Герман дернулся, он почувствовал, словно миллион игл раздирает его тело. Он выгнулся дугой, растягивая ремни, зубы впились в капу. Иглы в теле будто пульсировали, не давая привыкнуть к боли. Казалось, они сжимаются, а потом расширяются, объединяясь одна с другой, постепенно начиная жечь как огонь. И вот ощущение, что пламя охватило ноги, поднимаясь все выше: живот, грудь, спина. Герман мычал от боли, бился в конвульсиях на кушетке, лицо было залито слюной, потом и слезами, пальцы рук конвульсивно сжимали кожаные ремни, несколько ногтей оторвались, и кровь из пальцев, размазываясь, пачкала белые простыни под ним.
Герман тяжело дышал. Хуже всего было то, что он потерял счет времени. Ему казалось, что его боль длится вечно, и сколько еще терпеть он не имел ни малейшего понятия. Это подрывало силы, хотелось прекратить все, соблазн был велик, он сильно сжал веки, последовала очередная пульсация, казалось, разворачивая его голову на сто восемьдесят градусов. И тут он увидел свет, который становился все ярче. Постепенно очертания приобрели резкость. Ярко светило солнце, юный Герман сидел со своим дедом на крыльце их загородного дома. Солнце готовилось сесть за горизонт, обдав верхушки деревьев красноватой краской. Было уже не так жарко – лето скоро заканчивалось. Значит, Герману предстояло возвращаться в школу. Он сидел рядом с дедом, задумчиво глядя на верхушки деревьев. Их странный цвет, казалось, отражал жизнь, которая была также причудлива для Германа.
– Деда, скажи, когда меня оставят в покое?
– Что ты имеешь ввиду? – дед удивленно покосился на внука.
– Ну когда я смогу делать то, что хочу: читать интересные книги, ходить в походы, в игры играть…
– Ты ведь и так занимаешься этим в свободное время, – отвечал дед.
– Но от меня с самого детства хотят что-то еще. Я как раб какой-то: все время что-то кому-то должен. То помогать родителям, то ходить в школу и делать уроки.
Дед засмеялся:
– Так это только еще начало! Дальше – больше. После школы пойдешь в университет учиться, а потом – работать. Каждый день будешь на работу ходить. А после работы будешь еще по дому помогать, с детьми заниматься. И если все успеешь сделать – то тогда сможешь заниматься, чем тебе самому хочется.
– Почему так? В чем тогда смысл… Все время что-то делать для кого-то.
– В этом и есть смысл: ты же не один живешь, а в обществе. Значит, чтобы пользоваться тем, что дает тебе общество, ты должен быть полезен, должен работать. А если не хочешь – иди в лес, живи один, сам ищи себе пищу. Но учти – у тебя не будет всех этих твоих электронных игр, если нечем заплатить за них, за электричество. И времени свободного тоже будет не так много – попробуй найти еду, приготовь потом.
Внук тяжело вздохнул. «Какой-то тупик. И как все странно. Дали мне эти игры попробовать, а потом говорят: иди, работай, а не хочешь – давай их обратно и иди в лес. А что лучше?».
– Деда, а как правильнее: делать, что тебе говорят, что все делают, или может самому себе в лесу жить? Ведь работать и без меня будет кому, зачем я нужен?
– Странные ты вопросы задаешь, Герман. Я в твоем возрасте таких не задавал, – ухмыльнулся дед. – Знаешь, правильнее делать что-то, что останется жить после тебя. Ну или хотя бы поможет кому-то во время твоей жизни. Я вот всю жизнь работал, иногда оставался час-другой в неделю на себя, иногда – нет. Утром встаешь и думаешь: «Ну, если хочу с семьей на выходных куда-то съездить, надо работать. Вот отпашу пять дней и, если все успею сделать, два дня выходных – мои. Смогу их с родными провести». Но надо потерпеть, заслужить эту свободу. Думал еще на пенсии поживу, поезжу по миру, как эти иностранцы. А тут напасть эта, – дед постучал себя по парализованной ноге, – даже до пенсии не доработал. Где, спросишь, моя жизнь? Моя свобода? Она в моих патентах, изобретениях, которые остались и будут служить людям еще долго после моей смерти.
Внук с ужасом смотрел на деда.
– Но ведь это нечестно!
