Черновик космических струн

                                           Глава первая 

                                       Звездопад

— Звезда упала, — шепчет Ирка.

— Загадывай желание.

Идем под звездами. Держимся за руки.

— А не успела.

Натянуто улыбаюсь.

— Что ж ты так.

Сейчас заорет, а-а-а-а, опять начинаешь… не заорала, тоже натянуто улыбается. Звезда вспыхивает в зените, умирает, это она не упала, это она другое что сделала…

Неважно.

У нас тут на земле проблемы и поважнее есть.

Идем под ручку. Прохожие думают, какая чудесная пара. Знали бы они…

Пусть думают.

ЯНДЕКС

НАЙДЕТСЯ ВСЕ

Посмотрим…

КАК ПЕРЕЖИТЬ…

Яндекс, скотина такая, уже сам подсказывает — как пережить развод. Как чует, тварь. Или я не одна такая. Ну конечно, не одна, сколько женщин по всему земному шару…

Уйдите с головой в работу, да пропади она пропадом, найдите себе какое-нибудь хобби, да не дай бог, займитесь шопингом, на какие шиши, спрашивается…

Тьфу.

— Ты глянь, чего пишут…

Это муж. Который уже не муж…

Подхожу. Гляжу. Из вежливости. Мы сейчас много что делаем из вежливости, вчера даже вечерком под ручку на улицу вышли, люди шептались, какая чудесная пара…

— Во… конец Веги, вчера в семь тридцать вечера астрономы Пулковской обсерватории зафиксировали взрыв одной из крупнейших звезд — Веги. Исследователи подчеркивают, что Вега взорвалась не в силу естественных причин, а под воздействием внешних факторов, установить которые не удалось…

Киваю.

Вот, блин, мы тут квартиру поделить не можем, а там звезды взрываются…

Холодеет спина, на хрена про квартиру напомнила, сейчас взорвется, да задолбала, сука, со своей квартирой… Нет, не орет, сдержанно растягивает губы, кивает, бормочет что-то, ничего, решим… Грешным делом думаю, нам с самой свадьбы на развод надо было подать, и так жить, тогда бы, глядишь, и не ссорились…

А где-то умирают звезды…

ЯНДЕКС

НАЙДЕТСЯ ВСЕ

Посмотрим…

Как найти работу…

В жизни не думал, что придется искать в сорок лет. как-то все стабильно было, слишком стабильно, до черта стабильно, правильно, сам виноват, расслабился, думал, всегда так будет… а вот нате вам…

Дамы и господа, у меня плохие новости…

Вспоминаю бледное лицо директора, теребит в руках ручку, терзает колпачок, как я ненавижу его за этот жест, так Кирюхан в школе делал, идиотище долбанное, потом в ручку жеваных катышей наложит, по девчонкам плюется…

Тьфу.

— …наш завод расформировывают.

Гробовая тишина.

Рушится мир.

— А… а мы куда?

— Ну… на рынке труда сейчас много возможностей…

Переглядываемся. Тетки ворчат, а-а-а, только зажили, а-а-а, только ипотеку взяли, а-а-а, только компьютер купила… мужики молчат, Петрович сжимает голову руками, Петровичу вообще хреново, пять лет до пенсии, кто его возьмет… Егорушка оглядывает сидящих, кивает:

— Всех с наступающим!

Фыркаем, Тьян-Тонна хохочет почти истерически. Уже никто и не помнит, что она Татьяна Антоновна, Тьян-Тонна…

Еле выжимаю из себя:

— А… а зарплату за три месяца?

— Мы решим этот вопрос… в ближайшее время…

Что-то прорывает внутри.

— Да черта с два решите!

— Зарешались уже!

— Да хватит нас сказками кормить!

— Сами, блин, по Тайландам ездят, а мы, блин…

Люди вскакивают, орут, директор стучит ручкой по столу, она раскалывается пополам, чую, бить будем директора нашего, давно пора, а чего, терять уже нечего, уже все…

Вспышка.

Даже не сразу понимаем — где, кажется, сам воздух взорвался. Наконец, понимаем, в небе, взорвалось, вспыхнуло, громыхнуло, стекла дрогнули, тетки визжат, прячутся под столы, мужики говорят такое, от чего стены затыкают уши…

— Во, блин…

— Это чего?

Кто-то включает радио, радио хрипит, фыркает, объявляет, что все будет хорошо.

— Там… в космосе.

— Ни фига себе, сказал я себе…

— А мы тут зарплату за три месяца…

— Им бы там наши проблемы…

— Ну…

Звонят.

Еле дотягиваюсь до телефона, бли-ин, хоть бы выспаться…

— Ирина Ивановна, день добрый.

— З-здрассте.

Ирина Ивановна, мы берем ваш проект, нам понравилось. Вам удобно будет подъехать сегодня на объект?

Ёкает сердце.

— А… да.

— Вам удобно будет через полчаса?

— Мм-м…

— Машина за вами подъедет.

— А-а… оч-чень хорошо… сп-пасибо…

Спешно прихорашиваюсь, чищу перышки, дизайнеру не пристало под светлые очи клиента показываться незнамо в чем. Спешно собираю портфолио, понять бы еще, какой именно проект взяли, а то у меня их вагон и маленькая тележка…

Выхожу в кухню, Игорь уже разливает кофе, вот что значит, муж дома, который уже не муж… раньше никогда кофе не варил, не царское это дело…

Киваю:

— Взяли.

Игорь улыбается одними глазами, он это умеет, за это на него и запала пять лет назад…

— Да ты что? Поздравляю, ну ты у меня в люди выбилась…

Аг-га, вот что значит мы без работы посидели… Раньше бы орать начал, ты чё, дизайнером себя возомнила, да у тебя руки из жопы и мозги оттуда же… а тут нате вам, обнимает, в рубашке, причесанный, ну конечно, мы теперь люди чужие, перед чужим можно и как на параде…

Дребезжит звонок, смущенно киваю.

Это за мной.

— Ирина, а остальные ваши проекты можно у вас купить?

Не верю своим ушам.

— К-конечно…

— Очень хорошо, а то нам другие комнаты обставлять надо… Ну пойдемте… посмотрим…

Эльга выходит из машины, крашеная, эффектная, как она на своих каблучищах держится… нда-а, умеют бабы одеваться, я что ни куплю, на мне все как седло на корове…Выхожу за ней, замираю, издевается, что ли…

— Ну что же вы? Пойдемте.

— К-куда? Вниз?

— Ну да…

Спускаемся вниз, заходим в лифт, чувствую, как лифт тянет меня все ниже, ниже, до самого центра земли. Выбираемся в катакомбы, обшарпанные стены давят, душат, отсюда хочется бежать, бежать, не оглядываясь…

— Ну вот, Ирина… Сейчас, конечно, все вот так… отстойненько… Ну да ничего, вот с вашей помощью мы здесь дворец сделаем…

— Под землей?

— Что?

— Под… землей?

— Ну а что вы хотите, Ирина… — Эльга опирается об обшарпанную стену, ага, все-таки тяжело стоять на каблучищах, — у богатых свои причуды…

Киваю. Ладно, можно и пережить, люди вон на рудниках урановых работают а то и вообще на трассе стоят, и ничего, а тут подумаешь, подземелье какое-то обустроить…Тем паче, Игореха без работы сидит… Сеструха вчера звонила, мозг вынесла, а-а-а, разводишься, так разводись, а-а-а, не фиг его содержать, а-а-а, мать-тереза блин… да, мать-тереза, ненормальная я какая-то, чесслово, другая бы давно уже на все плюнула, ушла…

Длинные гудки.

Подленькое такое желаньишко, чтобы не ответили. Тогда и совесть будет спокойна, звонил, звонил, работу искал, а что не нашел, так то ж разве я виноват…

— Алло.

Голос резкий, грубый, с таким голосом говорить не хочется.

— Я… по объявлению… о работе…

— Конкретно что?

— Инженер-электрик…

— Оч хорошо, подъезжайте сегодня в десять.

— А… к-куда подъезжать?

— А там разве не написано? А-а, на полигон подъезжайте под Чвакушем… поговорим…

Перевожу дух. На полигон, так на полигон, деньги-то нужны, тут хоть к черту в задницу поедешь… Иришке еще какая-то программа навороченная нужна, дизайны свои делать, будет ей подарок на развод… расставаться по-хорошему надо, а не как Петрович со своей, она из него всю кровь высосала, с голой жопой оставила…

Подъезжаю к полигону.

С ума я сошел, что ли….

Очень похоже…

Космические корабли видел только на экране, в жизни как-то не доводилось, да с чего я взял, что это корабль… а что это еще по-вашему…

— Электрик, значит, — кивает лысенький толстячок, — оч хорошо… Ну пойдемте… покажу… что к чему…

Смотрю на толстячка, глазам своим не верю, неужели Кирюхан, идиотище…не узнал меня Кирюхан, оно, может, и к лучшему, что не узнал…

— Исследователями НАСА зафиксированы многочисленные взрывы в районе облака Оорта…

— А это где? — спрашивает Иришка.

Сидим на диване. Рядком. Перед телевизором. Как в старые добрые времена, когда…

…ладно, не о том речь.

— За орбитой Плутона.

Тут же поспешно добавляю:

— А Плутон, это последняя планета в нашей системе.

Говорю, потому что уже предвижу вопрос, а Плутон — это где. Как она меня раньше бесила, тупица крашеная, ни хрена не знает, а Плутон, это где, а Бразилия, это где, а парнокопытное насекомое, семь букв, первая мягкий знак, ну Игоре-ё-ёша, ну почему ты ничего не зна-а-аешь…

Тьфу ты черт…

— …по предварительным данным некий объект движется по солнечной системе с огромной скоростью, через полтора месяца он должен пройти на расстоянии семи тысяч километров от земли…

— Во, блин… — шепчет Иришка.

— А мы тут квартиру поделить не можем, — киваю.

Смеемся. Как раньше. Как когда-то…

— Ну, вы тут пока осматривайтесь, прикиньте, чего сколько понадобится. Составим смету и начнём, тянуть нам особо ни к чему, заказ срочный. — Эльга резво крутанулась на каблуках, эффектно прокружив своей цветастой заграничной юбкой и поцокала каблуками по бетонному полу. Её шаги, быстро удаляясь, затихали в вязком полумраке пустых комнат.

Переходя из помещения в помещение, Ирина поняла, что подземное сооружение на самом деле намного больше, чем ей показалось в первый раз, некоторые вещи здесь казались очень странными. Например, толстенная стальная дверь из стали, которую можно было сдвинуть разве что впятером, или холодильник, гигантский, как железнодорожный вагон — рефрижератор. Ну, скажите на милость, что можно хранить в таком холодильнике? Стадо слонов? Обстановка навевала тревожные мысли, но Ирина гнала их куда подальше — работа есть работа.

«Так, здесь виниловые обои поклеим, тут драпировка тканью, — говорила она себе. — Здесь красочкой весёленькой подкрасим, паркет, люстра, светильники, и всё будет, как в лучших домах!»

Ирина зашла в тёмный угол и воровато осмотрелась по сторонам, вроде никто не видит. Она снова достала из сумки контракт и, наверное, в десятый раз проверила на месте ли заоблачная цифра, означающая сумму её гонорара.

Цифра оказалась на прежнем месте.

«Я ещё никогда не держала в руках такие деньжищи! — женщина до сих пор не могла поверить в свою удачу. — Да мы на них с Игорем все дыры в бюджете заткнём… Стоп, а причём тут Игорь?»

Эльга прошла нешироким коридором и упёрлась в последнюю дверь, закрытую на кодовый замок. Набрав нужную комбинацию цифр, женщина попала в маленькую комнату. Стол, стул, узкая кровать и боковая дверь в санузел, составляли всё убранство помещения. За столом сидел мужчина лет сорока и смотрел в мониторы.

— Как там дизайнер, Борис? — поинтересовалась она.

— Всё договор свой мусолит дурёха, как будто боится, что сумма изменится, — ответил ей мужчина.

— Ну-ну, пусть порадуется.

— Очень скоро все эти деньги превратятся в обычную бумагу, в лучшем случае годные на растопку, ну или в сортир сходить.

— Можно подумать ты работаешь не из-за денег, — фыркнула Эльга.

— Нет, конечно, я работаю за место в бункере. Неудивительно, что на такую дуру как ты, мужики не клюют.

Женщина пришла в бешенство — в свои тридцать с приличным хвостиком, напоминание об отсутствии мужа она воспринимала, как смертельное оскорбление.

— Сволочь, подонок! — бросилась она на обидчика, стараясь, вцепится ему ногтями в лицо, словно большая разъярённая кошка, но Борис легко поймал её за запястья. Губы мужчины сложились в садистскую улыбку, ему явно доставляло удовольствие злить эту дуру, возомнившую себя начальницей.

— Пошла вон, — несильно оттолкнул он её к двери.

Эльга не стала продолжать нападение — силы были слишком не равны.

— Не думай, что тебе сойдёт это с рук, мразь, — зло пообещала она и вышла, громко стукнув дверью.

Первый рабочий день Игоря пролетел быстро. В его обязанности входило тестирование бесконечных электронных цепей входящих в коммуникации и щитовые космодрома.

Работа оказалась не сложной, но кропотливой. Прозванивая, наверное, стотысячную цепь, Игорь покосился на сверкающую, на Солнце громаду космического корабля.

— Вот бы поближе посмотреть, — мечтательно проговорил он, ни к кому не обращаясь конкретно.

— Ага, сейчас! — «обнадёжил» его напарник Семёныч — уже не молодой мужчина. — Нам с колхозными рылами туда дорога заказана, там элита работает в белых халатах и перчатках, ну и охрана соответствующая.

Игорь едва дождался конца смены, не терпелось похвастаться перед бывшей женой суммой своего гонорара. А когда ступил через порог собственной квартиры, сразу насторожился, увидев озорной блеск в глазах Ирины.

— Смотри, — сунул он ей под нос бланк договора. — Мы тоже кое-что могём, я в лучшие свои годы столько не зарабатывал.

— Тю, — Ирина состроила смешную гримасу, — разве это деньги, вот.

И она развернула перед бывшим мужем свой контракт.

Игорь ошалевшими глазами смотрел то на Ирину, то на документ, отказываясь верить в происходящее.

— Ирка, да на эти деньжищи мы с тобой…

Озорное выражение на лице жены, было точь в точь, как тогда, пять лет назад — вот сейчас шагнёт навстречу, поцелует и прижмётся покрепче. Он и сам едва сдержался, чтобы не броситься к ней, но она не сделала первый шаг. И он не сделал.

Работа продвигалась быстро, материалы подвозились в достаточном количестве и в срок, рабочие — не какие-нибудь гастарбайтеры, а сотрудники легальных строительных фирм, работали чётко и со знанием дела. Заказчик, явно, не скупился в тратах.

Ирина носилась из одной комнаты в другую, стараясь всё держать под контролем. Как-то раз в одном из помещений возникла проблема — сделанный под заказ домашний кинотеатр никак не хотел помещаться в предназначенную для него нишу в стене. Дизайнер направилась на консультацию к Эльге и вскоре увидела её в компании респектабельного мужчины в строгом дорогом костюме и тёмных очках. Она могла слышать оживлённый разговор, но сама при этом оставалась незамеченной.

— Обстоятельства меняются, — сообщил мужчина грубым и неприятным голосом. — У вас есть только три дня на завершение работы.

— К чему такая спешка, Клим Раисович? — удивилась Эльга.

— Объект начал ускоряться, наше время уходит быстрее, чем мы думали. Теперь вообще не возможно точно рассчитать, когда всё произойдёт.

Три дня, Эльга, через этот срок все рабочие должны получить расчёт и покинуть объект. Вам всё ясно?

— Да, но есть ещё одно дело.

— Слушаю.

— Некоторые сотрудники, нанятые на длительный срок, не соответствуют вашим требованиям.

— Хорошо, я поручаю вам лично заняться подбором персонала, Борис вам поможет.

— Именно по поводу Бориса я и хотела с вами поговорить…

У мужчины зазвонил телефон.

— Извините, — буркнул он Эльге.

— Да, какого дьявола… — орал он в трубку, направляясь к выходу, к собеседнице он больше так и не вернулся.

Они сидели рядом, как раньше, и смотрели телевизор с выключенным звуком.

— Ты представляешь, — шептала Ирина. — Они продукты тоннами под землю спускают, бочки с горючим, ещё ящики какие-то. Зачем? Они что там жить собрались? А этот разговор Эльги с мужиком в костюме.

Игорь напряжённо о чём-то думал.

— Ну, что ты молчишь? — принялась она дёргать бывшего мужа за рукав.

—А ведь всё сходится! — внезапно воскликнул он.

— Что сходится?

— Помнишь, говорили по ящику, что к нам движется объект с огромной скоростью?

— Ну.

— Вот тебе и ну. Сначала Вега, потом взрывы в облаке Оорта. Ирка, мы следующие!

— И что же нам делать?

— Думать…

Решение пришло спонтанно, Ирина даже сама поразилась своей смелости.

Вот она — последняя дверь по коридору, на стук выходит мужчина:

— Вы ко мне?

— Да, Борис, мне кажется, у вас могут возникнуть серьёзные проблемы…

Прошло несколько дней, наёмные строители покинули бункер, персонал, принятый в постоянный штат изучал сектора своей ответственности.

— Что вы хотите за услугу, оказанную мне? — спросил у Ирины Борис после того, как она передала ему подслушанный разговор Эльги и мужика в костюме. И женщина, не моргнув глазом попросила два места в бункере.

Борис открыл журнал и пробежал взглядом по списку:

— Вам повезло, в связи с нехваткой времени мы не успели доукомплектовать штат. Есть вакантные места электрика и кладовщика, вы согласны?

— Да, — не задумываясь, ответила Ирина.

«К чёрту гордость, — подумала она про себя. — Я здесь сортиры мыть согласна, лишь бы за место зацепиться».

Эльга больше не появлялась. Ирина не хотела думать о том, что могло случиться с её бывшей начальницей, но худшие её опасения оправдались, когда новая коллега по работе доверительно шепнула ей на ухо:

— Слыхала, Эльга повесилась!

