If you stare for too long into the abyss,
the abyss might eventually stare back into you.
And you can find yourself with me, as a god…
And I am Thy Labyrinth
Темнота. Темнота снаружи, темнота внутри. Все пылает черным, неугасимым пламенем. Темнота в настоящем, темнота в прошлом. Глаза открываются, веки дрожат от напряжения, внутренняя поверхность их словно покрыта стеклянной пылью. Раскрытые глаза ничего не меняют – темнота снаружи, темнота внутри. Холод. Тысячи тонких игл вонзаются в кожу.
Спина и ягодицы ощущают ровную, твердую поверхность. Гладкая и холодная, она неприятно тяготит своим присутствием. На сгибе левой руки – саднящая боль, более настойчивая, чем мороз. Попытка поднять руку встречает сопротивление – тонкий, прочный браслет, надежно удерживает кисть у ледяной поверхности.
Глаза постепенно адаптируются, и темнота отступает, открывая неясные очертания предметов вокруг. Длинные ряды труб, проходящие над головой. Одни ровные, другие гофрированные. Палитра цветов однообразна – бесчисленные оттенки серого. Темные стены с отметинами каких-то маркировок, нанесенных под странным углом. Наклоненная вправо лестница, ведущая к люку в потолке. Какие-то плакаты на противоположной стене. Белые прямоугольники лежаков, в обрамлении поблескивающих хромом трубок, между ними – квадраты тумбочек. Все поверхности завалены градусов на пятнадцать, отчего голова сама собой пытается наклониться и выровнять картинку.
От сгиба локтя уходит неясно поблескивающая в темноте гибкая трубка. К коже она прикреплена несколькими полосами белого пластыря, под которыми угадывалась игла катетера. Трубка спускается вниз, туда, где опрокинутая лежит штанга капельницы. Кисть левой руки пристегнута к койке пластиковой петлей закрепленной какой-то застежкой. Не без усилий правая рука справляется с запором, распуская петлю, затем отрывает впившийся в кожу пластырь, деревянными, замерзшими пальцами выдергивает иглу из вены. Стальная трубка неохотно расстается с телом – она успела врасти в него, закрепиться. На ее месте проступает темная капля. Левая рука сгибается в локте, не позволяя крови выходить. Еще один жест, вполне привычный.
При каждом вдохе промерзший воздух сотнями мелких коготков царапает гортань; при выдохах изо рта вырываются клубы пара. Грудь на каждый глоток воздуха отзывается болезненным уколом. Правая рука тянется, чтобы прикоснуться к ней и обнаруживает повязку – широкую, тугую, жесткую и заскорузлую слева. Выше повязки свисает с шеи цепочка, на которой – крест. Небольшой, почти невесомый. Распятый Христос на нем – тонкая вязь, едва ощутимая загрубелыми мозолями пальцев.
Холод не дает покоя. Он все настойчивее вгрызается в кожу, заставляет шевелиться, отзываться мелкой дрожью. Одежды нет – только повязка да сползшее одеяло. Ноги свешиваются с койки, ступни касаются пола – он так же наклонен и словно состоит целиком изо льда. Предположение почти правдиво – замерзшая ледяная корка пятнами покрывает его. Поднятое одеяло тоже пропитано замерзшей влагой, жесткое, неподатливое. И все же – лучше чем ничего. Оно ложится на плечи, создавая если не тепло, то хотя бы иллюзию тепла.
Еще один беглый осмотр помещения. Не останавливаться, не задерживаться – здесь все мертво, все пусто. На небольшом столе в углу – какие-то бумаги, тонкие книжицы с записями от руки. Темнота не дает рассмотреть ни слова, все сливается в равномерный серый фон, лишь изредка проступая тонкой кривой, короткой и бессмысленной. Еще в столе шприцы и ампулы, какой-то пузырек. Пальцы отвинчивают крышку, подносят горлышко к носу. Резкий, кислый запах. «Перекись водорода», — рождается в памяти понятие. А мог быть спирт. Жаль.
