Горничная нагнулась над столиком, и Уолтер Сокс перевёл дух. Он как раз решал прелестную задачу, какой вид лучше — со спины или наоборот. Пока его затуманенный взгляд отдавал предпочтение одному пикантному виду, горничная успела повернуться, и млеющий от открывшегося зрелища организм тут же проголосовал за открывшийся пейзаж.
— Я поставила цветы в вазу. Хотите бутоньерку? — Она мило улыбнулась, показав белые зубки, и зачарованный господин Уолтер машинально кивнул
Он опустил глаза на ловкие пальчики, прикрепляющие цветок к пиджаку. Перевёл взгляд дальше, и обнаружил, что вблизи вид гораздо аппетитнее. Лёгкие касания не вызвали никаких электрических импульсов в теле Уолтера, как это описывают в любовных романах. Ему просто стало тепло. Тепло и уютно.
Господин Уолтер Сокс, владелец компании «Стальной гигант», мечтал о покое. Покой ему только снился, снился с утра и до поздней ночи. Столько длился рабочий день господина Сокса. А ещё мерещилась ему его дорогая жена, Гортензия. Она являлась в кабинет, стоило только задремать в любимом кресле после чашечки кофе с коньяком и хорошей сигары. Гортензия смотрела на него глазами замороженной креветки, потом швыряла перед ним фото их четверых детей в золотой рамочке. Рамочка издавала печальный звон, а Уолтер подскакивал в кресле, глядя, как секретарша ставит на стол ещё одну кофейную чашку. Господин Сокс унимал бьющееся сердце и вновь принимался за работу.
Утро понедельника ожидало господина Сокса, раскрыв жадные объятья рутины. Разве что кресло родного кабинета в программе дня заменяла мебель красного дерева в номере отеля «Шелдон». Перемена места ничего не меняла в жизни Уолтера Сокса. Всюду было одно и то же, и даже вид из окна давно перестал радовать пресыщенного видами бизнесмена. Если видел один отель «Шелдон», ты видел их все. Если ты провёл тысячу деловых встреч, тысяча первая ничего не изменит.
Перспектива провести ещё один скучный день обрушилась на господина Сокса похоронной плитой. Этот незримый, но увесистый удар потряс его некрепкие нервы, и вызвал нелогичные действия. Он взял тонкие пальчики девушки трепещущими пальцами и поднёс к губам. Горничная улыбнулась, его окутало тёплым ароматом цветочного мыла и настоящей женщины. Кровать красного дерева вдруг показалась Уолтеру очень удобной, а податливое тело, которое он перенёс в неё и бросил на шёлковое покрывало, совсем невесомым.
***
— Господин Сокс. Господин Сокс. — голос секретарши стучал в голову, как звук заевшего будильника. — Господин Сокс, немедленно прекратите это.
Он поднял голову, продолжая цепляться за восхитительную грудь. Что себе позволяет эта особа?
Секретарша стояла над ним, как статуя несвободы. Такая же монументальная. Её светлые глаза смотрели на парочку в постели без всякого выражения.
— Септимия, оставьте нас вместе… оставьте нас одних, — прокаркал Уолтер. Что за нелепая сцена. Она должна немедленно уйти!
— Не могу этого сделать, господин Уолтер, — холодно ответила секретарь, не двигаясь с места. Он повёл взглядом по номеру. Дверь была открыта, и господин Сокс похолодел.
— Я пыталась вас предупредить, господин Сокс, но вы не слушали. Ваша супруга здесь.
Он уже и сам это видел. Гортензия, Гортензия со сжатыми в ниточку губами и укоризненным взором мороженой трески. Худший из его кошмаров. Гортензия, совладелец компании и хозяйка солидного пакета акций. Недавний Уолтер, горячий и нелогичный, испарился как дым, оставив на заледеневшем шёлке покрывала плоское, дряблое тело господина Сокса, акционера и бизнесмена.
Дальнейшие события господин Сокс воспринимал через удушающую вуаль безнадёжности и стыда. Вот он выбирается из постели, дёргая ногой, почему-то запутавшейся в липком шёлке. Девица, недавно такая желанная, а теперь просто вульгарная, прикрывается подушкой.
Вот он, под бдительным присмотром жены и невесть откуда взявшегося управляющего отеля вкупе с помощником, собирает разбросанные по номеру вещи, и никак не может найти завалившийся за спинку кресла галстук. Наконец он вытягивает галстук за кончик и набрасывает его на шею, как дорогую удавку. Вот он, сопровождаемый мёртво молчащей женой, с одной стороны, и управляющим с другой, спускается вниз, а сзади стучит каблуками бесстрастная, как ледник, секретарь Септимия. В руках Септимии сползший по дороге на мраморные плитки пола, и подобранный ею галстук шефа.