— Как, не может быть, — новость шокировала Ирину.

— Вчера в своей квартире из петли вытащили, и чего дуре не жилось, ведь всё было, всё, ну кроме мужа. С мужиками у неё говорят, не ладилось, ну так и что, разве это повод? Да пошли они эти мужики, все козлы, как один, вешаться ещё из-за них, тьфу…

Ирина догадывалась об истинных причинах смерти Эльги, и ощущение собственной причастности к её гибели, не давало ей покоя. Не выдержав внутреннего напряжения, она решила пойти к Борису за разъяснениями.

— Эльга — это ваша работа? — задала она прямой вопрос.

— Да, — спокойно ответил Борис.

— Зачем?

— Вы хотели любой ценой попасть в бункер, ведь так? А я пытался не потерять своё место. И вот мы оба здесь, а Эльга — она сама сделала свой выбор.

Думаю, не стоит вам напоминать, что лишние разговоры нам ни к чему.

— Я всё поняла, Борис, — ответила Ирина твёрдым голосом, но нутро её при этом сжалось в липкий колючий ком и рухнуло куда-то в бездну. — Лишних разговоров не будет.

Между тем в бункер начали прибывать люди — богатые семьи из высших слоёв общества. Они тащили с собой кучу всякого бесполезного барахла, включая котиков и пёсиков, и Ирине приходилось принимать большую часть вещей на хранение.

Сильно пожилой мужчина солидной внешности, прибыл в сопровождении молодой размалёванной девицы. С первого взгляда казалось, что это отец и дочь, но поведение дамы быстро убедило присутствующих, что бизнесмен взял с собой в бункер юную любовницу. Девушка липла к папику, не скрывая своего положения:

— Ой, как тут прикольно! — восхищалась она. — А мы тут жить будем? А долго? Ой, как здорово!

У мужика зазвонил телефон:

— Киса, заткнись, — попросил он спутницу, и уже другим голосом ответил на звонок. — Да, дорогая. Я же сказал, что уезжаю в командировку. Когда вернусь? Через неделю, всё, целую.

Ещё одна пара — мужчина и женщина средних лет с двумя детьми и тысячей чемоданов и узлов спустились под землю. Глава семьи вступил в разговоры с Борисом, а дама с безвольным, но высокомерным лицом вывалила перед Ириной с десяток разномастных шуб.

— Эй ты, смотри сюда, — обратилась она к кладовщце. — Внимательно прочти в инструкции, какая температура должна быть в холодильнике при хранении меха. Если хоть одна шуба пропадёт…

— Эльвира, — окликнул её спутник, — отстань от человека.

— …я из тебя шкурку сделаю, — уже шёпотом закончила дама своё напутствие и вернулась к супругу.

«Почему не едет Игорь?» — беспокоилась она, раз за разом набирая номер бывшего мужа — связь отсутствовала.

Внезапно бункер тряхнуло, сильно и продолжительно, закричали тётки, заплакали дети.

— Началось?! — послышались испуганные голоса.

— Закрыть бункер, — распорядился Борис твёрдым голосом.

— А где Хреновы? Хреновых ещё нет! — прокричал кто-то.

— Да и хрен с ними, — послышались злые голоса. — Привыкли, что их по два часа на приёмах ждут, и тут не торопятся, а ведь всех оповестили.

— Закрыть, — повторил Борис.

Зажужжали сервоприводы, и тяжёлая металлическая дверь медленно закрыла проём входа. Двое мужчин начали быстро заворачивать задвижки и блокираторы.

Убежище снова тряхнуло, моргнул свет, послышался испуганный ропот множества голосов.

— Стойте! — закричала опомнившаяся Ирина. — Там муж мой остался. Но её голос потонул в грохоте исходящем, казалось, из самых глубин Земли.

Теперь работы на космодроме велись круглосуточно. Когда смена Игоря подходила к концу, полная луна уже поднималась по быстро темнеющему небосводу.

«А молодец у меня Ирка, — думал он. — Умудрилась нам обоим место в бункере выбить. Всё, последняя смена и прошу расчёт. Потом домой, заберу всё самое необходимое и сразу к жене, бывшей».

— Смотри, смотри, зашептал кто-то, — к кораблю на высокой скорости подъехали несколько автобусов, из них выскакивали люди и спешно заходили внутрь космолёта.

И тут почву тряхнуло с такой силой, что Игорю показалось, будто началось землетрясение.

— Вверх смотрите, вверх! — послышался истеричный крик.

Игорь вместе со всеми задрал голову, но сначала никак не мог понять, куда именно нужно смотреть. И вдруг увидел — луна разламывалась на части, словно расколотое блюдо.

— В ракету мужики, айда в ракету, — заорал Игорь.

Два или три десятка рабочих рванули к кораблю, но путь им преградили охранники с автоматами.

— Назад! — закричал один из них и дал длинную очередь над головами. Мужики остановились.

— Братцы, — выступил вперёд Семёныч, обращаясь к охране. — Нам через пару минут хана всем придёт, пошли в корабль вместе, может и спасёмся.

На лицах служивых протаяло сомнение, но здоровенный детина с нашивками сержанта направил автомат на толпу.

— Назад я сказал, а то ща, как шарахну по ногам!

Одна из башен космопорта, медленно, как во сне, начала крениться в сторону и бесшумно завалилась на бок.

— Мужики! — взмолился Семёныч. — Да включите вы мозги, хоть раз в жизни, вон Луна развалилась, и Земля сейчас разлетится.

— Эй, Сухой, — зароптали охранники, обращаясь к сержанту, а ведь и вправду, шкуру спасать надо.

— Вы что, очумели! — заорал сержант. — Хотите вылететь с работы без содержания?

— Да засунь ты себе это содержание, знаешь куда! — закричали солдаты. — Пошли в ракету, валим отсюда!

Толпа обогнула сержанта так и не решившегося применить оружие.

— Пусть остаётся, баран безрогий, — услышал он на прощание.

К кораблю подоспели как раз вовремя — внешний люк уже почти закрылся. Приклад автомата не дал дойти её до конца, и автоматика включила сигнал тревоги.

— Освободите дверь! — послышалось из скрытых динамиков тамбура. — Мы не можем взлететь.

— Сейчас! — пообещал Семёныч. — Или все летим, или никто.

— Корабль не рассчитан на такое количество народа, — пробовал убедить рабочих голос из корабля.

— Тогда молитесь.

Через минуту показавшуюся вечностью двери начали открываться, и толпа ринулась внутрь.

— Чёрт с вами, — зло прорычал динамик.

Корабль отчаянно болтало, и вновь прибывшие пассажиры садились прямо на металлический пол. Игорь находился рядом с иллюминатором и мог видеть, как рушатся здания космопорта. Он боялся, что они уже не смогут взлететь, но ракета всё же начала медленно отрываться от Земли.

С высоты птичьего полёта Игорь увидел, как огромная трещина расколола Землю от края до края. Из глубин ударили фонтаны горящей лавы, превращая поверхность планеты в пылающий ад.

Перевожу дух.

Только сейчас понимаю, что мы пережили. Чего мы избежали. Кто-то предлагает выпить, смотрим на кого-то как на врага народа.

— У меня там сын остался, — говорит кто-то.

— Да ну тя на хрен, у всех там много кто остался! — взрывается необъятная тетка.

Подсаживаюсь к тому, который говорил про сына, показываю на землю.

— У меня там жена осталась.

— А-а…

— Бывшая.

— А-а…

Понимаю, что не знаю, как рассказать ему про Иришку. Как познакомились… не помню, обыкновенно как-то… как жили… как свадьбу сыграли, кольца на машину нацепили, когда поехали, они отлетели на хрен… как потом… что потом… суп с котом… как ссорились… как мирились, клялись, что это уж в последний раз, — чтобы тут же сцепиться снова, на пустом месте, по пустякам. Как потом она сказала про развод… или нет, вру, я сказал про развод, просто так, попугать… а она согласилась… или нет…

Понимаю, рассказывать нечего. Совсем. Было и было. Это у всех было. И никак не втолкуешь, что это было важнее всех гаснущих звезд и гибнущих вселенных…

Вспышка.

Там, далеко.

Ждем грохота, не дожидаемся, а-а, ну да, еще Солженицын говорил, беззвучно происходят только космические катастрофы…

Земля, — шепчет кто-то.

Чувствую, что этому кому-то хочется проломить голову. Зачем сказал, зачем…

Земля…

Еще не верим себе, еще смотрим в темноту ночи, так непривычно, чёрный космос, и солнце жарит вовсю…

Нет, так и есть…

Земля…

Кусаю кулаки, говорят, помогает, знать бы еще, от чего…

— Пацаны, а как это струна землю разорвала, она же тоньше электрона?

— И че, что тоньше?

— А то. Она сквозь землю пройдет, не заметит.

— Так она когда сквозь землю проходила, в петельку закрутилась… а петелька от струны оторвалась, в колечко загнулась…

— И чего?

— А того. Петелька сжалась и взорвалась… вот и получилось…

— Нда-а, голова у тебя… ты бы еще сказал, как бы нам землю обратно вернуть…

— Издеваешься?

Кусаю кулаки. Говорят, помогает. Знать бы еще, от чего помогает. Говорю себе, и поделом, поделом ей, Иришке этой, дура набитая, на хрена на ней женился, только скандалили, да не скандалили, это она все на меня наезжала, сама виновата, и вообще… Ничего не помогает, щиплет в носу, как в детстве, когда нельзя реветь, да какое там нельзя, сами слезы текут…

Кто-то трогает меня за плечо, не тороплюсь оборачиваться, почему-то кажется, сейчас обернусь, а там Иришка, дура набитая, ой, Игоречек, а кто в Гамлете главный герой, первая Гэ, Гомер, да?

Оборачиваюсь. Нет, не Иришка, стоит радист, тощий, прыщавый, откуда только такого выискали…

— Там это…

— Чего такое?

— Вам… сообщение… оттуда…

Показывает в ту сторону, где была Земля.

                                            Глава вторая

                                          Надежда на надежду

Это было страшное десятилетие. По всем новостям, радио, во всех газетах трубили о страшных катастрофах в космосе. Звезды взрывались одна за другой, вспыхивая через время в ясном небе Земли лучистыми салютами и вспышками. Ученые не могли определить причин, но прогнозы были не утешительны – ужасающая разрушительная сила двигалась в сторону Земли с неимоверной скоростью и путей отхода у человечества не было.

Мир окончательно рухнул в тот момент, когда вспыхнула Альфа Центавра. Никто уже не сомневался, что катастрофа неизбежна.

Но паники не было, стало неимоверно тихо. Человечество словно оглушило этой новостью. И тогда-то власти всех стран сообщили об общей мобилизации населения. Централизованно стали строиться бункеры, на несколько этажей уходящие под землю и оснащенные по самому последнему слову техники, рассматривались все, даже самые фантастические, изобретения для облегчения жизни людей под землей. Естественно, никто и не надеялся, что что-то может спасти от столь разрушительной силы, но это давало надежду на надежду… Она всегда умирает последней.

Параллельно с бункерами осуществлялась программа по переселению людей в космос. Просчитывались все возможные пути, существующие планеты и их спутники, пригодные для терраформации. Никто не говорил о Луне и Марсе – все понимали, что если удар придется на Землю, то и им достанется. Почему-то никто не вспоминал о Солнце. Или просто не хотел об этом думать…

Ковчеги стартовали и уходили в свободное плаванье. Два были отправлены к Европе, еще несколько кораблей — в созвездие Весов к красному карлику Глизе 581.

Ничего определенного экипажам этих кораблей не сказали, лишь несколько пожеланий и надежда, что ученые разберутся со всем уже на месте.

Эти несколько лет трудились все. Не покладая рук и не жалуясь на тяжелые условия, недосыпание, недоедание. Планета стала похожа на гигантский муравейник, который пустел просто с космической скоростью, хотя большая часть человечества все же отдавала себе отчет в том, что всех спасти не удастся. Радовало все же то, что человечество перед неизбежным концом отказалось от всех предрассудков и распрей, перестало скрывать информацию. Даже сильные мира сего понимали, что «кучка избранных» не способна сохранить наследие миллионов лет развития их собственной планеты, их мира. Их гибнущего мира…

И все же, когда до неизбежного оставалось совсем немного времени, оставшихся на земле накрыла волна самоубийств. Те, кому посчастливилось отчалить от родных берегов, наблюдали за всем со стороны, с нескрываемой скорбью и болью.

Они надеялись, что вернутся сюда. Как только обживут новую планету, освоятся в новом мире. И тогда они сразу же вернутся за выжившими.

Никто не говорил о том, что не верит в успех – слишком быстро все происходило, никто не мог быть уверен в успехе компании, готовящейся на скорую руку.

И все же надежда умирает последней…

Это произошло быстро.

Ковчег «Аврора» находился ближе всех к планете, когда всё случилось. Как и прогнозировали ученые, удар пришелся на саму планету и черная пустота вспыхнула миллионами солнц. Большая часть экипажа тут же ослепла – никто не подумал о том, что не стоит смотреть в иллюминаторы в этот самый момент. Взрывной волны не хватило, чтобы сдвинуть с места Солнце, а вот Луне, Марсу, Венере завидовать не приходилось. Меркурий сгорел моментально, упав в объятья желтого горящего карлика. Венеру и Марс сорвало со своих орбит и отправило восвояси, а вот Луну отправило прямиком в сторону «Авроры». Кораблик с несколькими десятками сегментов тут же рассоединился на части, но было уже поздно.

Мертвый камень, бывший совсем недавно ночным светилом голубой планеты, на огромной скорости врезался в ковчег и тот рассыпался на миллионы кусочков, раскидывая во все стороны еще корчащихся в предсмертных конвульсиях людей, тонны оборудования, провианта и нескольких глыб успевшей замерзнуть воды.

«Автора» погибла. Со ста тысячами человек на борту и надеждой добраться до Европы. На втором корабле, следующем тем же курсом, отказали топливные насосы и корабль теперь просто дрейфовал. «Горизонт» был не просто ковчегом – он должен был обеспечить жизнь людей при посадке на неизведанную планету в течение первых пары десятков лет, пока не будут заложены первые купола для жизни на поверхности, буры для добычи воды, лаборатории и теплицы. Но теперь это не имело значения. Корабли, ушедшие к Глизе, были слишком далеко, чтобы помочь своим братьям по несчастью. Возврат грозил провалом миссии остальных четырех кораблей – времени дублировать оборудование для терраформации не было…

А о «Калиостро», «Капитане» и «Бесконечности» речи и вовсе не шло – они ушли первыми и направлялись они к Кеплеру в созвездии Лебедя, унося с собой в неизвестность почти полтора миллиона человек. Никто даже не брался представлять, окончится ли их полет удачно, но все на этих кораблях понимали, что сменится не одно поколение, прежде чем нога человека ступит на поверхность самой пригодной для жизни из всех существовавших и найденных экзопланет.

Несколько кораблей поменьше, с меньшим грузом, вышли на орбиту Юпитера за два года до катастрофы. У них не было точного задания, они не могли сесть ни на один из его спутников, иначе это грозило им гибелью, не могли никому помочь. Но они могли выжить, для того чтобы запечатлеть все происходящее и отправить сигнал в сторону будущих колоний. У этих людей был билет в один конец, и в конечном итоге их ждала медленная смерть от голода. И всё же желающих оказаться на рукотворных новоиспеченных спутниках планеты оказалось много.

Все исходили из того, что ни Солнце, ни крупные планеты солнечной системы не сдвинутся с места. Все просто на это надеялись. Никто не хотел верить в полное уничтожение – для людей Солнце всё еще оставалось чем-то тяжелым и огромным. А Юпитер, словно огромный космический пылесос, мог защитить от обломков, излучения и взрывной волны.

Эти корабли оказались в нужное время в нужном месте. И они могли видеть всё.

Неизвестное образование тонкой светящейся стрелой пронзило маленький голубой шарик – телескопы, установленные на кораблях, давали миллионное увеличение, и люди видели все так, словно были совсем рядом. Тонкая светящаяся нить пронеслась сквозь недра планеты и ничего не произошло. В первые несколько секунд. Люди уже даже успели понадеяться на то, что их действия были слишком поспешны.

А потом все озарилось вспышкой и телескопы на миг ослепли, чтобы спустя несколько секунд явить взору онемевших людей аккуратно расползающийся на две неравные части бывший до этого практически идеальный шарик. Ядро планеты растягивалось, превращаясь в короткую перемычку между двумя частями расползающегося мира. Вновь образовавшийся мост изрыгал в пространство фонтаны магмы, которая тут же застывала, превращаясь в гигантские сталактиты. Земля дрожала, вздыбливаясь горами, трескалась, образуя глубокие разломы – словно зияющие раны на теле гибнущей планеты.

Люди, наблюдавшие за всем лишь с экранов, не могли представить себе, каким адом всё это было для оставшихся там. Внезапно наблюдавшие поняли, что даже бункеры вряд ли могли спасти непокинувших планету.

Кошмар длился совсем не долго. Всё закончилось всего за какие-то сутки. Светящаяся нить, сколько бы люди не пересматривали записи, не вырвалась из недр планеты и не двинулась дальше. Солнце также осталось светить, только теперь оно грело не голубую планету с морями и океанами, а вновь образовавшуюся систему неправильной формы, медленно начавшую вращаться вокруг своей оси, но все так же лежащую на орбите вокруг жаркого светила.

Почти через месяц меньшее полушарие полностью затянуло облаками, которые не пробивали даже мощные телескопы на кораблях наблюдателях. Планета всё еще то и дело вздрагивала. Мост сочился лавой, на нем росли, но тут же замерзали, вулканы.

Сигнал давно ушел в сторону Глизе, оттуда к Кеплеру, а наблюдатели, почти спустя полгода отправились в сторону дрейфующего «Горизонта». Никто и не надеялся до него добраться, но ждать гибели просто так никто не собирался.

Надежда на надежду умирала последней…

                                                    Глава третья

— Капитан! Сэр! Очнитесь! Что-то происходит!