Выхода из помещения всего два. Один – по лестнице вверх, туда, где виднеются очертания люка в скошенном вниз потолке. Второй – прямо впереди, в дальней стенке. Продолговатый прямоугольник со скругленными краями, массивный винтовой затвор в центре. Пусть будет эта дверь. Руки обхватывают холодное кольцо винта, пытаясь повернуть его. Делается это уверенно, словно жест знаком и отработан сотней повторений. Но замок не поддается. Провернувшись на градус или два, он упирается в невидимую отсюда преграду. Дверь заперта с противоположной стороны. От холода зубы уже выбивают непрерывную дробь. Ну что же, тогда остается лестница.
Металлические перекладины покрыты ледяной коркой, а с краев люка свисают тонике сосульки, причудливо наклоненные относительно скошенного потолка. От этих неперпендикулярных поверхностей уже начинает подташнивать. На люке – такой же винтовой затвор, на этот раз – не запертый. Несколько раз провернув вентиль, руки откидывают тяжелый люк.
Наверху та же темнота и тот же холод. Льда на полу значительно больше, при каждом шаге руки хватаются за поручни и выступающие части, сохраняя шаткое равновесие. Помещение немногим больше предыдущего – три двухъярусных койки, шесть шкафчиков, умывальник, письменный стол. Стены более темные, чем внизу, на ощупь более теплые – пластик или даже дерево. На койках – разворошенные постели. Руки пытаются порвать одно из одеял, чтобы сделать обмотки для окоченевших ступней, но сил не хватает – шерсть выдерживает натиск. Настает очередь простыней – с ними дело обстоит проще – уже через минуту несколько полос ткани повязаны вокруг обмотанного одеялом торса.
Место это кажется удивительно знакомым, привычным даже. Расположение коек, ящиков – темнота скрывает детали, не давая глазам зацепиться за конкретную примету, признак, способный вернуть понимание происходящего. Один за другим руки пробуют открыть шкафчики. Большинство заперты, но один поддается – крышка распахивается, глухо звякнув о соседний шкафчик, открыв темное, словно нефтью заполненное нутро. Пальцы ныряют в темноту, нащупав гладкую поверхность глянцевой бумаги – журнал, на обложке размытые очертания женского силуэта. Внутри – только зубчатые полоски строк, отдельных букв не разобрать даже в заголовках. Журнал со стуком падает на пол. Следом за ним обнаруживается смена белья и шерстяные носки – находка, которая заставляет губы слегка растянутся, создав намек на улыбку. Когда все одето, становится немного легче. Хотя лучше бы внутри обнаружился нож, но ножа нет. Есть пачка сигарет, новая, еще в целлофановой оболочке и коробка спичек. Пальцы бережно сжимают драгоценный коробок. Огонь – это свет и тепло, хотя что-то внутри говорит, что огонь здесь разжигать нельзя.
Огонь – большой соблазн, но свет и тепло, которое может дать одна спичка – опасный призрак, ибо после него снова наступят холод и мрак, ставшие в краткое свое отсутствие только сильнее. Коробок остается в руке, пачка сигарет без сожаления отправляется назад, в чернильную черноту шкафчика.
В ящике стола – лезвие для заточки карандашей. Вполне достаточно, чтобы нарезать одной из одеял широкими полосами, растереть окоченевшие ступни и обернуть их. Теперь, когда холод ощущается не так остро, ноги отказываются держать ставшее внезапно тяжелым тело. Минутная слабость – ненадолго лечь на кровать, вытянуться, позволить мышцам расслабиться. Века сами собой опускаются, дыхание становится глубоким и ровным, боль в груди отступает…
Внезапная вспышка бьет по глазам. Картина вокруг меняется кардинально. То же помещение, но на этот раз – залитое ярким электрическим светом. Перпендикулярность линий сохранена. Та же койка, взгляд обращенный к центру комнаты. Там стоят двое, напряженно споря о чем-то. Странно, но все разворачивается в полной тишине, не нарушаемой даже случайным шорохом, будто уши залили чем-то густым и вязким. Двое спорят все ожесточеннее, жесты становятся резче. Они одеты почти одинаково – серая простая одежда, брюки и толстовка, на ногах – сапоги на толстой подошве. На рукавах какие-то нашивки – они выглядят болезненно знакомыми, но чувство упорно не желает перерастать в знание. Наконец, один из них не выдерживает и бросается на второго, нанося стремительный удар кулаком в челюсть. От удара голова второго запрокидывается, с расплющенных губ срывается багрово-красная лента кровавой слюны. За первым ударом следует второй, третий. Избиваемый уже на полу, тяжелые сапоги впиваются тупыми носками ему под ребра.
