Город-рыба

Желток фонаря плавал в смоге. Растворялся в зыбкой синеве вечера, оставаясь позади. Я поморщился. И зевнул до щелчка в скулах. Намордник воздухомера клацнул защёлкой и напрягся, вычисляя, сколько я вдохнул и выдохнул. На выдохе он задохнулся и выдал протестную ноту о моей никотиновой зависимости. Включил в ухо передачу о вреде никотина и о переходе суверенной границы других граждан, обещал в следующий раз включить в передачу разряды электрического тока малых частот, трещал, что санкции будут ужесточены, если.

  А тем временем пуанты мне жали. Но сегодня день пуант и открытых пачек. Я чертыхнулся, попав носком пуанты в решётку слива. И оглянулся. Нет, никто не слышал. Улица пустынна. Перспектива сходилась в точке, куда я спешил.

  Бар "Оранжевый карандаш".

  Однако… Господин в помятой пачке топтался у входа, перегораживая его и нимало не заботясь об этом. И я задумался. "Будет ли достаточно толерантно, если я его попрошу пропустить меня. С одной стороны, я имею на это право. Но… С другой стороны, и он имеет право стоять там, где ему заблагорассудится. К тому же… я не знаю, как к нему обратиться — с одной стороны, у него борода, а с другой — грудь третьего размера… "

  Я сделал вид, что тороплюсь, и прошёл мимо бара. Зайдя в третий раз на маршрут до Оранжевого карандаша, шёл, сунув руки в карманы куртки, топорщившейся над чёрной пачкой. Мне намекали сегодня не раз, что цвет выбран неудачно. Но я парировал их злобные выпады тем, что у меня траур в поддержку вымирающих чёрных лебедей на озере Чаны.

  Тут на меня снизошло озарение. А ведь я его никак не назову!

  Начинал накрапывать дождь. Пачка провисла. А пуанты намокли и жали ещё сильнее. И я решительно направился к входу.

   — Разрешите, — начал я настырное движение внутрь мимо его третьего размера, обтянутого тонким свитером.

  Мягким свитером.

  Тут я бросил вполне себе дружелюбный взгляд на него. Он тоже. Бросил. И я растерялся. Этот взгляд. Он вполне соответствовал по мягкости своему третьему размеру, да. Но борода и чёрные гетры. Тут господин мне подмигнул. Вздохнул. И я застрял. Застрял в дверях Оранжевого карандаша, как бабочка в коллекции энтомолога.

   — Разрешите пройти, — почти дружелюбно выдавил я.

   — Да-да, проходите, — ответил миролюбиво энтомолог.

  Чудесное контральто.

  Контральто выдохнуло.

  Я проскользнул в бар. И оглянулся. А контральто уже пропускало следующего...

  В Оранжевом карандаше возле стойки было тесно от пачек. Тихо стукались намордники о кружки с пивом и шелестели напитки по воздуховодам. Контральто оказалось нормальным мужиком, поведало, как закончился матч "Северных гоблинов" и "Парящих грифов", посочувствовало моему горю с любимым кабриолетом.

   — Пойдём, покурим, — прошелестел я в намордник контральто.

   — Пойдём, — выдохнуло оно.

  Курилка плавала в клубах дыма и разговаривала десятком голосов.

  Контральто наклонилось ко мне. Его профиль смутно виднелся в зеркале.

   — Слышал, нас захватили инопланетяне? Говорят, они насекомые.

  Глаза энтомолога сделались большими. В зрачках отразилась трижды сигарета, из чего я сделал вывод, что у него две пары линз. Но зачем?

   — Догадываюсь. Сегодня мне встретился Чёрный Цепеллин, а это плохая примета. Но я сделал вот так.

  Я невозмутимо скрестил ноги, пальцы на руках и трижды прыгнул вокруг себя. Промазал и воткнул пуанту в ногу энтомологу. Он ойкнул. А будет знать, как в день пуант ходить без. И я продолжил:

   — К тому же, ведьма в седьмом поколении продала мне на счастье реликтового головастика из своих тайников.

   — Врёшь. Покажешь? — прищурилось скандально на меня контральто, забыв про мой пуант.