Мэтти Конели – капитан первого разведывательного крейсера, оснащенного по последнему слову техники, какая была доступна в 24 веке, коренастый темнокожий мужчина 37 лет от роду, с несколькими высшими образованиями и 12 годами летной практики за спиной, полулежал в кресле «Пэсфаиндера» и смотрел мутным взглядом на своего второго и, в общем, единственного пилота на этом корабле:

— Оооох… — Мэтти едва разлепил глаза. Десятилетнее пребывание в дегидраторе до сих пор выливалось ему в жуткую головную боль, привкус желудочного сока во рту и тяжелое, словно чугунное, тело… Мэтти плохо ел, плохо спал, практически не ходил в туалет. А вот Илья чувствовал себя очень даже не плохо.

Илья Савин был моложе, чем Мэт — физик–теоретик, инженер-конструктор космического приборостроения, врач в 7 поколении и вообще не плохой малый, стал за этот последний месяц полета для него едва ли не роднее собственной матери.

— Когда же мне станет совсем хорошо, мммм? – капитан с трудом отстегнул ремни ложа.

— Не знаю, сэр. Судя по сигнатурам вашего организма вам вообще очень повезло, что вы очнулись. Криобионика – это очень сложная наука. 10% биологических образцов и вовсе не выживают.

Мэтти с недоверием покосился на Илью и мягко скользнул к бортовым компьютерам.

— Ну, рассказывай.

На основной панели загорелось несколько лампочек и тут же погасли и в ту же секунду круглое помещение рубки словно ожило от мягкого женского голоса:

— Капитан, мои приборы фиксируют странную вибрацию примерно в 7 парсеках от нашей точки существования. Точной цифры дать не могу – величина колеблется.

— Каролина, ты что-нибудь видишь? – люди внимательно слушали голос корабля.

— Нет. В том понятии, которое доступно вам.

— Показать можешь?

— Нет. Вы не воспримите столь колоссального объекта.

Мэтти и Илья вопросительно переглянулись и капитан продолжил:

— Каро, почему ты нас разбудила?

— Из-за непосредственной близости к объекту изучения. – иногда членам этой маленькой но очень важной экспедиции казалось, что их верная спутница, пусть и в таком формате, вот–вот заговорит с ними по-человечески, но мягкий голос с легким налетом электронного оставался все так же холоден и беспристрастен к двум биологическим объектам корабля.

— Это семь-то парсеков – близость?? – Илья не сдержался.

Мэт отключил микрофон и они снова оказались один на один. Он тяжело вздохнул:

— Давай перекусим, а? Что-то вдруг так жрать захотелось… — и, не дожидаясь ответа коллеги, двинулся в сторону кухни.

«Пэсфаиндер» был свершено новым проектом, и к тому же сверхсекретным. Ученые начали его разработку еще в далеком 2123, но за неимением достаточно современного оборудования пришлось ждать около двухсот лет, чтобы его запустить.

Илья был добровольцем в прямом смысле этого слова. Он окло пяти лет обивал пороги НИИ Космологии, Космополиса, РосКосмоса и еще черт знает каких организаций, при этом успевая оканчивать сразу 4 института по разным направлениям. Мечта детства сбылась.

А вот Мэтти Конели попал в эту программу едва ли случайно. На тот момент он служил на военном американском крейсере «Пиньята», когда в один прекрасный момент капитан вызвал его к себе и велел собираться. «Вертолет прибудет за тобой через час. Удачи, сынок…» — сказал он ему тогда. Письмо Мэтти читал уже в вертолете. И прибыл на базу космопорта, пребывая в полном смятении. Там он заполнил несколько «чисто формальных» документов, которые ему даже и прочитать не дали как следует.

В следующие несколько часов он уже сидел в кабине крейсера, в скафандре, а рядом сидел улыбчивый русский парень.

Уже после старта, во время подготовки операции по дегидратации, он узнал, что миссия «без обратного билета».

Илья не знал, что Мэтти ничего об этом не сообщили и даже самовольно отложил процедуру. В конечном итоге Мэтти «остыл». И смирился…

В конце концов, за свои 37 лет он не нажил себе ни дома, ни машины, не обзавелся женой и детишками, здоровьем был не обделен, да и почему бы и нет. На земле тогда ликовали, получив уже не формальное согласие человека на смерть в далеком космосе…

Так Мэтти стал капитаном экспедиции, которая направлялась в точку большого взрыва. Точнее в её предполагаемое местонахождение – что представлял собой этот вибрирующий кусок космоса, даже ученые затруднялись ответить.

Предполагаемое местонахождение предполагаемого Большого взрыва, условно названного предполагаемым началом всего…

Незавидное положение, не так ли?

После того, как люди уснули, ученые с Земли, убедившись, что биологические объекты на борту живы, запустили программу прыжков и торжественно разбили об пол бутылку дорогого французского вина…

«Пэсфаиндер» был запрограммирован прыгать от одного солнца к другому, от одного карлика к другому, и так последние 10 лет – механизм ваппрыжка работал на солнечной энергии, и чем дальше находилась следующая цель, тем дольше они оставались на подзарядке у очередного небесного тела. После того, как корабль больше не смог получать команды с земли, самоактивировалась Каролина – разумный компьютер корабля. Она и просчитывала, с учетом всех условий, их траекторию уже больше семи лет.

На кухне Мэтти выудил из кладовой пару брикетов бекона и яйца, задраил коридор-переход в основную часть корабля и включил режим искусственной гравитации.

— Что там с твоими струнами, кстати? – Илья решил проводить свои собственные исследования в рамках их экспедиции, а Мэтти был не против. Он ничего не смыслил в физике и не упускал момента послушать умного человека с его особым видением мира.

Илья считал, что весь мир, вся наша вселенная, были пронизаны сверхплотными и сверхтонкими струнами. Именно они были прародителями солнц. Он считал, что они могут эволюционировать, превращаясь в планеты и даже черные дыры из-за своей колоссальной массы и выбросе неимоверного количества тепла и энергии при коллапсировании и схлопывании. Мэтти же никогда и не слышал обо всем этом.

— А что если это место взрыва – ни что иное как начало зарождения всех этих струн? А уже после рождения струн из них родилось все то, что нам на данный момент известно? Ведь должны же они брать где-то начало. Ничего не возникает из ничего.

— Ты что-нибудь нашел?

Илья замялся и осунулся:

— Нет… Знаете, это будет несказанным крахом, это разобьет всю мою жизнь. Ведь я верю в это едва ли не со школы. Да что там – как только читать научился! Лет в пять, правда… — Илья разочарованно ковырял пластиковой вилкой свою яичницу.

В следующую секунду Мэт вскочил с места, сшиб со стола тарелку и упал на пол, зажав уши. Илья уронил вилку и вытаращился на капитана.

— Это что еще?

На весь крейсер буквально визжала сирена экстренного сбора персонала.

Главный физик и инженер корабля, бросив капитана корчиться на полу, кинулся в рубку управления. Каролина словно сошла сума, выкидывая на экраны сотни непонятных хрипящих и рябящих изображений.

— Что это! Отключи, наконец, эту сирену!!! Каро!!! Выключи! – Мет влетел в рубку управления словно пуля.

— Я не понимаю, капитан, сэр, я не понимаю, что на изображениях!

— Каролина! Покажи, что это! Объясни!

— С точки зрения человеческого знания – эти объекты существовать не могут. Мои приборы отображают данные не корректно. Я проанализировала все данные, существующие в моей памяти…

— Что это!!

— Это пространственно временной разлом.

В рубке воцарилась гробовая тишина. Даже экраны перестали передавать данные и замерли, испещренные сотнями перекрещивающихся линий с узловыми соединениями.

— По… покажи, — заикаясь, едва выдавил из себя Илья.

— Только визуальный контакт. Отображение на аппаратуре невозможно.

Мэт, секунду поколебавшись, дал добро и сам отключил блокировку наружного экрана.

За стеклом должно было быть абсолютно пусто, как было последний месяц. Ни звезд, ни солнц – ровным счетом ничего. Совсем. Но сейчас, в паре парсеков от них, в абсолютной пустоте красовалась невесть откуда взявшаяся узкая щель с мерцающими краями. Сквозь нее в эту часть космоса вырывались языки пламени – адские протуберанцы гибнущей звезды. И в ту же секунду чуть левее уровня обзора открылся еще один разлом, словно гигантская пасть посреди чернеющей пустоты – она выпустила несколько пульсирующих мутно-белых шаров и схлопнулась, откинув корабль назад, обдав его жаром слабой энергетической волны.

— Это вода…

— Что? – Мэтти непонимающе смотрел сквозь затемненный иллюминатор туда, где по определению не должно быть совсем ничего.

— Это гигантские пузыри кипящей воды. Так она кипит в космосе. – Илья кинулся к приборам.

— А почему мы раньше ничего не видели?!

— Согласно данным, которые обработала Каролина – мы находимся непосредственно в зоне вибрации пространства.

— Ты почему не известила нас! – капитан взревел на безэмоционального робота.

— Я включила сирену. Я известила.

— Развернуть корабль!

— Но каптан!

— Развернуть, — более спокойно но твердо добавил он, — я хочу посмотреть, что за нами. Там должно быть хоть что-то, мы не скачем как блоха уже почти месяц. Я должен что-то там увидеть.

Как и подозревал капитан, в пространстве за кораблем было так же пусто, как и перед ним.

За исключением резаных космических ран, которые то и дело открывались и закрывались, плюясь то огнем то пеплом, кидая маленький кораблик из стороны в сторону. Их становилось все больше. И в какой-то момент и Илья и Мэтти буквально влипли в иллюминатор.

Новая складка образовалась совсем близко к крейсеру и то, что она показывала, ввергло людей в панический ужас.

— Это что, мать твою, Земля!? Это наша Земля!? – Мэтт не мог оторвать взгляда от ужасного зрелища.

Илья что-то судорожно записывал и просчитывал, то и дело снимая показания со всевозможных датчиков корабля.

А там, по другую сторону их времени, Земля расползалась на части. Ровненько на две половинки, превращаясь в странную систему с перемычкой посередине.

Мэт мог видеть миллионы галлонов магмы, тянущейся, словно жевательная резинка, между двумя полушариями и закупоривающая собой центр планеты. Точнее то, что было её центром.

— Это ад…

Одна часть того, что некогда было их домом, скрылось под клубами чего-то непонятного. Словно пылевой купол, вещество затянуло одно из полушарий.

Мэтти видел все это, словно находился недалеко от планеты, которая осталась в 10 годах полета на предельной скорости за спиной. Внезапно от всего этого образования отделилась точка и стала стремительно приближаться к проему разлома. Спустя несколько секунд складка схлопнулась с неимоверной силой, открывая взору все новые катастрофы, в центре которых беспомощно плыл мизерный крейсер только что погибшей планеты.

— Мы потеряли Луну. – Мэт ошалело смотрел на Илью, но тот лишь судорожно силился что-то понять в формулах на бумаге.

— Каролина! Покажи, что ты прячешь!

— Я принимаю команды только от капитана. – голос оставался таким же холодным и безжизненным.

— Она прячет, я понял, что она прячет,– с пеной у рта шипел Илья. – Капитан, прикажите ей показать. Она их прячет! Они все вокруг нас!

— Каролина, покажи, что ты прячешь! Это приказ! — Мэтт недоуменно смотрел на инженера, который только что потерял свою родную планету, но продолжал решать какие-то доказательства непонятно чего.

— Человеческая сетчатка способна выдержать лишь 0,5% свечения объекта.

— Давай! – Илья приблизился к иллюминатору.

— Каролина!

И тут произошло то, что окончательно выбило обоих из колеи. Снаружи все стало сияющее белым, словно плыли они не в черной пустоте, а в молоке. Не стало видно даже разломов – они утонули в окружающем их свете.

— Капитан, мне временно нужно принять голосовое управление на себя.

— Каролина, ты слышала? Выполнять. – Мэтт ничего не понимал в происходящем да и признаться, не хотел понимать – перед глазами все еще стояла гибнущая Земля и Луна, уносящаяся в неизвестном направлении в открытый космос.

— Каро, сделай откат данных и выведи на экран изображение участка вибрирующего пространства.

— Готово.

Экран – иллюминатор вновь привычно почернел и озарился миллионом точек сияющих далеких звезд. За исключением пустого шарообразного участка размером в несколько световых лет.

— А теперь обработай пространство вокруг с учетом уже имеющихся у тебя данных о природе вибрации! – Илья, всклокоченный и растрепанный, ошалело уставился в экран, вот-вот готовый заорать «Эврика».

И он это сделал.

Он заорал, что есть мочи, включив передатчик сигнала и направив его в сторону Земли. Он не знал, достигнет ли сообщение цели, но он должен был это сделать.

— Они существуют! Они существуют! Теория струн верна! – он смотрел на пульсирующий белесый кокон со стороны и миллионы тончайших нитей, разбегающихся во все стороны вглубь их видимой вселенной. – Этот кокон – линза! Она отображает тот то, что с этой стороны и со всех сторон сразу! Это начало всего! Это нервный узел нашей вселенной! Они существуют! Эврикааааа!!

И тут корабль умер. Просто умер. Потухли все приборы и системы. Перестала отзываться Каролина. Отключились системы жизнеобеспечения. Иллюминатор стал непрозрачным куском металлизированного сенсорного стекла. Лишь слабый свет фосфорных ламп освещал внутренности мертвого куска металла.

— Мы не вернемся домой, Мэтти, мы точно никогда туда не вернемся.

— Планеты больше нет! Некуда возвращаться! Ты еще не понял! Её больше нет! Она мертва! – капитан орал на обезумевшего инженера, только что бывшего ему роднее всех родных и готов был его убить, но сознание покинуло его. Перед глазами все потемнело и он стал куда-то падать… и все падал, и падал, и падал….

***

— Мэтти, очнись… очнись… — знакомый, вкрадчивый голос доносился откуда-то из далека и к нему медленно стало возвращаться сознание. – Мэтти… это не просто кокон, Мэтти – это портал… — Илья заворожено смотрел во вновь ставший прозрачным иллюминатор. – Это портал наружу.

— Наружу… куда? – зрение медленно возвращалось, но глаза капитана корабля, потерявшего смысл называть себя капитаном в принципе, стали различать шары или планеты в пространстве за кораблем.

Как оказалось – это было ни то и не другое.

— Где мы?

— Мы – в поливселенной…

Вокруг них, на сколько хватало взгляда, в голубоватом мерцающем ничего висели десятки, сотни, тысячи странных, медленно пульсирующих шариков.

— Словно мыльные пузыри….

— Каролина фиксирует данные уже около двух суток, пока мы были в отключке. То, что ты видишь, это ускоренная повторяющаяся модель.

— Двух суток? – Мэтти заворожено смотрел на изображение.

— Вселенная вовсе не расширяется. Она медленно пульсирует… в своем масштабе… а струны держат нашу вселенную в шарике… они просто её держат… иногда рвутся и творят… но держат… я был прав… я всю жизнь был прав....

— И не бесконечна… вселенная вовсе не бесконечна…

                                            Глава четвертая

                                  Вооруженный зреньем узких ос…

— Да что у вас там?

— …

— Кто чего захватил?

— …!

— Яснее говорите, Лещинский, у вас там помехи как на том свете!

— ….!

— Перезвоните, не слышно ни хрена!

Отключается. Последняя надежда отключается, остаюсь наедине с ними.

Их много. Слишком много, чтобы что-то сделать, заполонили корабль, лезут в лицо, в глаза… Вспоминаю какие-то правила, как с ними обращаться, мать в детстве говорила — никогда на них не дуй, а то на губу сядут… уже и на губу сели, и не только. Не отмахиваться. Не делать резких движений. Не дышать.

Странно, что еще ни одна меня не ужалила. Сплевываю, чтобы не сглазить. Медом у меня тут, что ли, в корабле намазано… или нет, на мед пчелы летят, а не эти…

Сижу. Не шевелюсь. Повторяю как мантру, как заклинание — вооруженный зреньем узких ос, сосущих ось земную, ось земную…

Почему-то верю, что это поможет.

Проще всего, конечно, просто покинуть «Мандельштам». Вот так. Молча. И сами там разбирайтесь, как хотите, со своими осами. Только мне этого не простят. Да что не простят, я сам себе не прощу, если сбегу, вот так, молча, капитан с корабля смотался, струхнул из-за каких-то там ос…

…сосущих ось земную, ось земную…

Смотрю на осу, ползущую по руке, вон она, полосатая, тонкая, узкая, как… космическая струна.

Космическая струна — гипотетический астрономический объект, одномерная складка пространства-времени. Диаметр струны значительно меньше атомных ядер, длина — несколько десятков парсек…

Вздрагивает телефон. Вздрагиваю я. Вздрагивают осы, кружатся роем, роем, роем. Чш, чш-ш, не звоните мне, не звоните, кто там названивает, не надо, не надо, не надо, не звоните, не тревожьте узких ос…

…сосущих ось земную, ось земную.

Боюсь.

Стыдно признаться — боюсь. Когда «Мандельштам» горел — почему-то не боялся, некогда было бояться. Когда потерял управление, тоже бояться было некогда. А вот теперь — боюсь.

Еще с тех пор. Еще с детства. Еще когда первый раз увидел в деревне — большие, узкие, полосатые, сосущие ось земную, летали над лугом, звенели в унисон мелодии космических струн. Когда протянул руку, не мог сказать осы, получалось только — о-о-оо, о-о-о, когда тонкое жало (тоньше космической струны) вонзилось в ладонь. Вот тогда и было о-о-о-о, такое о-о-о-о, что дальше некуда. Вот оттуда и пошло, когда горел «Мандельштам», было не страшно, а ос боюсь, как маленький…

Космические струны возникли вскоре после Большого Взрыва, были либо замкнутыми, либо бесконечными. Струны изгибаются, перехлестываются и рвутся…

Терзаю связь, ну только посмей не ответить…

— Ну что такое?

— Осы… осы «Мандельштам» захватили!

— Ну-ну… как это… вооружённый зреньем узких ос…

— Не смешно! Мне-то теперь как?

— Так прогоните их, что как маленький-то?

Вздрагиваю. Шеф будто мысли мои читает, точно, боюсь, как маленький, о-о-о-о, о-о-о-осы…

— Да их тут вон сколько!