Вспышка.
Вокруг снова темно и холодно. Абсолютная тишина сменяется одиноким сипящим дыханием. Где-то над головой тихо и протяжно скрипит металл. Мышцы рук и ног, неприкрытые одеялом одеревенели, кожа на них стала тугой и неподатливой. Пальцы смыкаются на поручнях, тянут непослушное тело вверх. Дальше. Нужно иди дальше.
Из помещения два выхода, в противоположных концах. Такие же двери как внизу. Ноги, скользя по влажному льду, покрывающему скошенный пол, бредут к ближайшей. Она приоткрыта. За дверью – те же темнота и холод, но еще – запах. Знакомый запах заставляющий ноздри с силой втянуть холодный, стоялый воздух. Вино. Пахнет сухим красным вином. В темноте руки нащупывают привинченные к полу кресла, прислоненные к стенкам шкафы. На открытых полках – корешки книг, подшивки журналов. Дальше – широкая полка. В центре комнаты – круглый стол, вокруг – семь кресел.
Как в старой загадке: семь кресел. Семь трупов. У одного в руке револьвер. Что произошло?
Можно задавать вопросы, но только те, на которые можно ответить «Да» или «Нет».
Рука тянется к ближайшему креслу, ощупывает его, убеждаясь, что в нем никого нет. На столе стоит одинокий стакан, заполненный, судя по весу на две трети, не больше. В этой комнате темнее. Нет того неясного отсвета от потолка и маркировок. Фосфорная краска. Здесь ее нет. Здесь стены покрыты чем-то темным и шершавым, как и потолок. На них нет указателей, только картины в резных рамах, одна напротив другой.
Стоп. Картины. Руки не нащупывали их, не ощущали. Но знание о том, что картины висят одна напротив другой – было. Спасительное знание, соломинка, через которую, как поговорке, глупец пытается любоваться небом.
Дрожащие зубы глухо стучат о пластиковый край стакана. Вино совсем холодное, но содержащийся в нем алкоголь придает сил. Идти дальше. Еще одна дверь. За ней – такая же спальня на шесть мест, как и была за помещение до этого. Те же шкафчики, но в этот раз – немного больше удачи. Сапоги. Сапоги у одной из кроватей. Немного жмут, но это ничего. Это можно потерпеть. Лучше, чем обмотки из шерстяного одеяла, уже насквозь промокшие. Руки стягивают импровизированную обувь, разминают одеревеневшие ступни. Боль расходится от них по всему телу, уколом отдается в груди. В поясницу сзади что-то упирается. Что-то тяжелое. Руки ощупывают кровать позади, по телу пробегает крупная дрожь. Сапоги, которые сейчас на ногах – обувь мертвеца. И их хозяин сейчас лежит совсем рядом.
Труп успел окоченеть, но на нем есть одежда. Чтобы согнуть ставшие деревянными конечности, требуется немало усилий – на лбу даже проступает пот. Сколько времени ушло на смену гардероба – полчаса? Час? Времени нет. Есть только тишина и редкий скрип железа, словно дыхание спящего левиафана. В нагрудном кармане толстовки – плоский прямоугольник, одна сторона – гладкая. Фотография. Интересно, что на ней? Секундное желание зажечь спичку тут же пропадает. Нужно идти вперед. Рифленые подошвы уверенно держатся на скошенном полу, даже ледяная корка не скользит под ними. Шагать становится легче, но одеяло все еще покрывает плечи поверх толстовки. Следующая дверь. Заперта.
