…

И это была лишь отсрочка.

***

Блеклое, остывающе-зимнее солнце сочилось сквозь вязкие тучи, роем кружащиеся снежинки падали на двор Поэнаря, таяли под дыханьем коней облачками холодного пара. Накинув на плечи плащ, Влад стоял на крыльце, наблюдая, как слуги седлают его гнедого, как талыми проплешинами на камнях отходит снег под коваными копытами, как кузнечными мехами вздуваются и опадают гнедые бока.

– Если не поторопимся выехать – Раду обложит нас в Поэнаре, его войско уже на подходе, – пробасил Войко, неслышно становясь рядом. – Предатель, в подлости своей продавшийся туркам… гореть ему вечность в геенне огненной, и всем, кто идет вместе с ним! Почему ты не зарубил его, господарь, в той последней схватке, лицом к лицу?

– Он мой брат, и останется им до самой смерти. И о подлости его – судить не мне, а тем боярам, семьи которых он взял в заложники в Снагове, вынудив их на предательство. Верность, купленная такой ценой, недолговечна. Жаль, что он не умеет искать себе союзников по-иному… – стряхнув снежинки с рукавов, Влад сошел по ступеням, окинул последним взглядом выцветше-серые, как снеговые тучи, высокие стены Поэнаря, ее остроклювые башни, пиками нацеленные в небо. Его последняя крепость, за спиною которой лежали венгерские земли, владения Матьяша Корвина, некогда обещавшего Владу свое покровительство как сюзерена… Пришла пора напомнить королю про его обещания.

– Корвин тоже предаст тебя. Я еще в школе проходила, на уроке истории… Сначала пообещает помочь, а потом посадит в тюрьму на двенадцать лет… не хочу, не хочу так! Это несправедливо! – выстукивая каблучками по ступеням, Роксана сбежала к нему, обняла, не смущаясь Войко, ткнулась губами в щеку. – Почему ты не веришь мне, отмахиваешься, будто от какой-то ерунды… Влад, это – правда, черт бы тебя побрал, я не вру, я никогда тебе не врала!

Он осторожно разомкнул ее руки, отвел ото лба каштаново-мягкую прядку – щеки Роксаны были мокры, точно от стаявших снежинок. Шмыгнув покрасневшим носом, она вопросительно глянула на него.

– Не плачь. Даже если слова твои – чистая правда, что еще я могу сделать? – медленно, словно отмеривая каждое слово, произнес Влад. – К кому обратиться за помощью, когда из войска моего осталась ничтожная часть, когда служившие мне прежде перешли под знамена Раду и бьются ныне против меня? Если король сочтет, что недостоин я ничего более, кроме темницы – что ж, так тому и быть.

Мелькнув снежно-белою, в черных проталинах, спинкой – у крыльца крутанулся Чезар, сел, поджав задние лапы, поодаль от переступающих нервно лошадиных копыт, коротко тявкнул, подзывая хозяйку. Махнув ему перчаткою – не отставать! – Роксана вскочила в седло вслед за Владом.

Перестроившись, отряд выехал за ворота, по тропе, посеченной снегом, спустился с горы. Белая, как столовая скатерть, нетронутая следами копыт, равнина простиралась пред ними, долгая дорога к Оратии, королевскому замку, и пройти ее следовало как можно скорее.

…Влад и сам не заметил, сквозь слепящую снежную пелену, как соловый Роксаны, ехавшей по правую руку, вдруг отстал, исчез, будто бы растворившись в кипенно-белом, засыпавшем равнину снеге. Мелкая цепочка следов, уводящая вбок, по прямой, заметаемая метельной крупою, и желтеюще-золотым силуэтом, где-то там, в обозримом далеке – конь, летящий стрелой, унося на спине своей прекрасную всадницу. И Влад не был готов отпустить ее.

– Жди меня в Оратии вместе с людьми. Я догоню вас, – крикнув Войко сквозь снежную пыль, Влад пришпорил гнедого, направляя в галоп, наискось через равнину, копытами взметывая наст. Будто играя с ним, соловый шел впереди, не отдаляясь, но и не приближая к себе, белым, вьюжного цвета хвостом отмахивая снежинки, и Роксана кричала ему что-то, пригибаясь в седле, и голос ее скрывала метель. И, теряя счет времени, Влад мчался за ней, шпорами раздирая бока обезумевшего гнедого, до кроваво-красных клякс на снегу, до свистящего лошадиного хрипа, вдоль подлесков, засыпанных снегом, вдоль прудов с камышиными зарослями по берегам, оставляя позади Поэнарь и Оратию, Корвина и Раду, бледный свет уходящего дня и сгущающиеся серым вечерние сумерки…

Он пришел в себя, только когда из темнеющей пелены впереди него вынырнули черные, искривленные ветви Хойя-Бачу, будто плетью, хлестнули по измученной конской спине. Соловый остановился поодаль, дрожал, тяжело водя раздувающимися боками, и, опустив поводья, Роксана обернула к Владу свое лицо, смеющееся, разгоряченное.

– Я знала, что ты поскачешь за мной! – сказала она.

***

Белым заметенные ветки над головой качнулись, сбросив вниз колючие пригоршни снега. Ветер стих, увязнув в придорожном кустарнике, щекочущим снежным крошевом скользнул напоследок под капюшон. Черный, будто углем выведенный на бумажном листе, раскинувший в стороны паутину ветвей, Хойя-Бачу ждал, пришептывая бледной порошей, и мутные тени клубились между стволами его, гаснущей дымкой оседали в притоптанный снег.