Снова обрывается связь. Почему-то мне кажется, не случайно, не сама по себе, почему-то мне кажется, осы к этому причастны… ещё не знаю, как…

Прогоните…

Легко сказать…

Скорее самого меня прогонят…

Отступаю к двери, пропади оно все, будь что будет…осы видят мой маневр, забивают дверь плотной живой стеной.

Еще не верю себе.

Так бывает в страшных снах.

Забивают дверь плотной живой стеной… Их много, слишком много, вообще раньше не думал, что может быть так много ос. Слетелись как будто со всего света, со всех концов земли, со всех материков, просочились в «Мандельштам», звенят, звенят, звенят…

Струны и фрагменты струн летят через Вселенную со скоростью, близкую к скорости света. Свет от источников, находящихся за струной, огибает струну…

Осы оживляются.

Узкие.

Сосущие ось земную, ось земную.

Кружатся, роятся, налетают на меня, стаей, стаей. Вот, блин, вроде бы сидел не шелохнувшись, чем я их спровоцировал… черт пойми… ну не надо меня жалить, не надо, ну пожа-а-алуйста, вы же сами погибнете, если меня ужалите…

Не жалят. Налетают, роем, роем, гонят куда-то в кабину. И подчиняюсь им, и страшно, и стыдно за свой страх, и слушаюсь их, как маленький, что угодно, только кусать меня не надо, я бою-ю-юсь…

Гонят.

Звенят в унисон мелодии космических струн.

Облепили кабину, подталкивают меня к пульту…

Неужели…

Еле-еле добираюсь до телефона, облепленного осами, осторожно сталкиваю с него звенящее полосатое месиво, только бы не цапнули, только бы не цапнули, только бы…

Набираю номер.

Только посмейте не ответить…

Самопересечение струны образует пару колец, более сложные сцепления создают причудливые топологические фигуры…

— У меня проблемы!

— Да что у вас там опять?

Есть связь, слава тебе, гос-ди, есть свя-а-а-зь….

— Осы… осы меня в кабину гонят!

— И чего?

— Они… они хотят, чтобы я стартовал! Они хотят, чтобы я «Мандельштама» поднял!

— Еще вам чего померещилось?

— Да я серьезно, слышите, как…

Снова обрывается связь. Как мне кажется, неспроста. чует мое сердце, осы что-то делают со связью, не знаю, что, но делают, обрывают радиоволны…

Тоноке жало (тоньше космической струны) вонзается в запястье, мир взрывается болью…

Понимаю, что осы не шутят. Совсем не шутят. Или я сейчас поднимаю «Мандельштам», или меня зажалят до смерти. Они это могут. Легко.

Оборачиваюсь. Бежать. Опрометью. По коридору, и на выход, и до реки до реки — до-реки-дореки, в воду, в воде не достанут, сколько их там успеет меня ужалить, одна, две, три, миллион, повезет, не умру…

Бегу. Жала вонзаются в шею, это плохо, в шею, так и задохнуться недолго. Закрываю глаза, глаза, главное, глаза, натыкаюсь на стены, с хрустом давятся осы, узкие осы, сосущие ось земную, ось земную…

Бегу к реке. Бегу с корабля, хор-рош капитан, бежит с корабля, осы несутся за мной полосатым роем, звенят…

Падаю в траву.

На мгновение смотрю в глаза узкой осы, или всех узких ос, у них что одна, что все, один хрен…

Смотрю в фасеточные глаза…

Смотрю…

Начинаю понимать, на какие-то доли секунды сам чувствую ось земную, ось земную… и еще что-то, здесь, совсем рядом, что-то недоброе, что-то страшное, что-то, от чего надо бежать, бежать, бежать, да не бежать — лететь, чем дальше, тем лучше.

Бегу к «Мандельштаму». Осы уже не подгоняют меня, уже понимают — я тоже почувствовал.

Добираюсь до кабины, жду, пока набьются в «Мандельштам» осы, все, все, до единой, со всей земли, со всех континентов…

Задраиваю люк.

Обратный отсчет…

Откуда-то из ниоткуда проклёвывается связь, шеф орёт, ну только посмейте поднять, только посмейте…

Рвётся связь тонкой струной.

Гравитация выдавливает внутренности.

Эволюция космической струны.

Космическая струна замыкается в кольцо, которое постепенно сужается. Когда диаметр кольца становится ничтожно малым, происходит взрыв с выбросом огромного количества энергии. Таким образом, к концу существования вселенной останутся только струны, замкнутые на границах вселенной.

…мир возвращается. Медленно. Нехотя. Осы снуют по шее, зализывают ранки, что-то они такое делают, что боли нет, отёк и тот почти прошёл…

Нащупываю связь с землей. Не нащупывается. Оборвалась струна.

Смотрю на Землю, теперь такую далёкую. Я уже чувствую, что-то должно случиться, что-то нехорошее, что-то, от чего нужно убежать…

Вижу космическую струну.

Вооруженный зреньем узких ос, вижу космическую струну.

Там.

В самом центре земли, в толще ядра. Вижу, как струна сжимается, все больше, больше, больше, крохотное колечко диаметром сколько-то там ангстрем…

Сжимается…

Отворачиваюсь.

Странно, что не слышу грохота, когда взрывается земля. Ну конечно, космос заглушает звуки. Закрываю глаза, кажется, ослепительная вспышка сейчас прожжет ладони, прожжет веки, прожжет мозг…

Вооруженный зреньем узких ос…

Осы садятся на штурвал, показывают что-то, куда держать путь. Доверяюсь осам, им виднее, у них навигация покруче нашей будет…

…сосущих ось земную, ось земную…

                                                            Глава пятая

                                                           Геймстартер

— Чему обязан?

Смотрю на людей в форме, соображаю, кого у нас в доме обчистили. Одинцовых, не иначе. Само собой, Одинцовых, нечего было вчера плазмой своей на весь двор трясти, купили они на восьмое марта…

— Никольцев Александр Иванович?

— Я за него.

— Не понял.

— Он самый и есть.

— Жена ваша дома?

— Д-дома…

Лидка выходит из спальни, кутается в халатик, сонная, разморенная, сейчас по ней и не скажешь, что Одна Из. Не то, что некоторые перья распускают… я-де Один Из, смотрите на меня, смотрите…

— Пройдемте с нами.

— А что так?

— Пройдемте… собирайтесь.

Люди в форме вваливаются в дом, от них пахнет кожей и еще чем-то чужим, нездешним, так пахнут чужие дяди, которыми пугали в детстве, а-а-аа, днем спать не будешь, аа-а-а, чужим дядям отда-ам…

Лидка таращит глаза в пол-лица, кусает губы.

— Ч-чего? А… арестовать, что ли, хотите?

— За что ж вас арестовывать… пока только задерживаем… там посмотрим…

Падает сердце.

Земля уходит из-под ног.

— Её нельзя… она… она Одна Из…

— Там разберемся.

— Да вы не поняли, она одна из!

— Вот там и разберемся… сегодня одна из, завтра не одна и не из… возомнили о себе… думают, все можно им…Думают, ничего им не будет…

Еще не понимаю, еще чувствую, ошибка какая-то. Бросаюсь за людьми в форме, пахнущими по-чужому, да что вы делаете, так нельзя, так не бывает, так…

Человек в форме говорит два слова.

Всего два слова.

Понимаю, что не ошибка…

Лидка, м-мать твою…

Так и знал, что случится что-то. Еще бы, ночью во сне видел Струну. Струна, она к добру не привидится…

Блин, тянут до последнего… а потом лечи их, как знаешь…

Врач уходит куда-то, так и не понимаю, то ли идти за ним, то ли что, хоть сказал бы, или это нарочно так. Ждем у моря погоды, мне так и кажется, врач тоже ждет, притаился за углом. Если пойдем за ним, гаркнет во все воронье горло, куд-да прете, русским по белому написано, посторонним вход и так далее. А если не пойдем, вот точно как выскочит, как выпрыгнет, а-а-а. я вас долго ждать до-олжен…

Кость в горле… вот теперь хорошо понимаю, что такое кость в горле. Странно, что еще могу дышать. Представляю, как будут резать горло, интересно, под общим или под местным, интересно, буду я орать или нет…

— Пошли,- Лидка толкает меня под локоть, идем по коридору. В никуда. Что за свет тут, нехороший, недобрый, чужой, тут ходят чужие дяди в белых халатах, которыми в детстве пугали, а-а-аа, будешь баловаться, чужому дяде отдам, от тебе сто уколов поставит… Заглядываем в комнату, кажется, там исчез врач, а может, вообще прошел сквозь стену, от них всё ожидать можно.

Тут же понимаю, что нам тут не место, рядом с человеком, опутанным трубками. Чувство такое, как бывает, когда кто-то умер, или нет, еще не умер, но должен умереть, когда смерть еще не здесь, но рядом-рядом…

Хотим выйти, Лидка толкает меня в плечо, показывает на кушетку. Не понимаю. Наконец, смотрю на лицо лежащего.

Померещилось…

Быть не может…

Нет, так и есть. Лещинский собственной персоной, не похожий сам на себя, смотрит на нас, кажется, и вовсе не видит… нет, мелькнуло в глазах какое-то узнавание…

Лещинский… и в то же время не Лещинский. Это на кафедре был Лещинский, энергичный, нервный, с горящими глазами, с пеной рта перечислял свои дипломы и звания, бил себя пяткой в грудь, что это он достоин быть один из, а не эта… что он там про Лидку ляпнул, что я ему тогда чуть по морде не съездил…

Лидка замирает над лежащим.

— Вы?

Слабое движение глаз…

— Да что это с вами…

Лещинский глазами показывает что-то, что не может ответить.

— Всё про ос про каких-то бредил – кивает санитарка, — осы, осы…

— О-с-с-с-сы, — еле выжимает из себя Лещинский.

Да не съедят, не съедят вас осы, не бойтесь вы так, — санитарка смеется.

Лидка добавляет:

— Что ж вы так… вы выздоравливайте давайте, вы нам живой нужны…

Чуть заметная усмешка на бескровном лице. Лидка наклоняется над Лещинским, поправляет спутавшиеся на лбу волосы, целует в лоб…

Хочу сказать, чего делаешь, в лоб покойников целуют. Не говорю, не могу говорить, кость в горле, кость в горле, сделайте кто-нибудь что-нибудь, или задохнусь. Лидка, осторожно, провода, Лидка, провода-провода-провода, осторожно, не задень. Лидка отодвигается от Лещинского, в коридоре зычный голос врача, этот-то где с костью в горле, проглотил, что ли, чучело гороховое…

Вываливаемся в коридор.

— Ну где вы там… давайте… глотку вашу…

Не понимаю, где наркоз, где что, он что, без наркоза резать собирается… получаю удар в кадык, мир меркнет, что-то вылетает изо рта, как мне кажется — все внутренности, ты че делаешь, откуда таких живодеров в меде берут…

— Нате вам… на память… — врач протягивает обглодыш, — сувенир можете сделать…

— Это… ч-чья?

— Ваша, чья.

— М-моя?

— Ну, не знаю, чего вы там ели… порося… карася… что волки жадны, всякий знает… волк, евши, никогда костей не разбирает…

— В-все?

— Все, все… а вам чего еще надо?

Понимаю, что все. Как-то так неожиданно — все. злой дядя оказался добрый дядя и меня не забрал. Забрал Лещинского, мысленно молюсь, чтобы Лещинский провалялся в больнице до Исхода. Дальше дай Бог ему здоровья, чтобы никогда, вообще никогда не болел, а до Исхода пусть лежит, тогда Лидку выберут, Лидку…

Ночью снилась Струна.

До Струны нам ещё был месяц пути, целый месяц, только сейчас начинаю понимать, как это много — це-е-е-елый ме-е-е-сяа-а-а-ац…

Человек в форме говорит всего два слова:

— Лещинский умер.

Пол уходит из-под ног. М-мать моя женщина, ни раньше ни позже, это он нарочно, сволота такая…

— А Лидка не виновата!

— Разберемся… виновата… не виновата…

Здесь лампы светят по-чужому. И пахнет по-чужому. Знакомый врач проходит мимо меня, чуть замирает, смотрит, будто ждет, не попрошу ли я вставить кость обратно. Нет. Не прошу.

Заходи в реанимацию, кажется, Лидка всхлипывает, или только кажется. А почему у них до сих пор труп лежит, а-а, это не труп, это макет, следственный эксперимент, м-мать его…

— Как он лежал? Вот так?

— Н-не помню.

— Как не помните?

— Ну… вроде так.

— Как вы к нему прикоснулись?

— В-вот так… вроде…

Трубки, Лидка, осторожно, осторожно, трубки… мысленно кричу во весь голос, не задень, не задень, блин, задела, сдвинула, вывернула трубку из носа манекена…

— Вы… ТАК к нему прикоснулись?

— Ой, нет, не так…

— Так — так или не так?

— Не… не так… так вот…

Руки дрожат, теперь вижу, вот-вот разрыдается…

— Ну что… непреднамеренное?

— Это еще разберемся, преднамеренное или нет…

Хватаюсь за соломинку.

— Залог?

— А?

— А под з-залог можно?

Человек в форме называет цену. Понимаю, что черта с два оставлю какой-то залог. Хочется кричать и молотить кулаками, чужие дяди забрали Лидку, чужие дяди, а я отдал, и ничего, ничего-ничего-ничего не могу сделать…

Подскакиваю на кровати.

Даже сразу не понимаю, что снилось. А. ну да. Струна. Струна еще не пришла, до Струны еще двадцать восемь дней, а уже врывается в сны, терзает наши души…

А, ну да.

Это не Струна идет к нам, это мы идем к ней. Идём, и не можем свернуть, ничего-ничего-ничего не можем сделать…

Лежу. Думаю. Лидка. Лидка, что она там сделала, какие трубки куда повернула, может, нечаянно, может, нарочно…

Хочется бить себя пяткой в грудь, орать, что моя Лидка так не может. Просто… просто не может.

Хотя… кто сказал, не может, что я вообще про Лидку знаю. Ничего не знаю. Настолько ничего, что прямо как-то не по себе.

— Ну, это не я, это не я, понимаешь ты, это не я!

Захлебывается рыданиями, больше не может говорить. Спрашиваю себя, зачем её приковали, совсем уже охренели, в наручниках, в кандалах…

— Хоть бы кандалы сняли, — киваю охранникам.

— Ага, чтобы она тут через форточку улетела, или ещё как…

— Чего ради?

— Того ради… она же эта… Одна Из.

— И чего, думаете, Одни Из летать умеют?

— Да кто их знает…

Взрываюсь.

— Триллеров голливудских обсмотрелись, или как? люди как люди… ну ай-кью, ну регенерация тканей…

— …ну, сквозь стены ходят, — добавляет кто-то в тон мне.

— Ну, вас на хрен… жаловаться буду.

— Да без проблем, жалуйтесь…

Смотрю на Лидку, хочется разорвать решётки, разломать кандалы, вытащить Лидку, увести, на руках унести от них ото всех, ото всех. Потому что то все, а то — Лидка, самая лучшая, я всегда знал, что она самая лучшая, ещё до того, как её выбрали Одной Из. И мне плевать, что таких Одних Из полтора миллиона, Лидка у меня одна, единственная, достойная Ковчега больше чем они все вместе взятые…

И уж конечно больше, чем Лещинский со всеми его высшими-низшими, в переходе, поди, дипломов напокупал, и хорош…

Снилась Струна.

Даже не снилась. Просто пришла во сне.

Она приближается со скоростью света.

Она ждала нас миллиарды лет, она умеет ждать…

Струна…

— Ну что… — председатель оглядывает зал, — последнее место… два претендента у нас… Никольцева Лидия Николаевна… двухтысячного года рождения… двадцать пять лет, индекс здоровья…

Лидка визжит перед экраном, сжимает меня что есть силы, ты смотри, меня, меня, меня-меня-меня…

Киваю. Тебя. Тебя, тебя, тебя-тебя-тебя…

— …и Лещинский Игорь Викторович, девяностого года рождения, астрофизик, старший лаборант института времени…

Лидка закусывает губы.

— Ну что… Уважаемые земляне, отправьте на номер две тысячи двадцать пять сообщение Лида, если голосуете за Лидию Никольцеву и Лещ, если голосуете…

Лидка фыркает, Лещ…

Пишу сообщение, проклинаю себя, что могу отправить только одно…

Секунды капают в вечность.

— Ну что… небывалый случай, пятьдесят на пятьдесят, тютелька в тютельку… что скажете?

— А я женщина! — подскакивает Лидка.

— А я мужчина, — фыркает Лещинский, тощий, сморщенный, не человек, комок нервов, глаза горят, больной какой-то, как больного вообще в Ковчег взяли…

Вот тогда и было. Когда Лещ стоял на трибуне, бил себя пяткой в грудь, с пеной у рта доказывал, что он самый-самый-самый, и самее него никого в целом мире нет… Объявили повторное голосование, растянувшееся на сутки, получился какой-то ничтожный перекос в сторону Лещинского, Лидка подала апелляцию, или как это у них там называется…

— Ну, ты хоть понимаешь, как это важно? Ты хоть понимаешь, что этот Лещинский, он кто? Кто? — Лидка наступает на меня, таращит и без того огромные глаза, — да никто и звать никак, три класса и коридор, дипломы в переходе купленные… профессор, блин… лопух…

— Мизинца твоего не стоит, — поддакиваю.

— Ну а я про что… ты хоть понимаешь… как важно…

Киваю. Волнуюсь. За Лидку. За себя мне волноваться нечего, мне сразу хана. Потому что я не Один Из. Не доктор наук и не сверхчеловек с индексом здоровья выше десяти. На четыре и то не натягиваю. Человек, про которого Лидкина мамаша в приватной беседе шепнула Лидочка, он нам не подходит…

Нам… ты-то тут при чём, ведьма старая… Лидке жить, не тебе…

Даже какое-то злорадство вспыхнуло в душе, что Лидкина мамаша тоже погибнет, когда погибну я и мы все. а Лидка будет жить, потому что Одна Из…

А, ну да. Не будет. Обвинили…

Да чёрта с два обвинили, подставили… ещё не знаю, как, но — подставили.