Назад. Назад к самому первому помещению, ко второй двери. Руки поворачивают тяжелый вентиль. Снова морозная темнота. И звук – где-то, с размеренной периодичностью, капает вода. Одна капля в две секунды, ударяясь о металлическую поверхность издает глухой шлепок. Далеко, метрах в десяти.
В этом помещении нет коек. Есть столы и лавки, прикрученные по бокам от них. Здесь может разместиться человек пятьдесят. Или больше. Помещение длинное, почти бесконечное. Столы, столы. Кляксы плакатов на белесых стенах. В самом конце – люк вниз и лестница вверх. Наверх.
Вентиль со скрипом поддается, отпуская запор люка. Сквозь появившуюся щель льется вода. Холодные капли попадают на лицо, затекают за воротник, ледяными гусеницами сползая по коже. Вверху – узкий коридор, стены которого покрыты сплетением труб и кабелей. Многочисленные краны, клапаны и индикаторы задевают плечи. Пространство невелико – всего пара шагов в каждую сторону. Две двери. Два шага – и дверь, ведущая в помещения над теми, что он уже прошел внизу. Не заперта. Еще один коридор, совсем узкий, трубы и кабели только под потолком. С обеих сторон двери. Ближайшая приоткрыта, изнутри доносится странный запах. Перешагнув порог, нога наступает на что-то большое и тяжелое. Еще один труп. Лед успел сковать его, приморозив к полу. За телом – узкое пространство комнаты пять на пять метров. Две кровати, столик, пара шкафчиков, умывальник, тумбочка.
Руки обшаривают распростертое тело. Одежда немного лучше, но вся пропитана замерзшей водой. Рот и подбородок покрыты темным. В правой руке что-то зажато. Холодный металл покрытый ледяной коркой. Черный – чернее окружающей темноты. Строгие, прямые очертания, скоба вокруг указательного пальца, длинная сплюснутая трубка сверху. Пистолет. Память снова оживляется, разражаясь целым веером образов. Пистолет.
Мертвая ладонь не поддается, пальцы скользят по ее твердой, покрытой льдом поверхности. Рычаг. Ничего подходящего вокруг нет, ни в шкафчике, ни в ящике стола.
Пистолет почти ощутимо зовет. Это власть, пускай и бессмысленная сейчас. Власть над жизнью – хотя бы над своей. Еще один призрак. Дальше.
Следующая дверь, уже в боковой стене, открыта. За порогом – узкий тоннель, нора, с низким потолком, уходит вниз. Все пять шагов и снова дверь. Так же открыта.
Большое пространство, плеск воды. Здесь сыро и пахнет солью. Вскоре стук подошв об заледеневший металл сменяется шлепаньем. Воды много. Она уже дошла до щиколоток и грозит проникнуть в сапоги. Назад – и вбок, вдоль кромки воды.
Здесь много приборов. Кресла возле больших операторских пультов, рычаги, вентили ящики, кнопочные посты.
Внезапно по ушам режет звуком. В глазах разом темнеет, окончательно поглощая едва различимые детали. Остается только звук.
— Я тебя не пропущу.
Это голос. Человеческий голос, знакомый, мучительно, болезненно.
— У меня приказ.
Эти звуки отзывается вибрацией в горле, касаясь ушей словно изнутри. Они знакомы и чужды одновременно. Нет сомнений, кому он принадлежит.
— Я тебя не пропущу.
Звук шагов, шорох жестов.
— Остановись.
Грохот. Резкий, хлестнувший по нервам. Совсем рядом.
Звук отступает. На вдох болью отзывается грудь под повязкой.
Семь кресел. Семь трупов. В руке одного – револьвер.
В револьвере есть патроны? Нет. А гильзы? Да. Сколько? Шесть.