Откинув полы плаща, Роксана сбросила наземь истомившегося Чезара, спрыгнула следом, по щиколотку проваливаясь в наст:

– Чезар, искать! Умничка, Чезар!

Отряхнув пасть от налипших снежинок, он потрусил вперед, влажной кнопочкой носа уткнувшись в ему только видимый след, блеклой нитью натянутый вдоль древесных стволов. Оборотившись к Владу, Роксана пригласительно махнула рукой, мол, что стоишь? – устремляясь вслед за Чезаром в трепещущий теневой окоем.

Липкие, как болотная тина, тени касались ее лица, крылами вспугнутых птиц бились над головою, холодно-зыбкие, как вечерний туман, тени Хойя-Бачу, хороводом вьющиеся вкруг деревьев в неостановимой, головокружительной пляске, дыбом вздергивающие на загривке шерсть Чезара.

Неподалеку от лысой, будто выкошенной косою поляны, в блескучих лужах от талого снега, он остановился и взвыл, вскинув к небу тоскливо вытянувшуюся морду. Воздух будто сгустился вокруг, тяжелый, давящий до колотья в висках, до мигающих пятен перед глазами… сглотнув, Роксана шагнула вперед, подхватив на руки пса, и Влад – вошел вслед за ней, будто раздвигая руками невидимую завесь, спиралью взвившуюся за его спиной, расползшуюся белесоватой воронкой, поглощая собой деревья, снег и тонкие тени на нем – сомкнутым перекрестьем засова.

…Это был апельсиново-сочный, восхитительно теплый закат, какие только случаются летом в пригородном лесу. Переведя дыхание, Роксана огляделась по сторонам – сумка была на месте, в двух шагах от нее на примятой траве, неподалеку же, невозмутимо сияя стеклами заходящему солнцу, стояла ее машина. Чезар рванулся с рук, оглашая окрестности радостным лаем:

– Гау-у… Ав-ву…

– Кажется, мы дома… счастье-то какое! Влад, а ты что так странно на меня смотришь? – смеясь, она тормошила за руки Влада, замершего подле нее в каком-то оцепенении.

– Бесовское колдовство, превратившее в лето зиму, – наконец произнес он. – Силен враг рода человеческого, хозяйничающий в Хойя-Бачу…

– Да никакое это не колдовство, а самое обыкновенное лето, которое только бывает под Клужем. Сколько ты их еще тут увидишь, этих лет… Черт, мы сделали это, мы это действительно сделали! – расстегнув сумку, Роксана вынула бутыль минеральной воды, блаженно впилась ртом в приоткрытое горлышко, чувствуя, как щекочут губы газовые пузырьки. – О, самое то, что нужно после такого марафона! Влад, это тебе!

Приняв из рук ее полупустую бутылку, он сделал широкий глоток, стиснув пальцами пластик. Коротко хлопнув, бутылка промялась, вылив ему в лицо оставшееся содержимое.

– Странный кубок, прочностью своей подобный бумаге… – задумчиво произнес Влад. – Скажи, в этом мире все такое… ненадежное?

– Если честно, то многое. Поэтому с машиной – поаккуратней, я за нее еще с кредитом не рассчиталась, – Роксана подавилась смешком. – Но это все мелочи, правда. Здесь хорошо, Влад. Здесь нет больше этих страшных войн… можешь себе представить – Румыния… то есть Валахия – больше ни с кем не воюет! Как, впрочем, и Венгрия, и Молдавия тоже. А в Турцию мы можем съездить на днях и позагорать на пляже. Как тебе эта идея?

– Значит, мудростью здешних правителей страна заключила с султаном мир… то, чего не удалось сделать ни мне, ни отцу моему, ни моему деду, великому Мирче. А что же я могу сделать теперь для Валахии? – Влад посмотрел ей в лицо без тени веселости, впервые готовый принять на веру ее слова, и важно было лишь правильно подобрать их…

– Люди стали многое забывать, – наконец произнесла Роксана, – жизнь своих предков, свою историю… то, благодаря чему они живут так, как сейчас. А ты напомнишь им это… Знаешь, у меня есть друзья в киностудии Бухареста, замечательные ребята – тебе обязательно нужно с ними познакомиться. Я думаю, тебе там понравится, Влад, я почему-то в этом ни капельки не сомневаюсь... А теперь – поехали, если, конечно, хочешь успеть домой до темноты!

– Наши кони остались… по ту сторону бесовских врат, а других поблизости я не вижу, – Влад огляделся по сторонам. – Как же ты собираешься ехать в Клуж?

– А моя железная коняга на что? Во-он стоит, загорает на солнышке! Моментом домчит. В дороге и поговорим… вижу, у тебя ко мне еще много вопросов, – накручивая на палец ключи зажигания, Роксана захлопнула сумку, тронула за плечо Влада. – Пойдем.

…По колено утопая в траве, они шли, сквозь ветром шуршащее поле, сквозь закатные тени деревьев, великанские тени, скрывающие с головой, сквозь медово-летний, разнотравьем пропитанный воздух, точно в завершающих кадрах кинокартины, растянуто-замедленной съемке, пока еще не прозвучало: «Стоп, снято!» и лента – не оборвалась.

__________________________________________________________________

* Хойя-Бачу – лес, расположенный неподалеку от румынского города Клуж-Напока, «Бермудский треугольник Трансильвании», известный своими аномальными явлениями

* Девширме – "налог крови", дань, выплачиваемая Османской империи подчиненным ей немусульманским населением

Похожие статьи:

Рассказы → Третья из историй, рассказанных драконом

Рассказы → Повесть о Дракуле-воеводе

Рассказы → Сын Дракона

Рассказы → Валашский орел и бык молдавский

Рассказы → Марика