Снилась Струна. Даже не так, не снилась — пришла во сне. Огромная, растянувшаяся на всю галактику, и дальше. Тончайшая, как… как не знаю, что, не с чем сравнить в этом мире тонкость Струны.

Пришла во сне.

Приближалась к Земле.

То есть, нет, не приближалась, Струна не приближается, она стоит на месте, а вот Земля несется к Струне на беспощадной скорости.

Столкновение неизбежно.

В храмах молятся, минуй нас, чаша сия…

Астрономы смотрят в пустоту, пытаются увидеть хоть что-нибудь…

Струна врезается в землю, сбоку, сбоку, Земля вертится, Струна срезает с Земли кусок, как кожуру с яблока, вот уже нет Земли, развернулась Земля в тонкую ленту, магма смешалась с водой, кипят океаны, пар заволакивает небо, тьма египетская…

Солнце уносится дальше в своем беге вокруг центра галактики, Земля беспомощно болтается, зацепившись за Струну, застывает. В каком-то бункере гадают, на сколько хватит электростанции, если что, теплом Земли можно согреваться, где оно, на хрен, тепло Земли, магма вся ёк…

Подскакиваю.

Просыпаюсь в холодном поту. Нет, это не сон, это слишком страшно, слишком натурально, чтобы быть сном… Явь, но явь не из сегодняшнего дня, откуда-то оттуда, из завтра…

— Привет, чего делаешь?

Пальцы раскаляются добела. Лидкин голос, весёлый, беззаботный, будто ничего и не случилось…

— А-а… дав… так… Ты-то как?

— Да ничего, потихоньку, вон, хату в ипотеку приглядели…

Не понимаю, какую хату, в какую ипотеку, о чём она…

— Не узнал, что ли?

Узнаю. Вот, блин, Оксанка-задранка, ни раньше, ни позже позвонила…

— Занят я…

— Да ну тебя, чем ты там опять занят, старых друзей не узна…

Хочу выключить телефон, Оксанка добавляет:

— Слышал, тебя на очередь в Ковчег поставили?

— Чего ради?

— Я почём знаю, чего ради… Лидка же этого убила второго, который с ней наравне шёл, теперь место пустое вакантное… вот тебя туда.

— Ври больше.

— Чего ври, ты на сайте на ихнем посмотри, всё и увидишь…

Смотрю на сайте. Вспомнить бы еще, на каком сайте смотреть, вроде Ковчег называется… а нет, Ковчег-Струна-точка-ком…

ЗАГРУЖАЕТСЯ, ПОДОЖДИТЕ…

Жду…

СПИСОК…

Листаю, эй, би, си, ди, во-от, эм, эн… Найк, Но Га Ми какой-то, Ньяху, и… никаких тебе Никольских, ни меня, ни Лидки…

Задним числом смотрю на календарь, первое апреля, мой профессиональный праздник.

Оксанка-задранка, нашла, с чем шутить… снова разрывается телефон, Оксанка звонит, ну тя к чёрту…

Листаю список. Так. Просто. От не фиг делать. Перед концом света вообще не фиг делать, уже что могли отвоевали, отизобретали, отпредавали, отмечтали, отлюбили, отннавидели, отожгли на кострах, отраспинали, отпели, отстроили, отразрушали, отплакали, отцвели. Кто не успел, тот опоздал. Это бывает, когда куда-то ехать надо, или ещё круче — переезжать, сидишь на чемодане, вот-вот припрется такси, ловишь себя на том, что читаешь последнюю страницу прошлогодней газеты, тираж столько-то, главный редактор Имярёк…

Читаю…

Эль, эль… Ламберт, Ламарк, Лайонель, Ле… Ле… даже не сразу понимаю, ишь как латиницей закрутили, пять согласных в куче… Leshchi..

Охренеть не встать.

Лещинский… стоп, чего ради, почему Лещинский, с какого бодуна Лещинский, помер же… пневмония, асфиксия, покойся с миром, аминь. А тут нате вам…

Однофамилец…

Не похоже… жму на ссылку, лошадиная морда Лещинского скалит на меня редкие зубы.

Космическая струна — гигантская одномерная складка пространства-времени. Диаметр струн меньше размеров электрона, длина — несколько десятков парсек, плотность очень высокая. Струны либо бесконечны, либо замкнуты сами на себе.

Над кладбищем моросит мелкий дождичек.

Лещинский Игорь Викторович

1990-2025 гг.

Любим. Помним. Скорбим.

Киваю. Тоже скорблю, хороший человек был, наверное, Лещинский, да все люди хорошие, нет плохих людей. Спохватываюсь, хорош я, даже цветов не прихватил, припёрся… хотя нет, тут вроде лавочка какая с цветами была, можно гвоздичек прикупить…

Иду вдоль памятников, снова натыкаюсь на лошадиную рожу Лещинского, что за черт…

Лещинский Игорь Викторович

1990-2015 гг.

Любим. Помним. Скорбим.

Черт… еще утешаю себя, родственник, брат-сват-кум-отец, но нет, то же лицо… Следующий памятник…

Лещинский Игорь Викторович

1990-2013 гг.

Любим. Помним. Скорбим.

Лещинский смотрит на меня с фото, будто посмеивается. Еще придумываю наскоро какую-то историю про близнецов, сколько их одновременно может родиться, у какой-то женщины восемь было… Еще утешаю себя, уже понимаю, всё сложнее, сложнее, много сложнее…

— Хоть бы цветочков принесли, что ли…

Оборачиваюсь. Лещинский стоит за спиной, руки в карманы, посмеивается…

— Ну, давайте… помянем, что ли…

— К-кого помянем?

— Меня, кого… — Лещинский расставляет на столике в беседке винишко, раскладывает хлебец, ветчину, — хороший человек был… не без греха, конечно, ну да кто у нас без греха… некоторые тоже вот… кислород человеку перекрыть готовы, лишь бы место его занять… я уж ей глазами знаки делал, оставь, не губи, да забери ты себе этот билет на Ковчег, да подавись уже… а она…

Бью Лещинского. Что есть силы. Он с хриплым стоном оседает на траву. Не жду, пока поднимается, ухожу быстрым шагом, жду, что догонит, вмажет по первое число…

Не догоняет.

Ночь не спал. Раньше боялся заснуть, боялся увидеть струну, теперь понимаю, есть что-то пострашнее всяких снов, — вот это ожидание Струны…

В газетах в который раз написали, что увидели Струну. Никто даже не поверил, уже знают, Струну нельзя увидеть, Струну можно только почувствовать, когда будет уже поздно…

— Пропуск ваш, — спрашивает охранник у ограды.

Мотаю головой.

— Нету.

— Тогда нельзя.

— Знаю.

Охранник смотрит на меня, не понимает. Много нас тут таких собралось. Поглазеть на Ковчег. Понадеяться непонятно на что. Вдруг в последний момент окажется стопицот лишних мест, кивнёт кто-нибудь, ахнет рукой, айдате тоже…

Фиг вам.

Смотрю на вереницу входящих в Ковчег, пропуска, микрочипы, отпечатки пальцев, радужки глаз, контрольные вопросы, контрольные ответы…

Вижу долговязую фигуру Лещинского.

Шаг вперед.

Дубинка охранника врезается в грудь.

— Нельзя.

— Знаю… — кричу во всю глотку, давненько не кричал, — этот человек никуда не летит!

На меня смотрят. С ума сошел, что ли. Похоже. Сейчас много кто сошел с ума, по земле волна самоубийств, Африка кипит, восстания, революции, люди выплескивают все, что накопилось в душе за миллионы лет…

— Этот. Человек. Никуда. Не. Летит. Он… — подбираю слово, самозванец, нет не то, — обманщик!

— Обоснуйте.

— Он этот… этот… Один Из.

— Ну да, Один Из. Вот и летит… как Один Из.

— Да вы не поняли… он Лидку подставил… чтобы подумали, что это она его убила…

— Обоснуйте.

— Ну как обоснуйте… он этот… — еле-еле вспоминаю слово, — геймстартер, вот чего…

— Чего-о?

Нет, кажется, неправильно я слово ляпнул, учил-учил… ладно, неважно уже.

— Он этот… короче, когда с ним что-то случается, там под машину попадет или от холеры какой помрёт, похоронят его… он может жизнь сначала начать. Ну, не с самого начала, ну с того момента, как ошибся… скажем, знает, что его на этом перекрестке газелька собьет, он снова перед перекрестком возродится, в другую сторону пойдет… или там знает, что от пневмонии помрет, так он в тот день возродится, когда на улицу вышел, простудился, заболел…

— Еще вам что приснилось? — фыркает Лещинский.

— У меня документы есть… — показываю контролерам медицинские карты Лещинского, — вот… это это самое…

— Это конфиденциальная информация… не имеете права…

— Вот… он, видно, уже пожил в том варианте реальности, где Лидку на Ковчег возьмут, его на земле оставят… остался на Земле, погиб, когда Земля на струну налетела… возродился снова… — путаюсь, все-таки продолжаю говорить, — и вот, нарочно подстроил, заболел, слег, чтобы Лидка к нему в больнице подошла, трубки сдвинула… она их и не трогала, поди, он уже сам от пневмонии загибался… снова возродился. А Лидку обвинили… незаслуженно…

— Действительно… незаслуженно… — контролер начинает сомневаться. Лещинский не дает ему сомневаться…

— У вас есть доказательства?

— Да пожалуйста… — помахиваю сложенными листочками, — письмо ваше жене вашей бывшей, как её…

Ага, побледнел…

— Вы… не имеете права, это частная переписка, вы…

Только бы кто-нибудь не проверил эту частную переписку, только бы кто не посмотрел сейчас, что держу пустые страницы, что в глаза я не видел никакого письма…

Только бы…

Дожимаю.

— Так что Лидка лететь должна… Лидка…

Контролёр недоверчиво смотрит на меня.

— Где её сейчас искать, Лидку вашу… и так старт задержали, дальше задерживать некуда…

— Она здесь.

Киваю Лидке, выходит из толпы. Кто-то спрашивает, как выбралась из тюрьмы. Не спрашивайте. Молча. Зря, что ли, Одна Из. Такие и оковы снимут, и сквозь стены пройдут, и много ещё чего…

— Просим провожающих покинуть…

Вот так. Просто. Обыденно. Поезд Москва-Владивосток, блин…

Уходим. Все. За ограждения. Отсюда, издалека, виден весь Ковчег, исполинская серебристая стрела, направленная в небо.

Дрожит земля, кто-то орет про конец света, про Струну, нет, ещё не конец, ещё не Струна, Ковчег дрожит, отрывается от земли…

Уходит в высь серебристая стрела.

Меркнет в небе сияющая искра, меркнет в небе огненный след…

Краем глаза замечаю Лещинского. Как-то так получилось, оказались рядом в толпе. Странно, что его не арестовали, да что странно, сейчас уже никого не арестовывают, сейчас амнистия всемирная, терять-то уже нечего…

Смотрим друг на друга, жду, что он вцепится мне в глотку. Здесь. сейчас. чувствую, что не смогу ответить. Просто. Не смогу. Куда-то ушла вся злоба, и вообще все эмоции, ничего не осталось, совсем ничего…

Смотрю на него, в его взгляде тоже ничего не осталось. То есть, совсем. В жизни не думал, что человек может так смотреть…

— Айда, — кивает он.

— К-куда?

Лещинский пожимает плечами, не все ли равно, куда. Идем в сторону моего дома, больше идти некуда. По дороге заворачиваем в магазинчишко, прикупить чего-нибудь, чего обычно прикупают, продавщицы как всегда нет на месте, а-у-у-у, есть кто живой…

— Нет тут никого уже.

— А?

— Нет никого… разбежались. Так бери.

— Ч-чего?

— Так, говорю, бери, — Лещинский подходит к холодильнику, вынимает пиво, шарится по прилавку, — вот так…

— Ты ч-чего?

— А чего — чего, забыл, что ли, последний день…

Киваю. Последний. Свет в магазинчишке трещит и гаснет, понимаю, что для электриков тоже наступил последний день. По улицам бродят пьяные компании, как будто конец света — это праздник какой-то, навроде нового года. Чувствую, ближе к полуночи бокалы начнут поднимать, если кто-то еще будет в состоянии что-то поднять. Ладно, могло быть и хуже, сожженные машины и взорванные дома… чш, чш, мысленно стучу по дереву, еще не вечер, к ночи, может, начнется содом и гоморра…

Долго не могу открыть дверь своей квартиры, почему так дрожат руки, почему…

— Гляди.

— Чего?

Лещинский показывает на пустоту за окнами, чего углядел…

— Вон две звездочки, вишь?

— Ага… и чего?

— Это струна.

— Не понял.

— Чего не понял, это струна и есть… мираж… преломление света…

— Тьфу на тебя, скоро везде струны эти мерещиться будут… она вообще с другой стороны к Земле подойдет, там…

Пытаюсь вспомнить название материка. Не могу.

Полминуты до конца. Струна уже где-то здесь, где-то рядом, говорят — в районе Калифорнии, уже представляю себе толпу людей, которые пытаются сфоткать невидимую струну…

Ловлю себя на том, что ищу на кухне ёлку, бли-ин, нарядить забыли, черт, какая ёлка, это же не новый год…

Лещинский поднимает бокал. Лещинский… даже имени его не знаю, разве теперь имеют значение какие-то имена…

Чокаемся.

Пьем.

Не хватает боя курантов.

Ждем.

Ничего не происходит. То есть, совсем. Кто-то на улице пускает фейерверки, ну да, мы по-другому не приучены, что Новый Год, что конец света…

— И? — выжидающе смотрю на Лещинского, будто это он отвечает за космические струны.

— Чего и?

— Или до нас не дошло еще?

— И не дойдет… похоже.

— К-как не дойдет?

— А ты что хотел? Толщина Струны какая?

— Я откуда знаю…

— Струна… Тоньше электрона.

— И чего?

— А того… сквозь Землю пройдет, земля того даже не заметит.

Не понимаю. Жуткое чувство, как в детстве бывало, когда наобещают с три короба, и ничего не сделают, и руками разводишь, и не веришь себе, а как же, а обещали же, а папа на Луну свозить обещал, если кашу съем…

— Вон, в Науке и Жизни писали… еще в каком году…

— Т-так т-ты з-знал?

Лещинский делает какой-то странный жест, мол, много чего пишут, как вообще понять, где правда, где нет, чему верить, чему не верить…

— Там много чего… про струны… У нас какая струна на землю налетела? Замкнутая в кольцо. Если в такое кольцо, скажем, корабль влетит, он в нашем мире исчезнет, в каком-то другом появится… как-тот так говорят…

— Говорят, что кур доят…

Лещинский смеется.

— Про то не знаю… тётка в деревне живёт, надо спросить…

Посмеиваемся. Почти истерически. Выплескиваем напряжением последних дней….

Рассвет…

С трудом разлепляю веки, оглядываюсь, неужели рассвет, неужели всё позади…

— И увидел я новое небо и новую землю… — шепчет Лещинский.

— Чего?

— Да так…

Лещинский щелкает пультом, бормочет телевизор, последние новости, мир потихоньку приходит в себя… Думаю, как бы потихоньку свалить домой, беру куртку, спохватываюсь, что я и так у себя дома, как бы еще Лещинского потихоньку спровадить…

  — …и последнее сообщение. По официальному заявлению НАСА, корабль «Ковчег» исчез из зоны наблюдения, с кораблём потерна связь. Возможно, это связано с перебоями в работе аппаратуры, однако специалисты утверждают…

Земля укатывается-таки из-под ног, тпру, стоять, падла… Смотрю на Лещинского, по-прежнему в лице ни кровинки, неужели…

— Ты… знал?

— Чего знал?

— Что Ковчег…. И струна…

— Да говорю тебе, в Науке и Жизни читал что-то, чёрт пойми, где правда, где чего…

Подскакиваю, Земля дёргается под ногами, хочется дать ей пинка…

— Ты знал! знал! знал!

Выбегаю из квартиры, выбегаю, легко сказать, земля качается под ногами, пляшет, подпрыгивает, бегу туда, где город обрывается в зеленое разнотравье, падаю в летний шелест, в оглушительный треск кузнечиков, хочется закрыть голову, лежать долго-долго…

                                                  Глава шестая

                                            Салон изящной словесности

— Ну, ты и выдумал…

— Я это вообще себе не представляю…

— Не справимся.

— Один хрен…

Обреченно смотрю на собравшихся в Клубе. Так и знал, что тапками закидают, чего ради я вообще им это дело предложил…

— Думаете… не справимся?

Спрашиваю, сам пугаюсь своего голоса.

Тишина в салоне. Такая тишина была месяц назад, когда нас попросили отсюда съехать. Тогда кое-как договорились, правда, плату задрали по самое не балуй, но тишина была вот такая же. Гробовая. Мёртвая. Страшная. Как на похоронах, или на чём похуже.

— Что скажете?

Умоляюще смотрю на председателя, скажи да, скажи да, скажи-да…

— Ну… это фантастика… научная… а я в фантастике как-то не силён… это вон у нас, Ладочка…

— Ой, это физику знать надо… а я её терпеть ненавижу…

Обреченно оглядываю остальных. Ну соглашайтесь. Ну пожа-алуйста. А то я уже сам в свою идею верить перестану. Когда выдумал, сюда на крыльях летел, вперёд штанов, скорей-скорей рассказать, есть такие мысли, которые нельзя держать при себе, они тебе мозги разорвут, если их при себе держать будешь. А в клубе как посмотрел на постные рожи, сразу пыл поугас. Только сейчас понял, что идея моя не из тех, которые невозможно при себе держать, а из тех, которые чужим показывать нельзя — умрёт от постороннего взгляда…

Хватаюсь за соломинку:

— А то давайте… попробуем?

Ладочка поджимает губы.

— Ну, мы же про них ничего не знаем.

— Ну, вот и узнаем… книжки есть… библиотеки… в конце концов, не боги горшки обжигают…

Кажется, убедил. Вот именно, что только кажется. Похоже, согласились только чтобы меня не обидеть, а то бы послали меня далеко и надолго. Чувствую, что залезли мы в какие-то дебри, в которые нам, писакам, залезать не велено.