Где-то совсем рядом протяжно, хрипло скрипит металл. Звук подхватывает эхо, тяжелое, гудящее. Затем раздается резкий хлопок, словно с силой бросили камнем в железный лист. И вода. Она журчит едва слышно, но этот звук слишком хорошо знаком, чтобы не испугаться.
Снова вперед. Вдоль операторских мест, приборных досок, полных причудливого набора кнопок, переключателей, индикаторов. Когда-то они были наполнены смыслом. Когда-то, но не теперь – мертвая материя в мертвой темноте.
Несколько шагов, остановка. Мягкое кожаное кресло, вращающееся на прикрепленной к полу массивной стальной оси. Спина и берда воспринимают касание холодной поверхности как нечто привычное, хорошо знакомое. Руки сами ложатся на холодную поверхность приборной доски – действие отточенное множеством повторов.
Это место вызывает отклик где-то на самой границе сознания – невероятно слабый и в то же время явственно ощутимый в звенящей внутренней пустоте. Утраченная память о нем – не просто набор визуальных образов. Это более глубинное, в позвоночник впечатанное чувство. Оно живет в кончиках пальцев, в жестах рук, в позе, в отклике мышц.
Руки сами извлекают из кармана спичечный коробок. Он должен разогнать темноту, должен узнать, вспомнить.
Резкий шорох сопровождает краткое движение серной головки. Предваряя вспышку, веки опускаются, но даже сквозь них внезапно появившийся свет ранит. Нет времени для долгого ожидания – глаза открываются, жадно впиваясь в залитую дрожащим желтым светом поверхность.
Да, все это знакомо. Руки знают, как нужно действовать, но где-то у самого затылка тут же раскаленной иглой поселяется тревога – словно это врата в преисподнюю, а пальцам известно, как нужно срывать печати.
Разум не успокаивается, словно накрытый неудержимой ледяной волной, в которой образы сменяют друг друга. Дрожащая, явственно ощутимая вибрация, повторяющаяся с равными промежутками. Запах пота, скользкие руки, неподатливые кнопки. Тяжелое дыхание, сиплое, рваное, словно воздуха не хватает. Странный зуд на коже, по всему телу, сильный, проникающий вглубь, почти как дрожь. Горло, пересохшее до скрипа. Страх. Страх. Страх.
Тело заваливается набок, выпадая из знакомого кресла. Ладони ударяются о металлический пол, скользят по тонкому слою намерзшего льда, руки сгибаются в локтях. Колени подтягиваются к груди, касаясь подбородка, ладони обхватывают икры. Влажный холод начинает проникать под одежду, волнами расходясь от мест, где тело соприкасается с полом.
Семь трупов. Шесть пуль.
В руках убитых есть что-то? Да. Это соломинки для жребия? Да. Короткую вытянул мертвец с револьвером? Да.
Дыхание становится чаше. Воздух безвкусен и словно разрежен. Нужно вставать. Нужно идти. Нельзя останавливаться.
Вперед, к следующей боковой двери. Раскрыта, распахнута. Через высокий порог перекинулось тело. Еще один труп. Нога ищет место, куда можно было бы ступить – не на мертвеца, рядом. Неудобно – мышцы ноют от прилагаемого усилия. И дверь и стенка очень толстые, массивные. Это граница между завершением и началом, важный пункт. Хочется зажечь спичку.
Это место боя. Здесь сражались и умирали люди. Это – точка разрешения. В воздухе запах паленого, запах застывшей крови. Тела. Много тел.
Еще одна дверь, справа.
От нее узкий тоннель уходит круто вверх – приходится хвататься за кабельные трассы и трубопроводы, словно за перекладины сюрреалистической лестницы. Угол подъема – почти семьдесят градусов. Значит, когда пол был ровным, этот коридор взбирался вверх градусов на пятьдесят. Руки нащупывают в темноте редкие перекладины защитного ограждения. Перила становятся лестницей. Ноги уверенно ступают на скошенные ступени. Здесь воды нет.