– Почему, внучок, все так живут. Полной свободы ее же не бывает. Всегда есть ответственность, обязанности…
Внук затих. На плечи словно лег камень – оказывается, всю жизнь должен… Это было как-то дико, надо было еще подумать над этим всем, может дед приврал, он ведь мог.
– Деда, а поможешь мне рогатку сделать? Я пойду в лесу найду подходящую рогатину.
– Так поздно уже, давай завтра.
– Нет, я быстро, в лес сбегаю – подожди меня пока.
Герман хватил маленький топорик и побежал в лес. В лесу лучи заходящего солнца пробивались сквозь ветки. Свежий осенний воздух бодрил и заставлял быстрее нырять между деревьев. «Нужно успеть сделать рогатку побыстрее, а то еще не успею до школы», – думал Герман.
– Он отключился, опять не выдержал, вырубай преобразователь, – прохрипел мужчина в белом халате. Это был доктор Коптер, в обязанности которого входило управление психоэмоциональным преобразователем.
– Дайте ему слабые токи, нашатырь, воды, как обычно в общем, – пусть приходит в себя.
Помощники Коптера засуетились вокруг Германа.
Герман открыл глаза. Вместо леса он увидел яркий свет манипуляционной и людей в белых халатах. Некоторое время он вспоминал, где он и что с ним.
– Ну что, будем продолжать? – доктор Коптер явно спешил, хотел закончить все поскорее и пойти домой. В отличие от Германа и от подавляющего большинства жителей города, у него была работа.
– Да, сейчас, дайте пять минут, – ответил Герман.
– Ну смотрите. Как себя чувствуете? – спросил врач.
Герман прислушивался к своему телу. Голова была тяжелая, кожа горела, слабость была такая, что он не был уверен, что сможет спуститься с кушетки. Но на ближайшие несколько дней он с семьей собирался поехать за город, хотелось провести побольше времени с сыном.
– Нормально себя чувствую, начинайте, – решительно ответил Герман.
Герман закрыл глаза, на голову ему надели шлем-уловитель. Он услышал жужжание преобразователя, и снова боль. Знакомая до тошноты, осточертевшая боль. Он знал, что теперь осталось немного, минут десять. Главное снова не потерять сознание, иначе в следующий раз его так просто в этот центр уже не примут. А деньги ему были нужны. Он считал, это не его вина, что его профессия, как и сотни других, была больше не нужна стране, и что единственный способ выжить в обществе, или принести ему пользу, как говорил дед, – это поделиться своими эмоциями, которые рождались через боль. Ведь роботы, которые давно уже переступили черту простых механизмов и обладали интеллектом, позволяющим принимать автономные решения, были абсолютно бесчувственны. Как говорили, у них был нулевой уровень эмпатии. А для новых моделей, полностью заменявших людей, нужны были эмоции. Эти эмоции сейчас и фиксировал психоэмоциональный преобразователь, чтобы сохранить и затем передать машинам как одну из разновидностей того, что являлось собственно человеческим. Возможно, один из роботов благодаря этому сможет заменить мать кому-то из многочисленных клонированных детей. Боль опять стала вызывать яркие вспышки в сознании, Герман собрал остатки сил, чтобы не отключиться. Он вспомнил своего маленького сына, ради которого он делал все это. Герману не хотелось, чтобы его семья влачила существование в многолюдных поселениях, среди клонов и никчемных бездельников. Но для лучшей жизни нужны были деньги, много денег. Поскольку большинство специальностей были уже не нужны, и основные потребности людей удовлетворялись машинами, способы заработка часто сводились к обслуживанию и развитию машин. Но не эти вопросы волновали Германа, а то, когда он, наконец, на несколько дней сможет остаться со своим голубоглазым карапузом, рассказать про то, какие бывают животные и как они жили раньше, свозить в лес-заповедник.
Преобразователь отключился.
– Как себя чувствуете? – поинтересовался Коптер.
– Нормально, – ответил Герман.
– Когда ждать вас в следующий раз?
– Как обычно, через неделю, – тихо ответил Герман.