Да и вообще никому залезать не велено.

Есть такие дебри во вселенной… про которые лучше не знать.

— Простите?

Библиотекарь смотри на меня. Что ты на меня как мышь на крупу вытаращился, что я тебе не так сказал… Как будто ввалился и порнуху попросил, или что похуже.

Повторяю вопрос.

— М-м-м… даже не знаю, есть у нас что-нибудь про них…

— Должно быть, — говорю.

Библиотекарь смущённо улыбается, исчезает в закромах, выискивает что-то, ну только посмей не найти, только посмей…

— Это же… из области физики что-то?

— Ну… навроде того.

— Или астрономии?

— И так, и так.

— Или нет, это, вроде, из раздела гипотез…

— Вроде да.

Библиотекарь смотрит на меня, как на врага народа, сам ничего толком не знаешь, так чего припёрся.

— Ну, вот… две книжечки…

Недоверчиво оглядываю запылённые книжонки.

— Это же за какой год… двадцать лет назад…

— А что, по-вашему, законы физики за двадцать лет поменялись?

— Да кто их знает… расширение вселенной, все такое…

Библиотекарь фыркает, я-то чем могу помочь, вы бы еще луну с неба попросили…

— Физики нас убьют, — говорит Ладочка.

— Точно. Разрывными в голову.

Листаем наш скромный улов. Полторы книжоночки, три газетешечки каких-то там времен, распечатки из Сети. А чего распечатки, одна и та же статья, перепереперекопированная миллион раз.

— И что тут писать про них… — председатель смотрит на меня, как на врага народа.

— Я вот чего думаю… например, в небе погасшая звезда… и они на ней живут.

— Не-е, я где-то читала, они на планетах, а не на звездах.

— Пла…

— Планета, это хрень такая… как звезда остывшая, только поменьше… и вокруг звезды вертится.

Пытаюсь представить звезду, которая вертится вокруг другой звезды. Не могу. Чувствую себя беспробудно тупым, правильно про меня училка говорила, ай-кью в минусе…

— Ну, вот… они там… существуют…

— Как существуют?

— Ну вот как здесь написано… появляются… растут…

— Откуда появляются?

— А здесь нигде не сказано…

Что про них вообще сказано… Хомо. Хомо. Материальная форма. Что значит, материальная. Представляю себе что-то плотное-плотное. Читаю дальше. По сравнению с известными формами жизни — очень маленькая плотность.

Тьфу ты чёрт.

Хомо, хомо… рождаются. Как понять, рождаются. Не появились после Большого Взрыва, а появляются время от времени. Это как. Один и тот же появляется, или разные.

Чёрт.

Разум передаётся от особи к особи…

Снова не понимаю. Как передаётся, а у той особи, которой передался, остаётся разум или нет….

Умирают…

— Что значит умирают?

Спрашиваю вслух, оглядываю товарищей по клубу, ну скажите уже кто-нибудь что-нибудь умное.

— Ну… перестают быть, — говорит председатель.

— То есть… исчезают?

— Ну…

— Так, так бы и написали. Исчезают.

Читаю дальше. Умирают, медленно растворяются… Нет, значит, умирают — это не исчезают, это другое что-то…

И дальше непонятно. Совсем непонятно. Туда, дальше я и не смотрю. Дэ-эн-ка, эр-эн-ка, гемо… гемо… блог… даже не прочитаю. А-тэ-эф, аденин, гуанин, тимин, цитозин…

Показываю на страницу:

— Это что… виды хомо?

— Не-е, это из чего состоит хомо…

Опять не понимаю. Хомо и хомо. Разбиается он, что ли, как он может состоять из чего-то там…

— Виды вот… евро… поид… моно… лоид…

— А отличаются чем?

— А не написано…

Ладка оглядывает наши статейки:

— Ой, понапишем мы с вами…

— Не, вы как хотите, я пас… — говорит кто-то.

— И я пас.

— И без меня, пожалуйста.

— Да вы что… — оглядываюсь, еще не верю себе, — столько материала нарыли…

— Полторы странички, это столько материала? Не-е, увольте.

Ухожу из клуба. Не, не совсем, но ухожу, пошли вы все, вам только идеи давать, идеи, они хрупкие, нежные, их одним неосторожным словом можно убить, холодным взглядом. А тут такое… смотрю на идею, нет, живая, ещё живая, даже странно — живая, машет крыльями, хочет лететь, еще не знает, куда…

Это что…

Показалось…

Нет, не показалось, кто-то окликает меня по имени.

Оборачиваюсь. Так и есть. Ладка. Спешит за мной.

— Я с тобой.

— Куда?

— Ну… идею… делать…

Пожимаю плечами. Знать бы ещё, как её делать, эту идею, если она сама про себя ничего не знает.

Смотрим в глубину вселенной, будто надеемся увидеть там, бесконечно далеко-далеко-далеко — хомо…

Аденин-гуамин-цитозин-тимин…

Чувствую, как кусочки нанизываются, надеваются, нацепляются друг на друга, складываются в единую картину. Еще не понимаю, что со мной происходит, почему я неплотный и плотный одновременно, почему вся моя длина уместилась в крохотном кусочке материи.

Еще не понимаю.

Только начинаю чувствовать.

Я — хомо.

Хомо, еще толком сам не понимающий, что он хомо. Хотя, кажется, все хомо такие, толком не понимают, кто они, что они, откуда они, зачем они, почему они.

Хомо.

Пытаюсь перекинуть сое сознание на несколько километров вперед. Не могу. Ну да. Я же хомо. Теперь нужно двигаться вперед. Понять бы еще, как это — двигаться вперед.

Ползу. Осторожно, что-то сокращается, что-то пульсирует внутри меня, не расплескать бы самого себя, не рассыпать…

— Ты чего… пьяный, что ли?

Хомо. Другие хомо. Совсем рядом. Вижу, передвигаются совсем по-другому, вытягиваются вверх… зачем вытягиваться вверх, если погасшая звезда, или что там под ногами тянет вниз… как еще никто не додумался…

— А зачем… на ногах?

— Парень, ты чего курил?

Кто-то помогает мне вытянуться вверх, поддерживают, кто-то растирает виски. Понимаю, что надо вертикально. Не знаю, зачем — но надо.

…возвращаюсь из небытия. Привидится же такое, пригрезится, прибредится, много чего при.

Говорю себе — так не бывает.

Но всё больше понимаю — так оно и есть…

— …я вышел из небытия на погасшей звезде… — начинает Ладка, — и перекинул своё сознание…

Они не перекидывают, они сами перемещаются, — напоминаю.

— А, ну да… вышел из небытия и переместился…

— Они когда из небытия выходят, они еще не соображают ничего…

— Как?

— Так… к нм разум приходит постепенно…

— Это ты где вычитал?

Шлю неопределенный сигнал, мол, уже сам не помню, где.

— Ну, вот… двинулся вперед… а как он двигается, я не поняла, у них там что-то внутри сокращается, растягивается… они вот так ползут, да? — Ладка смешно извивается, запетливается сама на себе, два кольца отрываются от Ладки.

— Ты осторожнее, так и порваться недолго…

— Они так ползут… значит, я пополз…

— Они не ползут.

— А как?

— Они вверх вытягиваются… и вот так движутся…

Сворачиваюсь во что-то немыслимое, пятиконечное, еле успеваю развернуться и не порваться.

— Ты чего? Их звезда погасшая к себе притягивает, зачем им от неё вытягиваться вверх, а?

— Затем… затем…

Не знаю, зачем. Ладка торжествующе смотрит на меня.

— Ты это где вычитал?

— Нигде не вычитал… я это видел… видел…

— Ты чего… совсем того? — Ладка смотрит на меня, как на психа. Сам на себя смотрю, как на психа.

— Но я видел… правда видел…

Ладка резко выпрямляется.

— Ну всё… мне пора…

Понимаю, что уходит насовсем, что черта с два она вернется.

— Да ты погоди, я тут вычитал…

— Ага, ага, очень интересно… ну все… давай…

Исчезает.

Остаюсь наедине с хомо, про которых ничего не знаю…

Смотрю на записи, сделанные во сне.

Я любил её, как только мужчина может любить женщину…

Что значит любил, думаю я.

…но она предпочла мне банкира, с которым можно было уехать в Новый Свет. К несчастью своему Роза была еврейкой, и в Германии ей было оставаться небезопасно: уже ходили страшные слухи, что в скором времени…

Я записывал и не понимал. Что значит, еврейкой, хомо это или не хомо, и почему одни хомо убивают других хомо, что они с этого имеют, почему Курт никогда не будет с Розой, но помогает ей выбраться из Кёльна, хотя ничего не получает взамен…

Записываю. Перебираю письма с отказами, рукопись отклонена, рукопись отклонена. Пусть вам всем будет хуже. Смотрю на струны, гуляющие там, вдалеке, у них узлы, у них петли, у них кольца, как это всё мелко, мелочно, грубо, то ли дело у хомо, у них войны, революции, любовь, ненависть…

Я знаю, что я сошёл с ума.

И меня это совершенно не беспокоит.

Кто-то выходит на связь, уже жду хозяина, которому задолжал за пространство. И еще много за что.

Нет. Не хозяин. Другое что-то.

— День добрый.

— Добрый.

— Меня заинтересовали ваши исследования в области хомо…

Не верю себе. Насмешка. Розыгрыш. Что угодно, только не правда, это не может быть правдой…

— Мой номер семнадцать-тридцать. Я хотел профинансировать ваши исследования, так сказать… на практике.

— Ослышался я, что ли…

— На… п-практике?

— Ну да. Что вам мешает отправиться в спиральную галактику, где предположительно находятся хомо?

— М-м-м…

— Вам удобно будет двинуться в путь… завтра?

— Да.

Зачем я это сказал. Да. Вот так. Внезапно.

— Очень хорошо… что вам понадобится для исследований?

— Вы думаете… вам это… понадобится?

Семнадцать-тридцать смотрит на меня, как на психа. Я сам на себя смотрю, как на психа. Ловушки, фиксаторы, устройства для записи, поля и волны, даже каменная фигурка хомо, воспроизведённая по статьям и моим снам. Еще думаю, не слишком ли маленькую сделал, всего три километра. Ладно, может, повезет, приманит других хомо…

— Думаю, да.

— Очень хорошо… тогда в путь.

В путь… несемся в пустоту, лететь приходится медленнее обычного, ещё бы, столько всего с собой понабрали.

— Где они могут быть?

— На планетах… это такие… м-м-м… маленькие погасшие звёзды…

Семнадцать-тридцать делает вид, что понял. Ничего он не понял. Ему всё равно. Ненавижу таких, у которых энергии до фига и больше, не знают, куда девать, чем себя занять. Вот так вот и ударяются кто во что, кто в искусство, кто в науку, этот вот великим учёным себя возомнил… учёный… в дерьме печеный… он звезду от планеты отличить не может, и туда же… чш, чш, забылся, ругаю своего благодетеля, а ведь он и мысли мои читает…

— Где-то здесь… — показываю на желтую звезду.

— Вы думаете?

— Уверен…

Легко сказать, уверен, в чем вообще можно быть уверенным, когда говоришь про хомо…

Огибаем желтую звезду.

Померещилось…

Нет. Вот они. Звезды. Погасшие. Которые не звезды, а не пойми что… Смотрю на планеты, выискиваю что-то, или проще выпустить нашего каменного хомо, может, на него другие хомо слетятся…

Может…

Показалось…

Нет, что-то есть, там, на третьей погасшей звезде…

Что-то…

Приближаюсь, запутываюсь вокруг звезды, охватываю её со всех сторон, запутываюсь в ней, пытаюсь понять…

Хомо…

Где они, хомо…

Чувствую, как рвется моя энергия, как замыкается в кольцо…

— Отлетай, счас рванет! — кричит семнадцатый. Уже и сам чувствую, надо отлетать, не могу, смотрю на звезду, как заворожённый, вижу разноцветное мерцание, будто мириады звёзд собрались на неосвещённой стороне звезды…

Как звучит… на неосвещённой стороне звезды.

— Отлета-а-а-ай!

Отлетаю. Стремительно, сам от себя не ожидал такой прыти. Теряю инвентарь, теряю всё, теряю кусок себя, вон он замыкается в кольцо, сжимается…

Погасшая звезда (не звезда) разлетается на куски.

Номер семнадцать-тридцать смотрит на черную пустоту.

— Ну что же… нет никаких хомо… отрицательный результат тоже результат… а вот я слышал, есть какие-то тахионы, вроде как мы их не чувствуем, но они есть…

Смотрю на разорванную звезду, или что там было, быть не может, чтобы не было ничего, быть не может… хочется свернуться в кольцо и грохнуть так, чтобы вселенная разлетелась на части…

                                                   Глава седьмая

                                                За дверью бункера

Низкое рассветное Солнце, отражаясь от снежной равнины чистейшей белизны, слепило глаза. Но Егор знал, что продлится это совсем не долго. Уже через четверть часа в своём стремительном движении вверх оно приблизится к зениту, а весь световой день займёт всего несколько часов. А поэтому, чтобы успеть до темноты, нужно торопиться. Три человека выходят из бункера, осторожно оглядываются по сторонам.

— А вас как звать, милая барышня? – прищуривается мужчина средних лет.

— Вика.

— И много на поверхность хаживали?

— Да не, третий раз.

— У-у-у, салага… ничего, тяжело в ученье, легко в бою. Кто сказал? Не помните? И я не помню, мы академий не кончали…

— А вас как?

— А меня Палычем все зовут…

— Давно наружу ходите?

— Да всю жизнь, сколько себя помню уже…

Егор пытается сострить:

— Что, все сорок лет так и ходите?

— Навроде того… Вы ребятушки поосторожнее, я за вас башкой отвечаю, за безопасность вашу… Туда давайте, — показывает командир оттопыренным указательным пальцем меховой рукавицы, отнимая бинокль от глаз. — Вперёд ребятишки, засветло успеем домой.

Весело заскрипел снег под снегоступами, помогающими преодолевать глубокие сугробы, здание, занесённое почти по крышу, приближалось. Чёрные глазницы пустых оконных проёмов смотрели на белый мир уныло и тоскливо.

— Под снегом может оказаться до десятка этажей, — напутствовал молодёжь Палыч. — Смотрите в оба и прикрывайте друг друга.

Снежная равнина не являлась безжизненной пустыней, при внимательном рассмотрении, опытный взгляд мог прочесть на её поверхности множество следов.

Вот крупные отпечатки лап снежного леопарда преследующего свою добычу, вот совсем маленькие отметены оставленные конечностями мелких грызунов. Изредка попадаются следы гигантского медведя — сильного и опасного животного, но не он считается грозой этих мест.

Крысы — вот настоящий бич заснеженных территорий. Достаточно осторожные, чтобы избегать открытых пространств и достаточно умные, чтобы не попадаться в силки и капканы, они нападают небольшими стаями из укрытий, и от их смертоносных зубов нет спасения.

— Пошли, — командует Палыч. — Держимся вместе, при опасности не паниковать, стрелять только наверняка. Как всегда, основная цель поиска — книги.

Группа проникает в здание через окно и начинает бесконечный спуск по подъездной лестнице. Лучи электрических фонариков выхватывают из темноты прямоугольники дверей, но за большинством из них помещения до потолка засыпаны снегом. Лишь в некоторых оказывается свободно, и исследователи изучают следы давно сгинувшего мира.

Остатки мебели и предметов обихода вызывают чувство сожаления и тоски по навсегда ушедшей эпохе. Люди осторожно касаются их руками, словно пытаясь уловить отголоски, доносящиеся из глубины веков. Уже несколько поколений их предков родились и выросли в подземном городе, но острота переживаний, очевидно, продолжает передаваться его жителям на уровне генетической памяти.

Обитатели бункера вынужденные сдерживать свою рождаемость из-за перенаселения, отчаянно нуждались в расширении территории. Но внешний мир, оказался слишком не гостеприимным. В минувшей эпохе люди умели строить города даже в вечной мерзлоте, но эти знания были утрачены. На их поиски отправлялись всё новые и новые группы. С риском для жизни они исследовали здания, чудом уцелевшие после катастрофы.

Сдавленный вскрик Вики из соседней комнаты заставил мужчин броситься к ней. Девушка стояла у большой кровати, закрыв ладонями лицо. Среди одеял заиндевевшим холмиком выделялось тело женщины прижимающей к себе ребёнка. Низкая температура сохранила тела нетленными, как будто трагедия произошла совсем недавно, а не много десятилетий назад.

На прикроватной тумбочке виднелась небольшая книжная стопка, и Палыч очень осторожно переложил полдесятка рассыпающихся томов в свой мешок. Егор увёл Вику, обняв её за плечи.

Ещё несколько лестничных пролётов вывели их к железной двери в подвал, оборудованный под бункер. Несмотря на открытый замок, она долго сопротивлялась заржавевшими петлями, и сдвинуть её с места удалось не сразу. А когда исследователи шагнули в глубь просторного помещения, даже видавшему виды Палычу стало не по себе.

Сотни человеческих трупов поодиночке и группами сидели и лежали повсюду. Закутанные в тёплую одежду и прижавшись, друг к другу, тела расположились вокруг давно угасших костров.

— Что это? — спросил Егор только для того, что бы нарушить тишину, которая казалось, готова была поглотить не вписывающихся в общую картину людей.

— Похоже, они пытались пережить катастрофу в укрытии, но холод оказался сильнее, — сделал вывод Палыч.

Егор покосился на Вику и понял, что девушка находится в состоянии близком к шоку.

Никто не испытывал желания находиться дальше в заледеневшем склепе, где, казалось, сам воздух насыщен запахом смерти.

— Пошли наверх, — велел старший.

После бесконечного подъёма путешественники, наконец, снова оказались на свежем воздухе. За это время Солнце уже миновало зенит и неуклонно опускалось к линии горизонта; тени стали длиннее, мороз крепчал.

— На сегодня ещё один объект, ребятки, — Палыч указывал на верхушку большой серой трубы торчащей из снега в нескольких километрах к востоку. — Здесь располагался крупный завод, в котельной под трубой может сохраниться техническая документация.