Дверь впереди уже видна. Видна щель, проступающая по контуру. Свет. Там – свет. Там – ответы.
Заперто. Пальцы ощупывают ручку, замок, грань соединения. Нет. Заклинило. Перекос изменил геометрию и заклинил прикрытую дверь.
Плечо с силой ударило в металл. Глухой скрип ответил этому усилию, но движения не последовало. Еще удар. Еще.
Другого пути нет. Даже если и есть, шансов пройти его – еще меньше. Время уходит. Каждый следующий вдох подтверждает это.
Еще удар. В груди болит – сосуще, непрерывно. Лицо покрылось потом.
Шестеро в комнате застрелены? Да. Седьмой? Нет. Он умер насильственной смертью? Нет. В комнате есть окна? Нет.
Кажется, что следующий удар будет последним. Нестерпимо болит отбитое плечо, ноет в груди, пот заливает глаза, в ушах – нестерпимый звон.
Дверь с коротким скрежетом поддается. Свет слепит, заставляя ладони прикрыть глаза. Они позволяют свету проникать малыми порциями, постепенно расширяя щели между пальцами. Наконец, руки опускаются.
Слабое кроваво-красное свечение после полной темноты кажется невыносимо ярким. Детали интерьера – очерченными, словно на контрастной фотографии. Пальцы опускаются в нагрудный карман извлекая небольшой прямоугольник. Молодая женщина с ребенком на руках. Ребенку не больше трех лет. Они улыбаются и в красно-черном спектре их открытые, счастливые улыбки кажутся тревожными, печальными.
Вокруг снова рабочие места, снова пульты, приборы, датчики. Немного в стороне – небольшой стол, рядом с которым – единственный стул. На столе – чей-то бюст из темной бронзы. Курчавые волосы, бакенбарды, массивные эполеты и украшенный витыми шнурами мундир. На стуле сидит человек. Голова его запрокинут назад, рот открыт. За стеной напротив головы – уродливая черная клякса. На столе – раскрытая книга.
Каждый удар сердца отдается спазматической болью. Голова кружится, перед глазами плавают темные круги.
Тот, у кого в руках пистолет умер от болезни? Нет. От старости? Нет. От удушья? Да.
Руки тяжело опираются о столешницу, глаза впиваются в строки, от руки выведенные на типографских линиях страницы.
12.00 Получен приказ нанести ракетный удар всем имеющимся арсеналам по координатам указанным в тревожном пакете.
12.20 Оглашение приказа экипажу вызвало волнения, перешедшие в бунт. На правом борту произошел ряд вооруженных столкновений. Есть раненные.
12.50 Контроль над кораблем восстановлен. Приступили к выполнению приказа. 18 из 20 межконтинентальных ракет выпущены по указанным целям.
13.20 Вражеская лодка торпедировала корабль. Торпедный отсек правого борта уничтожен. Лодка легла на грунт.
13.50 Повторная атака. Поврежден правый реактор.
15.40 Оценка повреждений исключает возможность всплытия. Оба реактора заглушены. Начата эвакуация команды.
16.10 Повторная вспышка неповиновения при эвакуации. В перестрелке погибло шесть человек, еще шестеро ранены. Зафиксировано повышение радиационного фона.
17.30 Эвакуация завершена. В отстреливаемых контейнерах лодку покинуло 123 человека, в том числе 12 раненных. Семь человек погибло в перестрелках, четверо – в ходе борьбы за живучесть. 14 членов экипажа, в том числе кавторанг Малышев считаются пропавшими без вести.
Книга захлопнулась, подчиняясь резкому жесту. На обложке ее значилось «Бортовой журнал атомного крейсера «Адмирал Лазарев».
Семь трупов. Шесть гильз. Комната без окон. Света нет. Воздух? Воздуха тоже нет.
Простая загадка. Подводная лодка потерпела крушение. Всплыть невозможно. Есть один револьвер и семеро выживших. Жребий. Не повезет тому, кто вытянет короткую – ему не достанется быстрой смерти.