   — Головастик плющенный, сушёный, с клеймом на левой задней лапе — Кембрий Второй.

  Контральто завистливо присвистнуло и придвинулось мягким свитером.

   — Врёшь. Карбоний… третий… Не раньше… — Прошипело оно.

  Но тут завыли сирены.

   — Облава! — взвизгнул интеллигент в розовой майке и принялся тушить сигарету о мраморную тумбу с искусственной пальмой.

  А я понял, чего он испугался. Ведь сигарета была не электронной. Бедняга побелел как подоконник и проблеял:

   — Не выдавайте меня...

   — Но пасаран, — сжал кулак я.

  Что сказал, я не знал, лишь видел удивлённый взгляд энтомолога из маски намордника.

  Ласточки впорхнули первыми. Клацнул замок двери. Чвякнули вентиляционные отдушины, отключаясь. Томно застонали ласточки — продажные манипуляторы-воздухомеры с тихо стрекочущими крылышками — всасывая клубы дыма в курилке.

  Мы переглянулись. Через пару минут дышать будет нечем. Интеллигент в розовой майке упал на пол первым. Я присоединился, не раздумывая. Передо мной застенчиво толклись берцы контральто. Я ухватил его за пачку и повалил рядом с собой хватающего воздух словно рыба.

  А ласточки стонали и стонали. Ритмично высасывая запрещено-никотиновый наш дух. Вскоре мне стало казаться, что они уже высосали мне мозги. Глаза. Пиво...

  И стало тихо. Как в могиле. Кто-то последним выдохом взмолился, по-моему, интеллигент в розовой майке. Отрывисто всхлипнула девица где-то у противоположной стены и проговорила будто во сне:

   — Навухо… до… носссоры… убери руки, ты...

  Берц контральто лежал у меня на груди. Я видел цифру во вдавленном кружке, но не мог вспомнить, что она означает. Потом сказал:

   — а… инопланетяне… нас… захватили… энтомолог, гад, берц убери...

  Убрал. Надвинулся на меня тёмной тенью. Поднял на руки. Прижимая меня к груди, он, не знаю, как открыл дверь, заблокированную ласточками. И вышел.

  Я сипло втянул воздух, закашлялся. Открыл глаза и вновь зажмурился.

  И опять открыл.

  Вокруг ничего не было. Лишь намордник контральто болтался передо мной. Энтомолог бежал, держа меня в слюнявых хелицерах.

  А в его линзах отражался город. Город с пустыми глазницами окон немо тянулся за нами руками-кранами, следил круглыми глазами-тарелками. Он что-то шептал линиями передач, потрескивал суставами дорог и хрящами пустых стеклянных лифтов, снуло ползающих внутри домов.

  Город-рыба лежал посреди пустыни и с хрипом всасывал остатки воздуха. Он разлагался. Чешуя нестерпимо блестела на солнце, и контральто щурился. А я не мог двинуть и пальцем в своих дурацких пуантах.

  Жара и вонь, страшная вонь.

   — Паук проклятый, — сказал я, глядя в его линзы.

   — Арахнофоб, — процедил он.

  Город-рыба ворочался на песке. Издыхал.

  Бело-чёрная туша ласточки стонала над ним, раздуваясь всё больше, высасывая остатки воздуха из его лёгких, ложась на город бело-чёрной маской. Чтобы не было больно.

   — Тебе показалось, друг, — толерантно заметил я и снял его первые линзы.

  Контральто поморщился. Он любил и привык к этим обоям. Ему трудно было расставаться с ними. Он заплакал.

  Я тоже пожалел, что сделал это.

  Потому что пустыня всё также курилась до горизонта.

  Потому что от города-рыбы здесь остался лишь скелет, и тощая змея свила гнездо в его голове. Кости белели на жёлтом песке. Мои кости. Одинокими путниками смерчи пересекали пустыню, не встречая на своём пути ни души. Они шагали, надвинув шляпы и подняв воротники. Поднимались до пыльного неба и рассыпались.

  Я помнил, что во мне когда-то жили люди. Строили свои странные дома и сочиняли законы. Смешные. Как будто у них могут быть какие-нибудь законы кроме моих. А у меня больная печень, и я люблю есть ядовитых слюков из Дальней лагуны. Слюки — мерзкие на вкус и пищат, когда их ешь, но хорошо гонят этих двуногих. Но до чего живучи...