Следующие несколько дней Герман провел с семьей. Правда, воспоминания о деде и мысли, посетившие его во время последнего сеанса, не давали покоя. Они с женой, Софьей, были ассиметричной парой. Это означало, что она избрала себе принципиально иной способ заработка. Она знала, что испытания болью долго не выдержит, а ребенку нужна нормальная физически здоровая мать. Поэтому Софья заключила контракт, согласно которому по достижении ребенком двадцатилетия, ее тело передавалось для продления жизни другим, более богатым и успешным представителям общества. О смерти речь не шла – сознание Софии будет оцифровано и помещено в компьютер, она сможет продолжать существовать в таком виде и даже общаться с близкими. Герман понимал, что его усилия в данный момент значительно обесценивались тем, что через примерно два десятка лет он останется без одного члена семьи, ради которого регулярно терпел боль.
– Софья, давай попробуем еще раз, – обратился он к жене.
– Герман, ты же знаешь, я не могу терпеть боль. Я постоянно теряю сознание.
– Но давай попробуем что-то еще, только оставайся подольше с нами, – настаивал Герман.
– Ну что, что мы попробуем? Можем уйти в поселение и жить там. Многие так живут.
– Многие, но это уже не люди, в них не осталось ничего от людей! – не выдержал и перешел на повышенные тона Герман. – Есть ведь еще способы.
– Какие?
– Креативные преобразователи, – ответил Герман. Говорят, там почти нет боли, только легкий дискомфорт. А ты ведь у меня творческая натура, у тебя получится.
– Может и получится, только надолго ли меня хватит? Вспомни Катерину – ее хватило только на три года, после чего она окончательно сошла с ума. Эти преобразователи истощают твой мозг. Это кажется, что они задаются дурацкие вопросы и на них можно отвечать как угодно, а машины потом схавают это в качестве одной из моделей создания творчества или чего-то еще. Нет, так не выйдет, там нужно давать только такие ответы, которые предполагаются разумом конкретного человека как новые. Они просто высасывают твою душу.
Герман кивнул. Такие разговоры у них были уже десятки раз. Но обеспечить один всю семью он не мог – за психоэмоциональные сеансы в последние годы платили все меньше. Он снова вспомнил деда. Раньше надо было отдавать большую часть своего свободного времени на работу. И, если работа не была твоим призванием, что бывало часто, ты получал настоящую свободу, только отработав положенное количество часов. Везунчиков, кто был счастлив и свободен во время работы, было не так много, на самом деле. Сегодня нашли другие способы, как продать тебе свободу: несколько минут боли, и ты можешь жить свободно и в достатке несколько дней. Терпеть боль он, как и многие другие, был согласен. В конце концов, боль и терпение – не это ли сугубо человеческая черта? Но вот только свобода, которая для Германа заключалась просто в возможности проводить время с любимыми, все равно ускользала. Возможно, цена, которую он платит, недостаточна для настоящей свободы. Возможно, уровень боли, которую он переносит, должен быть намного выше? А может, он неправильно относится к своей боли: может это не работа, а дар и возможность ощутить себя живым и настоящим?
Через несколько дней Герман, на приеме в Центре психоэмоциональных преобразований, узнал, что можно установить постоянный психоэмоциональный контакт с машиной, при котором он будет донором. Конечно, машина сможет получать эмоции при условии, что Герман периодически будет ощущать некоторую боль и дискомфорт.
– Но ведь жизнь есть страдание, разве не так нас учили? – спросил у него начальник отдела преобразований. – А люди, утонув в роскоши и передав многие свои функции машинам, забыли об этом. Пришло время становиться людьми, Герман, свободными людьми. Подписывайте договор, получайте имплантат, и живите долгие годы со своей семьей, ни в чем не нуждаясь, к боли вы скоро привыкните – это справедливая цена за свободу.
Герман кивнул, костяшки сжатых в кулак пальцев побелели. Он был со всем согласен, у него не было ни к кому претензий. Было только очень жаль, что путешествия во времени в прошлое невозможны. Ведь больше всего на свете ему хотелось вернуться на десятки лет назад, к деду. И каждый день ходить на работу, чтобы вечером в кругу семьи обсуждать, что они будут делать завтра, на выходных, через много лет, а потом молча смотреть, как верхушки деревьев тонут в красном закате.
Похожие статьи:
Рассказы → Чудовищная история
Рассказы → Второй шанс
Рассказы → Девочка с лицом Ника Кейва
Рассказы → Этот мир...
Рассказы → Я – Справедливость