Арктика. Под многометровым слоем льда тяжелый атомный крейсер типа «Акула» выполняет боевое патрулирование. Беззвучный страж последней войны.
Двадцать ракет, каждая из которых несет десять ядерных боеголовок. Десять Хиросим в каждой из двадцати. Всего двести.
Оба спасательных контейнера отстрелены. Только командир крейсера остался на борту – остался, чтобы выстрелом в рот окончить свое существование. Реакторы затушены. Спасения нет.
Спаслись ли те, кто сел в контейнеры? Смогли пробить лед, отделяющий их от спасения?
На полу, у стула командира – темный, угловатый предмет. Пистолет. Рукоять удобно ложится в ладонь, холодная, твердая. В торце светлым кружком виднеется латунь гильзы. Заряжен.
Что сейчас там – выше льда? Что произошло в тот момент, когда с врат преисподней были сорваны восемнадцать печатей? Каких демонов выпустила горстка людей, затаившаяся во льдах Арктики?
Дуло пистолета слепо уставилось в лицо. Грудь садняще ноет. Ногти на обхвативших рукоять пальцах побелели, отзываясь острой болью.
Диссоциативная амнезия. Это словосочетание внезапно всплыло в мозгу, выхваченное когда-то из журнала или телепередачи. «Забываются факты из личной жизни, но сохраняется память на общие знания».
— А ведь это хорошо, — голос прозвучал в мертвой тишине отсека резко и неестественно, — когда умирая, не знаешь, что потерял. Когда не о чем жалеть…
Пистолет прижался холодным зевом к виску.
— Меня уже нет. Это – только жест. Символический. Не значимый.
Между нажатием пальца на крючок и выходом пули из ствола прошло меньше секунды. Насколько сигнал, идущий по нейронам мозга быстрее разогнанного пороховыми газами цилиндра?
Воспоминания захлестнули, заполонили, растянув время, замедлив его. Отрывки, вспышки, цепочки образов.
— Ты сидишь за пультом! Не делай этого! Там же люди – обычные люди, такие же как мы!
— Если пришел приказ – значит они ударили первыми. Уже ничего нельзя повернуть. Все решилось само собой, осталось только выполнить свой долг, да разобраться, что будет с нами, когда мы вернемся.
— Если ракеты уйдут – возвращаться будет некуда. Удар на удар – и так, пока не останется ни одной ядерной боеголовки. Пока все они не упадут на головы людей. Ни в чем не повинных людей.
— Война началась. В войне нет невиновных. Есть свои и чужие.
— Я тебя не пропущу.
— У меня приказ.
Выстрел. Два выстрела одновременно. Тело в синем бушлате падает, неуклюже перевесившись через высокий порог. Боль в груди – тупая, давящая. Бронежилет. Надет по приказу кавторанга, выдавшего оружие.
Больно. В глазах темно. Шум в ушах – густой, зудящий. Шаг, второй. Слабеющие ноги отказываются служить. Падение.
— Этот живой.
— Что с ним?
— Не знаю. Броник пулю сдержал.
— Несите в лазарет – пусть Нефедов его посмотрит. Может, ребра поломаны.
Из двадцати ракет не были выпущены две. Их операторы не прибыли на свои посты. Времени запускать их отдельно не было – по инструкции требовалось менять позицию.
Красная лампа, освещающая Центральный Пост, мигнув потухла. Лодка, словно раненный кит тяжело скрипела стальными ребрами, сдавленная огромной водяной массой. На тысячу метров вверх была только вода. Выше – лед. Еще выше… На лодке уже некому было думать о том, что было выше льда.
Семь кресел. Семь трупов. Револьвер.
Похожие статьи:
Рассказы → Золотой диссонанс (Часть 2/2) [18+]
Рассказы → Внутри Симулякры
Рассказы → По ту сторону двери
Рассказы → Золотой диссонанс (Часть 1/2) [18+]
Рассказы → Властитель Ночи [18+]