Когда исследователи достигли щербатой бетонной поверхности, снег уже раскрасился в кровь закатными лучами. По ржавым металлическим лесенкам они поднялись на гребень конструкции и заглянули вниз.

— Метров двадцать, — прикинул Егор.

— Скобы выглядят ненадёжными, — заметил Палыч. — Нужно привязать верёвку для подстраховки.

Труба вывела их огромную топку похожую на мрачный и холодный склеп. Щербатый кирпич стен местами высыпался оранжевым крошевом и смешался с чёрной золой. Каждый шаг поднимал клубы пепла, он висел в воздухе и никак не хотел оседать.

— А вон выход, — указала Вика лучом фонаря на заслонку печи с раскрытыми двойными створками. Выход из топки оказался велик настолько, что пройти сквозь него можно было, лишь слегка пригнувшись.

Оказавшись в здании котельной с высоким потолком, путешественники осмотрелись по сторонам, от полного заполнения снегом помещение спасло отсутствие крупных окон. Под маленькими слуховыми окошками под самой крышей, он собрался в причудливые белые колонны.

— Рассредоточиться, — велел Палыч. — Ищем книги и всё, что может оказаться полезным.

— Что это!? — воскликнула Вика, но все и так уже догадались, что должен означать этот шорох, исходящий от стен.

Крысы — безжалостные и чертовски умные существа. Избегая открытых пространств, они строили целые подземные города, а их туннели тянулись повсюду. Они могли оказаться практически в любом месте в самый неожиданный момент, а перед их зубами не могла устоять даже сталь.

Жители подземного убежища для защиты от этой напасти, на внешних стенах своего жилища устанавливали ультразвуковые генераторы направленного действия. Их постоянно приходилось перемещать с места на место, так как крысы всё время атаковали стены в разных местах. Пока этот метод помогал, но уверенности в его эффективности в будущем не было.

— Назад! — как можно тише прошептал Палыч, поднимая на ходу длинный обрезок металлической трубы. Но крысы, похоже, почуяли людей уже давно, с мерзким, душераздирающим визгом, они быстро наполняли котельную, падая из чёрных отверстий в кирпичных стенах.

— Наверх, быстро! — закричал Палыч, пытаясь заклинить створки топки трубой изнутри.

Крысы не стали биться в железную заслонку. Пошатнувшиеся кирпичи ветхой кладки показали, что сопротивляться мощным ударам стены смогут очень недолго.

— Чтоб вы сдохли твари! — выругался Палыч, бросаясь к лестнице. Его план — сдерживать врага в узком отверстии топки с треском провалился.

— Я больше не могу! — взмолилась обессиленная Вика, когда молодые люди едва достигли середины трубы. Когда Егор забрал у неё автомат и вещмешок то понял, что его собственные силы тоже на исходе.

— Держись, ещё немного, — тем не менее, пытался он подбадривать спутницу.

Они держались за верёвку, стараясь ступать на скобы как можно тише. Последние отчаянно шатались в раскрошенных кирпичах, и то, что ни одна из них не вывалилась из стены, уже являлось настоящим чудом.

Егор подумал, что если хоть одна скоба покинет своё место, у него уже не хватит сил удержаться на верёвке, и он полетит на съедение крысам.

Но бесконечный подъём всё же закончился и молодые люди из последних сил уцепились за край трубы, пытаясь отдышаться. Палыч прошёл только полпути, а крысы пробив кирпичную стену, ловко карабкались за ним по внутренней поверхности трубы.

— Огонь! — закричал Егор и первым открыл стрельбу по грызунам. — Палыча не задень.

Несмотря на далеко не юный возраст, Палыч справился с задачей куда быстрее Егора и Вики.

— Ходу, ходу! — прохрипел он, тяжело дыша, и бросил вниз две гранаты. За двумя приглушёнными хлопками послышался пронзительный многоголосый визг полный боли. Люди отошли от трубы на сотню метров, когда несколько серых теней заметалось на её гребне.

— Они не бросятся за нами? — испуганно всхлипнула Вика. Девушка держалась из последних сил.

— Вряд ли, — не совсем уверенно заявил Палыч. — Они редко преследуют добычу по открытой местности.

К счастью он оказался прав.

Несколько километров до дома они преодолели уже почти в полной темноте. Но и ночь продлится недолго. Пройдёт всего несколько часов и рассвет снова запылает над искалеченным миром.

Громко и пронзительно закричала в небе ночная птица. Гигантский двухметровый орёл кружил над людьми, но вероятно решив, что добыча слишком сложна для него, улетел в поисках более лёгкой жертвы.

Звери и птицы после катастрофы заметно увеличились в размерах. Учёные говорили, что в этом виновата понизившаяся сила тяжести, но точных причин они конечно знать не могли.

Наконец маленький отряд достиг приземистой металлической башенки, торчащей прямо из снега. Сооружение ощетинилось стволами пулемётов и автоматических пушек, но гостеприимно раздвинуло тяжёлые двери перед троицей путешественников.

— Оружие сдавай, — кивнул человек у входа, — Палыч, я стесняюсь спросить, ты ножичек брал?

— Было дело.

— И где?

— Да где, где… от крысищи отбивался, там и оставил… в ней…

— Ты у меня щас за ножичком этим обратно пойдешь, чучелко! Мы так вообще оружия не досчитаемся, у нас тут что, оружейный завод, блин… Ладно, мыться идите…

Бли-ин, мыло у них такое вонючее, — прошептала Вика.

А ты чего хочешь, голуба, у нас тут парфюмерных фабрик нетути… как их… Лореаль Паришь…

Егор видел, как дрожали руки Вики, когда она разряжала автомат.

— Уйду с этой работы, — всхлипнула девушка, — не могу так больше.

— Ты это серьёзно говоришь, уйду? – Палыч настораживается, — или так? И-и, не вздумай даже, я сам такой был… первый раз вышел, со старичком одним… Он меня все наставлял, хороший мужик был… из прошлого знал столько, это… встаёт заря во мгле холодной… и это… Я вам пишу, чего же боле… И очи синие бездонные цветут на дальнем берегу… Вот так вот в дом спустились, я вперед хотел идти, он меня за шкирку оттаскивает, и-и-и, не вздумай, даже. Я прям взорвался весь, меня родители и то не били, а тут нате вам, чужой мужик… Ах ты, думаю, да чтоб тебя крысы сожрали… он внутрь заходит, и на пол падает, и тварь вот такущая на него прыгает… как сглазил. Уже и не помню, как до бункера добрался, вообще душа в пятки… И ничего, пообвык…

Выйдя из лифта, Егор оказался в просторном хорошо освещённом коридоре с высоким сводчатым потолком, боковые ответвления меньшего размера уходили по сторонам. Свернув в одно из них, молодой человек, миновав несколько десятков одинаковых дверей, вошёл к себе домой.

Небольшое помещение, напоминающее скорее отсек какого-то судна, а не человеческое жилище имело одну комнату и маленький санузел. Здесь Егор родился и прожил со своей семьёй всю свою жизнь. Родители находились на работе и молодой человек, упав на кровать, начал проваливаться в сон, когда сигнал коммуникатора выдернул его из череды красочных сменяющих друг друга видений.

— Егор, — лицо Палыча имело крайне встревоженное выражение. — Срочно беги в штаб, у нас произошла беда. Реактор…

                                           Глава восьмая

                                                  Каюшка

— Ты дура, что ли? — фыркает Афира.

Каюшка кивает. Каюшка и так знает, что она дура, все девки как девки, все пацаны как пацаны, а она — дура.

— Ты на весы когда последний раз вставала?

— А что? — Каюшка хлопает глазами.

— А то… Ноет она, что никто не берет её, кто тебя такую вообще возьмёт…

Делать нечего, Каюшка встает на весы, стрелка бешено уносится куда-то вправо, вправо…

— И чё? — спрашивает Афира.

Каюшке стыдно сказать, и чё, Афира сама подходит, смотрит, фыркает.

— Ой, ну ты даешь вообще… девяносто пять кило… красавица, блин… неземной красоты… А ну слазь.

Каюшка слезает, закусывает губы, чтобы не разреветься, ну сама виновата, знает, что за собой не следит, только нечего этим неследит Каюшке в нос тыкать…

Афира встает на весы, торжественно объявляет:

— Вот, сто десять и пять! Учись, дурёха… айда уже жрать, может, за месяцок наберешь как надо… а то кому ты такая сдалась на хрен…

Итак, дорогие наши рабы, сегодня мы будем учиться раскрывать в себе внутреннего раба.

Это прекрасно, дорогие рабы, что природа создала нас разными, разделила на бездумных рабов и думающих господ. К сожалению, в наше развратное время все больше рабов забывает свое истинное предназначение — служить господам. Рабы пускаются во все тяжкие, учатся читать и писать, некоторые даже поступают в университеты.

Но ведь природа создала раба совсем не для этого! Рабы играют не свойственную им роль, а потом удивляются, отчего они так несчастны. Раб учится думать, решать задачи, изобретать что-то новое, а потом спрашивает себя — чего же мне не хватает?

А ведь главное предназначение раба — найти своего господина и прислуживать ему. К сожалению, все больше рабов не могут найти своих господ. Раб старается во всем подражать господину, учится, водит машины и самолеты, а потом спрашивает — почему же я один?

Причина проста: господину не нужен раб, который умнее него, господин увидит такого раба, испугается и убежит. Поэтому даже если вам выпало несчастье по глупой молодости чему-то научиться — при встрече с господином притворитесь беспробудно тупым. Можете пускать слюни и улыбаться, как идиот.

Но как же раскрыть своего внутреннего раба — первозданного, беспробудно глупого, с радостью терпящего побои от господина? Сегодня мы с вами подробно рассмотрим, как этого достичь…

— Ай-й-й, пусти-пусти-пусти!

Каюшка визжит, вырывается, здоровый верзила прижимает её к себе, выхватывает из-за пазухи нож, хочет вонзить в Каюшкино горло…

— Пустиии-ии-и!

Каюшка вырывается, бежит к гетто на своих коротеньких ножках, падает, поднимается, снова семенит. Детина остается где-то там, там, почему-то не бежит за ней…

— Чего там? — фыркает Афира, огромная, ленивая, жирная, из-под заплывших щек поблескивают щелочки глаз.

— Ужас такой… привязался какой-то… зарезать хотел…

— Ты дура, что ли? Значит, понравилась ему, чего непонятно-то… бли-ин, меня бы кто в переулке зарезал, я бы от счастья умерла…

Десятый день восхождения.

Подниматься стало легче. Как-то подозрительно легче. Вроде бы должны были до смерти устать за неделю с лишним пути, а вот нет же, уже не тянет упасть вниз, уже прижимает к скале…

Егор задирает голову, смотрит в темноту ночи, пытается разглядеть там, за туманом Другую Землю. Иногда мелькает что-то, и не поймешь, то ли Другая Земля, то ли мираж…

Итак, дорогие мои, сегодня мы поговорим о самом великом счастье, о котором только может мечтать раб. О самом значительном событии в жизни раба, ради которого он родился на свет, ради которого он живет все эти годы.

БЫТЬ СЪЕДЕННЫМ СВОИМ ГОСПОДИНОМ!

Наверняка вы уже не раз и не два задумывались об этом величайшем событии, наверняка представляли себя в красном одеянии цвета мяса и крови. Наверняка вы видели, как на алтарь поднимаются счастливые рабы, готовые выполнить свое предназначение. Наверняка вы уже закрывали глаза в тот волнующий миг, когда топор жреца опускался на горло раба.

Однако, счастье не приходит само, за него, дорогие мои рабы, нужно бороться. А то бывает, приходят ко мне рабы и начинают ныть, аа-а-а, почему я такой несчастный, всех берут на заклание, а меня не беру-ут.

Посмотрите на себя внимательно, дорогие рабы, достойны ли вы быть съеденными? Прежде всего проверьте свой вес, если он меньше ста килограммов — об алтаре и красной накидке можно не мечтать. Потом — часто ли вы ходили на кастинги рабов, часто ли ищуще заглядывали в глаза господам? Часто ли прикидывались полными дурачками и пускали слюни?

Третья неделя восхождения.

Если это можно назвать восхождением. Люди идут по скале, иду по отвесной скале, толкают-волокут корзины-повозки с рабами, рабов беречь надо, не гонять, чтоб не отощали.

Егор переводит дух, оглядывается назад, где еле виднеется родная земля. Снова смотрит вперед, где за туманом просвечивает что-то огромное, неизведанное…

Егор мешкает, нога проваливается в пустоту, черт, расщелина, еще бы ногу вытащить… а чёрта с два вытащишь, не вытаскивается, зажало…

— Эй, подождите, я…

Не слышат. Уходят, скрипят повозки, исчезают люди в тумане, отстал Егор, крепко отстал. Тут бы заорать посильнее, не умеет Егор орать, тут хоть глотку сорви, хрен услышат…

— Э-э-э-эй!

Чёрта с два.

Что-то массивное приближается сзади, переступает огромными ножищами. Егор пытается выдернуть ногу, не может, ах ты ж долбанный на хрен…

— Ты чего?

— А?

Женский голос. Вот так. Внезапно.

— Ты чего тут?

— Нога, блин, застряла…

Что-то массивное неуклюже наклоняется, наваливается на камни всей тушей, камни раздвигаются…

— Ага… спасибо, — Егор растирает ногу, вроде не сломал.

— Да не за что.

Егор спохватывается.

— Ты из этих, что ли?

— Ну… а то…

— Девка была что надо, — кивает Мак, — персик, цыпочка… попка такая… — Мак обводит в воздухе руками два огромных полушария, — ляжки, блин, вам и не снились…

Егор сглатывает слюну, мог бы и заткнуться, что за манера хвастать…

— Грудки… размер восьмой, не меньше…

— Гонишь, — фыркает Томат.

— Да не гоню, было… девка вообще… Людкой звали…

— И чего ты… один её?

— Чего один, куда мне одному… впятером скинулись, девочку купили… ну сначала как положено, всё при всём… — Мак целует кончики пальцев.

Егор сглатывает слюну, если Мак ещё что про девочку скажет, Егор Мака самого сожрёт, не посмотрит, что из господ…

Арабелла сладко потягивается, напоследок впивается губами в Егора.

— Ну… айда на ужин найдем чего-нибудь…

— Не мешало бы.

Егор выбирается из палатки, ждет, пока Арабелла почистит пёрышки. Да, надо бы на ужин чего-нибудь. Интересно, хватит этих ужинов до конца пути или нет…

Арабелла выходит, торопится за Егором на бойню, глотает слюну, перешучивается с Егором, давай живее, а то и тебя слопаю…

— Этого вон возьмем, ты смотри, какой хоро-шенький, — Арабелла смотрит на мясистого здоровяка, — а?

Егор чувствует укол ревности. Сам не понимает, почему.

— Не… давай девочку.

— Я те дам девочку, я тебя заревную за девочку!

— А я тебя за мальчика заревную… и вообще, куда нам на двоих столько, давай присобачимся к кому-нибудь… вскладчину человечка возьмем…

Человечки пускают слюни, тупо смотрят на Егора, тянут мясистые руки, выбери меня, выбери меня…

— А-й-й-й-й! пусти-пусти-пусти-и-и-и-и!

Все оборачиваются туда. В конец бойни отбивается от стражников девчонка, пусти-пусти-пусти…

Егор узнаёт.

Вздрагивает.

Ах ты ж долбанный на хрен…

— Вон. Её берем.

— Ты чего, она бешеная…

— Девка, ты чего?

— Не хочу… чтобы меня е-е-ели, не хочу-у-у!

— Во дура, ей счастье выпало, она не хочет…

— Да не бойся, — Егор кивает, — не будем есть.

Арабелла с завистью смотрит на Егора, ловко обманул…

— Вроде уснула… — шепчет Арабелла.

— Ну.

— Так давай… резать. Ну не на алтаре получится, не торжественно, и фиг с ним…

— Не надо, — Егор распаковывает нехитрые припасы, — вон, мясо осталось какое-то… сгодится.

— Ты чего… а эта? Смотри, какая…

Егор мотает головой.

— Не хочу…

Какой-то там день пути, не поймешь какой по счету. Егор не знает. у старейшин надо спросить, они знают.

Дорога идет вниз. Вот теперь без сомнений — вниз.

Приближается чужая земля.

— Ну ты же понимаешь… это ненормально.

Егор кивает. Арабелла. Тихая. Тактичная. Другая бы тут вообще наорала, а отец бы по стенке размазал, если бы Егор такое отцу сказал. А тут ничего, увещевает так вежливо…

— Ну ты понимаешь… это все есть, конечно… извращения всякие… там рабов не есть, рабами не помыкать… но это же ненормально… господин ты, черт возьми, или не господин? Или безранговое существо?

— Н-не знаю, — Егор мотает головой.

— Ты чё… я с извращенцем-то связываться не буду, еще не хватало, дети выродками окажутся…

Выродками… Егор вздрагивает, как от затрещины.

К сожалению, в наш безнравственный век все больше господ боятся взять инициативу в свои руки, перерезать горло рабу. Виной тому неправильное воспитание и всякие антиобщественные идеи о равенстве и братстве. В таком случае раб должен взять инициативу в свои руки и сам перерезать себе…

— Чего… он тебя не съел? — спрашивает Афира.

— Нет еще.

— А может, с ним… что-то не так? Ненормальный какой?

— Н-не знаю…

— Ты смотри… а то можно и старейшинам нажаловаться, они тебе в два счета нормального хозяина найдут… или хозяйку…

— Да какое повернуть, какое назад, вы хоть башкой своей думаете, как мы людям там в глаза смотреть будем? — Егор срывается, что-то прорывает внутри, хлещет через край, — на хрена шли вообще тогда, если повернем?

— А ты как хочешь, расплющиться здесь на хрен?

Егор и сам чувствует, что скоро расплющится на хрен, тело кажется чужим, нестерпимо тяжелым…

— Пусти-пусти-пусти-и-и-и!

Крик. Оттуда. Из тумана. Ну ясное дело, все подъели, взялись за Каюшку, долго же её Егор оберегал… вроде отощала, вроде не должны её трогать, а тут на тебе…

Егор бежит в темноту подступающей ночи, вытаскивает кольт.