Вот они выходят в вестибюль, и он слышит, как курьер, остановившийся поглазеть, говорит уборщику, смуглому мужчине в цветастой вязаной шапочке и с множеством кудлатых косичек: «Что это на них на всех за поветрие нашло? Один с неба свалился вместе с вертолётом, другого с девкой застукали!» А уборщик меланхолично отвечает, храня на лице выражение непреходящего умиротворения: «Видно, такая карма» — и принимается неторопливо натирать полы.
Но самое печальное, поразившее господина Сокса в самое сердце, уже застывшее от несправедливости судьбы, ждало его на выходе из отеля. Там, под крышей монументального портика, выстроенного в стиле греческого храма, толпились слетевшиеся, как вороньё на падаль, журналисты, и Уолтер с мгновенным чувством прозрения узнал гладкое лицо и ловкую фигуру семейного адвоката, друга семьи Филиппа. Филипп, сияя улыбкой победителя, стоял у личного лимузина Гортензии, топчась на месте, как призовой скакун. Породистый шофёр открыл дверцу, и господин Стокс шагнул к отверстой её пасти, как гладиатор. Он увидел руку адвоката, умело поддержавшую Гортензию под локоток, и горечь поражения наполнила всё его существо. «Ах, Гортензия. Как же ты меня подвела». Господин Стокс нырнул в чрево лимузина, дверца захлопнулась за ним с похоронным звоном, и чудовищная машина плавно тронулась с места.
***
Юркая крылатая машина, с земли похожая на ярко раскрашенную игрушку, скользнула, извернувшись в воздухе, меж двух красно-белых полосатых башен. Нырнула, сделав короткий виток, и пролетела под перемычкой висячего моста. Зрители, заполнившие трибуны, бешено зааплодировали. Пилот начал крутить бочку, и ведущий передачи «Бравые парни» показал зрителям сведённые в колечко пальцы.
Залив, покрытый мелкой волной, блистал в лучах солнца. Небо, голубое в редких клубочках ватных облаков, выглядело картинкой, специально нарисованной к ежегодным выступлениям клуба любителей старинных моделей летающих машин. Даже случайная птица не нарушала идеальную картину. Все ненужные летуны были заранее разогнаны специально обученным соколом. Самолётик-игрушка, качнув крыльями, пронёсся над самой водой, крылатая тень скользила за ним по рябой от лёгкого ветерка поверхности залива. На огромном экране, установленном возле трибун, каждый желающий мог видеть красочные виды очередного участника выступлений, снимаемые на камеры, установленные в кабине и на хвосте.
Жёлто-зелёная, в алых завитках по фюзеляжу, машина вырулила к разметке. Трубный голос комментатора гремел над трибунами, объявляя очередного участника.
— Господин Стивенсон. Разрешите мне сопровождать вас.
— Нет.
— Господин Стивенсон. Бастер!
Господин Стивенсон ухмыльнулся. Помощник подал шлем. Бастер небрежно заправил под шлем седеющие кудри, привычным движением затянул ремешки.
— Нинья, не превращайся в курицу. Тебе это не идёт.
— Я знаю, у вас есть место. Разрешите мне полететь с вами.
— Мне не нужен балласт на соревнованиях, девочка.
— Я не девочка. И я не Нинья.
Господин Стивенсон сморщился в улыбке, по лицу побежали привычные резкие морщины, что были знакомы всем любителям авиаспорта уже много лет. Солидный возраст не мешал Бастеру Стивенсону оставаться кумиром женщин во всех странах, где имели представление об авиации и клубе авиаторов «Соколы».
Он ущипнул личную помощницу за щёчку.
— Ладно, ты не Нинья. Ты взрослая девочка. — Он не любил длинных имён, и, когда ему представили нового личного секретаря, тут же переименовал миниатюрную, стройную блондинку с россыпью рыжих веснушек и труднопроизносимым именем в Нинью, личную помощницу. Она подозревала, что когда-то Бастер, неисправимый ловелас, любил под таким именем юную знойную красотку в одной из жарких стран, куда забросила его лихая судьба военного лётчика и авантюриста.
Он забрался на крыло. Прозрачный пластик фонаря двинулся, закрывая пилота.
— Бастер! — Она встала на цыпочки, вцепившись в крыло, словно хотела остановить самолёт. — Я знаю, что сказал врач. Это неправда!
Он глянул на неё с лёгкой улыбкой фаталиста. Она вцепилась в металл, пальцы её побелели.
— Твоя жена договорилась с врачом. Они хотят, чтобы ты бросил всё. Всё — и компанию и самолёты. Бастер, они запретили мне говорить тебе. Они сказали, что это для твоего блага. Что, если я тебе скажу правду, это убьёт тебя. Что ты станешь всё делать наоборот, и убьёшь себя этим.