   — Неужели это делал ты?! Нет! Ты ведь такой добрый?! — голова контральто выше облаков, он склоняется и выглядывает на меня из-за радуги. — Ты ужасен. Неужели ты убивал их?!

   — Это они! Они убили меня! Смотри! Это всё они! А у меня больная печень! Я хочу слюков...

  Я брожу среди своих костей. Они белеют в песке, словно зубы древнего чудовища. Чудовище перестало быть страшным. Оно рассыпалось на пазлы и стало смешным. Я сижу на песке, держу в руках чей-то намордник. У меня облазит спинной плавник и изъедены коростами бока. Я еле слышно шепчу контральто:

   — Но-но потише, у меня же больная печень. Отпусти меня, я наемся слюков, и всё будет хорошо. Я справлюсь. Вот увидишь. Я так хочу в море. Плыть и не думать ни о чём. И снова всё будет по-старому. Я буду плыть, они размножаться, один раз в большой круг я буду чистить печень, и да, у меня бывает сильная мигрень… Ты знаешь, что такое мигрень?! Нет! Когда в твоей голове построили маленький заводик! И ещё один! От мигрени я схожу с ума!

   — Иди, поплачь у меня на плече! — хохочет контральто, его хелицеры совсем близко, они топорщатся, как усы моего кота.

  Какого кота?..

  Кот погладил меня по голове и положил передо мной мышь. Мышь была маленькая и жалкая.

   — Как ты, — говорит с улыбкой мне кот.

   — Дурачок, — прошептал я, — города-рыбы не едят мышей.

   — Зато рыб едят коты.

  Кот принялся обгладывать мой хребет. Его белые зубы хрустели костью.

   — Это уже кто-то ел. Мяса, мяса, мяса, — недовольно урчал он...

  Контральто сидел на облаке. Его тощие паучьи лапы свисали до земли, а паутина опутала меня и поставила на ноги. Перед могилой. Моей могилой. Её обитатель улыбался своим двадцати семи годам. Контральто стоял рядом, почтительно шелестя жвалами. Он протёр мою улыбку и подумал, что будет кушать на обед.

  Я стоял перед собственной могилой, свистя намордником, забитым песком и пылью. В пуантах и пачке. Пуанты мне по-прежнему жали. Но я боялся, что у меня опять появятся жабры и тогда я сдохну окончательно.

   — Проклятый Навуходоносор, — сказал я.

  И снял с него вторые линзы.

  Орнитолог чертыхнулся.

  Фасеточные глаза его были холодны, а крылья намокли.

  Здесь шёл дождь.

  Водная гладь рябью стелилась под его длинные, коленками назад, ноги. Лодки рыбаков шли под покровом ночи к городу. Город-рыба покачивался на воде. Рыба открыла пасть. И из чёрной глотки потекли чёрные реки. Море изменило свой цвет. Город-рыба закрыл пасть и выдохнул чёрный фонтан в небо. Небо изменило свой цвет.

   — А ты говоришь, я не прав, — контральто надел чёрные очки.

  Над нами висела тарелка. На ней было написано "Обед с часу до двух".

  Контральто поднялся в воздух и исчез. У него обед.

  А я стал тонуть. Ласточки летали у пристани и пронзительно кричали. Изрытый их норами берег виднелся невдалеке. Туша рыбы-города ворочалась и вздыхала. Какой-то рыбак заметил меня, когда пачка и пуанты уже почти утащили на дно. Он подивился странной форме моего носа, а я не стал говорить ему, что он успеет увидеть такую же у своего внука. И лишь свистел своим намордником...

  Был вечер. Улицы пустынны, машины сыро шуршали шинами по асфальту. Указатель сказал мне, что бар Оранжевый карандаш уже есть в этом городе. И я посмотрел в небо. Ласточки кружили над головой...

Похожие статьи:

Рассказы → Оркаизация

Рассказы → Характерные симптомы

Рассказы → Мокрый пепел, серый прах [18+]

Рассказы → Счастья, здоровья

Рассказы → Богатырь