— Девочка, что ты несёшь, — ответил он тихо, спокойно. — Я давно всё знаю. А ты не можешь знать.
— Я знаю всё про тебя, Бастер. Больше чем ты думаешь, больше, чем могут знать все врачи, вместе взятые. Ты ещё будешь жить, Бастер. Пожалуйста, возьми меня с собой.
— Глупая, глупая Нинья. — сказал он ласково. И решительно закрыл кабину. — От винта!
Она отшатнулась. Красивая, яркая машина пробежала по взлётной полосе, оторвалась от покрытия и легко взмыла в воздух. По трибунам прокатился рёв болельщиков, приветствующих своего кумира.
Мерный рокот мотора нарастал и затихал, самолётик выписывал фигуры в безмятежном, высоком небе, оставляя затейливый след, похожий на росчерк пера эстета. Вот он поднялся выше, на миг заслонив солнце, потом ринулся вниз по пологой дуге, стремясь пройти меж остроконечных башен-близнецов. Покачав крыльями, и став вертикально, за миг до входа в просвет самолёт выровнялся, и вынырнул с другой стороны.
— Если ему станет плохо в воздухе, ты за это ответишь, грязная шлюха, — приветливо улыбаясь, сказала госпожа Стивенсон, склонившись к личной помощнице. — Я тебя с землёй смешаю.
Нинья не ответила. Она, не отрываясь, следила за яркой птичкой в небе. Зелёно-жёлтая машина выписала в воздухе изящный полукруг, легко скользнула над самой водой, лавируя между выстроенных пунктиром башенок, поднялась выше, выдав немыслимый для дилетантов кульбит. Зрители взвыли от восторга, комментаторы наперебой затараторили, радостно сыпля авиационными терминами.
Зрители, что следили за экраном, где попеременно с видом от хвоста давался вид из кабины, увидели, как пилот глянул вверх и в стороны. Потом взгляд обратился прямо в камеру, и пилот сказал что-то, так тихо, что никто ничего не понял. Он легко улыбнулся знакомой всему свету улыбкой, а потом поднял руку. Сначала удивлённые зрители увидели, что пальцы пилота отрывают микрофон у рта. Потом рука его протянулась вперёд, став неестественно большой, и изображение из кабины исчезло. «Что с картинкой?» — пробормотал голос комментатора, ясно прозвучавший во внезапно установившейся тишине.
— Нет, — прошептала Нинья, поднимаясь на цыпочки и глядя вверх. — Нет, Бастер!
Гул мотора стал нарастать, машина сделала горку и начала снижаться, выписывая дугу, крайняя точка которой уходила к самой воде. Гул стал оглушительным, люди на трибунах повскакивали с мест, первые ряды отшатнулись. Сверкнул на солнце ярко раскрашенный фюзеляж, мелькнули лёгкие, изящно заострённые крылья, потом машина врезалась в свинцовые волны, и вверх, ослепительно блестя и переливаясь, взметнулся ажурной короной тяжёлый столб воды.
Ревели трибуны, визжали и кричали все вокруг, гремел мегафон, истошно завывали сирены спасательных служб. Всё сдвинулось с места и бежало куда-то. Только тоненькая блондинка в веснушках и с кожаной папкой в руке стояла, глядя перед собой. Губы её шевелились, но её не услышала даже госпожа Стивенсон, с разинутым ртом и вытаращенными глазами уцепившаяся ей за рукав. «Прости, Нинья» Она вздохнула, решительно перехватила папку. Взглянула на вдову Бастера, всё ещё безмолвную:
— Я сдам дела сегодня же, госпожа Стивенсон. Примите соболезнования.
Она отвернулась и посмотрела на воду. По широкому телу залива разбегались, всё дальше и дальше, концентрические круги. Самые первые, разошедшиеся дальше всех, уже сходили на нет и пропадали в мелкой ряби крохотных волн.
«Ты готова?» — спросил низкий голос, слышный лишь ей, и она, не оборачиваясь, ответила: «Да. Здесь мне больше нечего делать» «Ты сделала больше, чем следовало» — голос выразил лёгкое сожаление. «Я знаю». «Тогда до встречи, Девятнадцатая». Она согласно склонила голову. В ушах её ещё звучали тихие слова, обращённые только к ней: «Прости, Нинья».
И, посреди всеобщей суеты и шума, чьи-то пальцы пробежали по кнопочкам записной книжки, и из списка исчезла одна строка. «Ещё один», — сказал кто-то, и этот тихий звук растворился в царившей вокруг какофонии.
Похожие статьи:
Рассказы → Проблема вселенского масштаба
Рассказы → Властитель Ночи [18+]
Рассказы → По ту сторону двери
Рассказы → Доктор Пауз
Рассказы → Пограничник