— А ну вот пшли! Моя девка!

— Чего твоя, парень, не по-людски это, тут жрать нечего, а ты… все себе…

Егор прижимает к себе Каюшку, отступает, поводит кольтом.

— Не смей… не смей трогать… пошли…

Уводит в туман, убегают, если здесь вообще можно убегать, в этой тяжести… ничего, Каюшка уже и бегать научилась…

— Мы туда… на новую землю? — спрашивает Каюшка.

— Ну…

— А там что… жизнь?

— Да… — шепчет Егор, — там должна быть жизнь…

"… Чёрная звезда явила свой зловещий лик, и то, что было целым, раскололось надвое. Почти всё живое погибло в первые минуты, для тех, кто выжил, существование превратилось в ад на Земле..."

Закончив цитировать «Книгу Великого Разлома», учитель исподлобья оглядел класс в поисках очередной жертвы. Десяток мальчиков и девочек вжали головы в плечи в надежде, что педагог обойдёт их своим вниманием.

«Только не меня, только не меня», думал Егор.

— Егор, — остановился учитель у его парты, потрясая толстым фолиантом в обложке из коричневой кожи. — Расскажи нам, что произошло в Судный день?

Мальчик вздрогнул и неуверенно поднялся на ноги. Всю ночь они с отцом спасали свой скудный урожай крошечной фермы от слепой лабиринтной саранчи. Он почти не слышал речи учителя, глаза закрывались, мысли путались, отчаянно хотелось спать.

— Струна… — начал за него учитель.

— Струна, — тупо повторил Егор.

— Разрезала…

— Разрезала.

— Что?

— Что, — обречённо молвил мальчик.

Молодой человек, я стесняюсь спросить, вы вообще готовились или нет?

— Г-готовился, — Егор посмотрел на Любку за первой партой, вот ведь, вчера представлял себе, как будет отвечать без запинки, и Любка на него посмотрит, как на отличника Игнашева смотрит, и скажет, как ему, ну ты даёшь вообще…

— Готовились, так отвечайте. Что струна разрезала? Сыр? Колбасу? Хлебушек нарезала?

Класс фыркает, а громче всех Любка, оказывается, ржёт она, как лошадь, гы-ы-гы-гы…

Землю струна разрезала, горюшко вы моё! Книгу Великого Разлома не судбьа открыть было? Или это ниже твоего достоинства, книжки читать? Ой, на второй год ты у меня останешься, как пить дать… Отец у тебя вроде как пил сильно? Вот у таких и рождаются потом…

…идиоты, — подсказывает Любка.

Егор выбежал из кабинета, хлопая дверью, главное, не разрыдаться при всех…

Проснувшись, Егор резко сел, сбрасывая одеяло, он всегда просыпался в этой части сна. Событие, пережитое в детстве, переросло в кошмар, преследующий его всю жизнь. Понимая, что уже не уснёт, мужчина аккуратно выбрался из палатки, стараясь не разбудить своих товарищей.

Ночь, тёмная и холодная, встречала его небом полным звёзд. Справа и слева гигантскими далёкими горами возвышались разделённые части когда-то целого мира. Под ногами, в слабом свете чужих солнц, тускло поблёскивал застывший лавовый мост — единственное связующее звено между половинками некогда расколотой Земли.

Что знал Егор о Великом Разломе? Тоже, что и целые поколения рождённых в бункере людей, передающих историю из уст в уста.

В катастрофе обвиняли некую Струну — очень длинную, чрезвычайно тонкую и необыкновенно прочную штуку, которую Егор представлял себе только с большим трудом. Странствуя сквозь время и пространство, эта структура однажды встретилась с Землёй и разрезала её надвое.

Учитель говорил, что чёрта с два у неё бы это получилось, если бы не Чёрное солнце, вошедшее в тот момент в нашу систему. Эта загадочная блуждающая звезда и наше собственное светило, растащили свежеразрезанную Землю силой своего притяжения. Раскалённая магма планеты шлейфом потянулась за расходящимися полушариями, постепенно застывая в вулканическую перемычку между ними.

Люди знали о Струне задолго до её прихода и успели подготовиться. Бункеры — города, рассчитанные на десятки тысяч человек, каждый строились повсеместно. Построить можно было и больше, но многие предпочитали не верить в серьёзность угрозы, и когда пришла беда, места в убежищах хватило очень не многим. Как и на космических кораблях — ковчегах, ушедших в бескрайний космос в поисках лучшего мира.

Первые десятилетия искалеченную планету сотрясали непрекращающиеся землетрясения и многочисленные вулканы. Но постепенно Земля успокоилась, словно привыкая к своему новому обличаю.

Егор и несколько его спутников находились в дороге уже много дней. Целью их путешествия являлось южное полушарие, укрытое от глаз серебристой туманной дымкой.

Подземный город, где он родился и вырос, являлся домом ещё для пятидесяти тысяч человек. Полностью автоматизированные, самовосстанавливающиеся системы жизнеобеспечения, позволяли людям существовать в относительно благоприятных условиях. Но, как известно, нет ничего вечного.

Однажды ядерный реактор — сердце колонии, выработал свой ресурс. Перейдя в режим аварийного питания, он предупредил людей, что у них остался один год до полного отключения автоматики.

К слову сказать, все попытки отыскать другие подземные поселения успехом не увенчались. То ли их уже не существовало, то ли они просто не желали идти на контакт.

Жители бункера уже очень давно пытались освоить поверхность планеты, но северное полушарие после катастрофы полностью обледенело и не годилось для жизни. Возникла острая необходимость послать разведчиков на вторую половину Земли и разведать тамошние климатические условия. Егору в числе нескольких добровольцев, предстояло выполнить эту миссию.

Гигантский каменный мост длиной в двенадцать тысяч километров, не отличался разнообразием пейзажа. Неровные бугристые возвышения застывшей магмы, да нагромождения льда — остатки погибших водоёмов, вот и все достопримечательности этого безжизненного мира. За долгие годы ни один зелёный росток так и не смог зацепиться за твёрдую вулканическую поверхность. Уцелевшие виды животных и птиц не посещали эти края в связи с отсутствием пищи.

Сила тяжести в этом месте была значительно меньше, чем на северном полушарии, что заметно облегчало движение, а вот атмосфера оказалась более разреженной. Изменённая гравитация, низкий уровень кислорода, жуткий холод, вымотали людей, и Егору, как лидеру группы, приходилось прилагать максимум усилий для сохранения дисциплины.

Люди уже потеряли счёт времени, когда дорога начала подниматься вверх, и это означало, что магматический мост под ногами стал расширяться. Южное полушарие неуклонно росло, приближаясь, но по непонятной причине происходило чрезмерное увеличение силы тяжести. С каждым дневным переходом двигаться становилось всё тяжелее и тяжелее.

Однажды утром, попутчики Егора отказались идти дальше.

— Мы возвращаемся домой, — заявил ему высокий и жилистый Антон, выражая общее мнение.

— Вы не имеете права, — пытался убедить товарищей Егор. — Наш долг перед согражданами обязывает идти нас дальше.

— К черту долг, — заявил ещё кто-то. — Мы еле волочим ноги. Ещё неделя и от нас останутся только высохшие трупы.

— Вы не можете так поступить, жизни пятидесяти тысяч человек зависят от нас...

Егор смотрел вслед уходящим, желание броситься следом было неимоверным, и ему приходилось сдерживать себя из последних сил.

Когда беглецы скрылись в зыбком мареве, мужчина взвалил рюкзак на ослабевшие плечи и упрямо побрёл вперёд. Умом Егор понимал, что дальнейший путь не имел смысла, но и повернуть назад он уже не мог. Он ни за что не посмел бы отнять последнюю надежду у тех, кто его ждал.

Между тем начала появляться первая растительность. Мелкая трава соседствовала с тонким стелющимся кустарником, собирающимся в небольшие скопления.

Остатки сил быстро покидали путника, и остановившись на очередной привал, Егор понял, что больше не сможет подняться на ноги. Мысль о скорой смерти уже не выглядела такой пугающей, как раньше.

Шелест кустарника привлёк внимание обессиленного человека, и перед ним предстала жуткая тварь, которую не в силах породить даже самое больное сознание.

Существо походило на гигантскую черепаху, только с несравненно более плоским телом. Сильные когтистые лапы торчали в стороны, работая подобно вёслам. Тварь не стояла на конечностях, а тащила своё туловище по земле. Голова на короткой кривой шее лежала на плоском корпусе, глядя вперед.

Монстр открыл узкую пасть, усеянную множеством мелких острых зубов, и издал жуткий вой, от которого кровь стыла в жилах.

Приглядевшись, Егор заметил, что на спине существа сидит несколько десятков мелких зверьков размером с ладонь. Такие же плоские, как и крупная особь, но значительно более проворные, они как по команде бросились вперёд...

— Он пришёл, — сказала она. — Ты слышишь, он пришёл!

— Я слышу тебя, — ответил он. — И нечего так кричать.

— И что ты собираешься делать?

— Я не знаю.

— Что? Ты заварил эту кашу, ты убедил меня принять участие в этом сомнительном деле, и сейчас ты не знаешь, что тебе делать!?

— Но я действительно не знаю, — признался он. — Меня всегда влекли эти существа. Я пытался понять их сущность, определить, что ими движет, но так и не преуспел в этом деле. И сейчас я вынужден признать, что пришёл к тому, с чего начал — Хомо остаются для меня тайной.

Я никогда не пойму, почему они упорно продолжают идти к цели, зная, что никогда её не достигнут. Зачем они сохраняют надежду даже тогда, когда у них не остаётся ни малейшего шанса на успех. Ради чего они с такой отчаянной храбростью жертвуют собой ради других.

— Быть может потому, что они Хомо, — предположила она.

— Может быть.

— Я считаю, что пора заканчивать твой эксперимент, исправь свою ошибку.

— Я не могу, ты не хуже меня знаешь, что в этой части Вселенной время течёт только в одну сторону, вперёд — это закон.

— Может, пришло время его изменить?

Мелкие твари атаковали Егора, когда вспышка белого света погасила его сознание. А когда он снова открыл глаза, то увидел, что находится посреди бескрайнего космоса, окружённый звездами со всех сторон.

Прямо перед ним расположилась Земля целая и невредимая, как на старых картинках, с синевой вод и зеленью лесов под молочно-белыми облаками.

Егор с необычайной ясностью осознал, что границы его чувственного восприятия расширились до невероятных пределов. Он видел тысячи звёзд и планет, близких и далёких, безжизненных и населённых разумными существами. Он ощутил непреодолимое стремление заглянуть, как можно дальше, и понял, что теперь пространство и время подвластны ему.

Исчезая в потоке ослепительного света, он быстрее мысли рванулся за видимую границу Вселенной, куда неизведанными тайнами его манили новые горизонты.

                                                     Глава девятая

                                                         Существо

Он полз, набивая брюшные мешки жирными сороконожками. Они пищали, упирались лапками, но мощные желваки заталкивали их за щеку, а там проталкивали дальше — в боковую часть пищевода, которая служила накопителем пищи в голодное время. Сейчас было как раз такое время. Откуда-то из-за большой воды вновь несся холодный вихрь и скоро гладь его маленького озерка замерзнет и он не сможет пробираться к ней.

А она была сейчас большой, круглой – она носила их детей.

Плоское существо около метра длинной ползло на брюхе по растрескавшейся земле, выуживая из щелей тонкими длинными пальцами копошащихся многоножек, чем-то похожих на доисторических артроплевр, только на много меньше размером. А может это были их детеныши, недаром они водились в щелях поближе к воде. Существо медленно отталкивалось задними ластоподобными конечностями, периодически выгибая спину, чтобы запустить ладошку с длинными пальцами поглубже в разлом, но потом неизменно опадало обратно на землю и ползло дальше. Тяжелеющие брюшные мешки замедляли существо всё больше. В какой-то момент его круглые глазки закрылись боковыми мембранами и оно затихло. Так продолжалось не долго – оно лишь передохнуло, но курс его сменился. Теперь оно ползло от растрескавшегося плато к небольшому озерцу за его пределами.

Там, рядом с идеально круглым проёмом в земле, заполненным водой, уже встречались слабые, но жесткие папоротники. Существо не раз пробовало отгрызть хотя бы один из стеблей, но боковые резцы лишь снимали несколько мелких листьев и верхний слой с тонких жестких усиков. Да и к тому же на вкус они были такими горькими, что все внутренности существа тут же скручивало в узел и оно после еще долго лежало на берегу, вытянув тонкую длинную шею в сторону воды. Шершавый язык то и дело лениво смачивал тупую морду слюной, оканчивающуюся двумя широкими ноздрями, и оно лежало дальше, пытаясь понять, что творится внутри него. Сердце, скрытое жестким костным наростом, в такие моменты стучало так сильно, что оно ощущало его даже в кончиках корявых плоских пальцев ласт.

Существо любило это ощущение, хотя и не понимало его природы. Сейчас оно не стало пытаться вновь унести с собой кусок длинного уса, преградившего ему путь спутанной косой. Оно спешило вернуться в воду. Многоножки уже совсем перестали копаться внутри него – видимо, задохнулись. И все же они еще окажут ему услугу – вход, ведущий в воздушный подземный мешок, был довольно глубоко, и существу приходилось долго цепляться за всё те же жесткие усики, уходящие глубоко вниз и там крепнущие. Сейчас его ноша была довольно тяжелой и оно, набрав побольше воздуха в подшейный пузырь, нырнуло. Жабры не всегда спасали на такой глубине, то и дело забиваясь черными легкими хлопьями, которые поднимались откуда-то из глубины. Приходилось долго чистить их, расцарапывая острыми ногтями. Жабры сочились и зудели, но заживали и всё повторялось вновь.

Он вынырнул уже совсем изможденным и, поведя ушками-трубочками на макушке, выбралось на черный острый камень. Его самка лежала на груде мелких косточек и рожек многоножек от прошлых трапез и мирно сопела, едва покачиваясь на животе.

— Ммммыыммм… ммммыыыым… — позвало существо и любовно ткнуло спящую в бок.

Самка открыла глаза и что-то промычала в ответ, перекатываясь поближе к своему кормильцу. Оба знали, что дети вот-вот должны появиться и ждали этого с нетерпением. Первый выводок погиб – двое маленьких ползунов попали в воду до того как их жабры открылись и утонули. Горе – родители вернулись с полными мешками еды, но было уже слишком поздно. В это раз этого не повторится – они учились на своих ошибках.

Около получаса ушло на то, чтобы отрыгнуть всю добычу, а после он устало перекатил её поближе к куче, чтобы она могла поесть. А потом он спал. Долго спал.

Прошло уже много времени с тех пор, как самка родила. Её мертвое тело он вытащил из пещеры в воду и утопил. Что-то странное поселилось внутри него в этот момент, где-то в том месте, где постоянно стучало. Малыши просто разорвали её в этот раз – их было трое. Они росли быстро на том, что он им приносил. И в этот раз он решил взять мальков с собой, но оставить их в воде у самого берега.

Он действовал быстро, то и дело оглядываясь на воду – пока по ней шли круги, можно было не беспокоиться. Вниз, в пещеру, пришлось забирать их по одному, постоянно придерживая и давя своим телом – мальки были слишком легкими, чтобы спускаться самостоятельно.

Последнего малька он видел снизу – тот лежал на воде мордой вверх, чего никогда не делал сам самец, в самом центре озерка и смотрел. Смотрел на странный серый купол, укрывающий их растрескавшееся плато с озерком и длинными жесткими усами растений. Самец всплыл и распластался рядом. Он никогда не видел ничего подобного и ему сильно захотелось, чтобы это увидела его мертвая самка.

Всего однажды он спускался туда, вглубь, в черноту его озерка. Там было слишком темно и только он собирался повернуть обратно, как голубоватое свечение стало медленно проступать на сужающихся стенах и интерес стал сильнее страха. Он спускался всё глубже и глубже, сковыривая со скал копошащихся светящихся существ, пока не добрался до узкого отверстия, в которое едва ли мог протиснуться. Пришлось освободить наполовину свой дыхательный мешок и он продолжил спуск вниз. Ему становилось все жарче, словно вода становилось горячее, но вряд ли он это понимал – он просто плыл вниз, спускаясь все глубже.

Становилось труднее дышать, даже двигаться стало тяжело, когда внезапно в глаза бросилось что-то яркое. Оно горело и нагревало воду вокруг себя, выпуская тонкие яркие ручейки. И тут за ласту его что-то схватило. Черное, длинное, оплелось вокруг конечности, и он царапал его до тех пор, пока червь не отступил. Глаза совсем привыкли к полутьме и существо с ужасом поняло, что тут целые заросли этих непонятных живых трубок. Они колыхались в унисон, иногда выпуская клубы черного дыма, который тут же оседал крупными хлопьями на дно. Тогда он возвращался быстрее, чем спустился, и больше никогда туда не возвращался.

Сейчас он смотрел вверх, плывя рядом со своим мальком, и было что-то необычное в этой высоте.

Глаз выхватил из всего этого многообразия странную точку, которая прорезала купол и все увеличивалась, испуская точно такой же огонь, который он видел тогда на дне.

Точка росла и вытягивалась, такого самец еще не видел и решил, что это может им угрожать.

Он несколько раз дернул малька за ласту и они поспешили скрыться в глубине своего озера.

Им не суждено было увидеть как за пределами их плато села игла космического корабля искрящегося металлического цвета.

10 000 лет спустя

Баллоны оттягивают спину.

Это ничего.

Главное, начало пути. Здесь труднее всего. Потому что стреляют. И потому что нужно карабкаться вверх, вертикально вверх, выше, выше, выше. Как в той сказке, мамка в детстве читала, посадил Джек бобовый стебель, вырос стебель до самого неба, полез Джек по стеблю…

Лезу. По стеблю. В народе его так и называют — стеблем. Или столпом. Или еще как, даже не скажу, как, впрочем, и не хуже меня знаете…

Еще не стреляют. Даже странно, что не стреляют, что у нас сегодня с патрулем, заснули, что ли…

А нет, вот, палят, стреляют, ага, пробудились. Замираю вжимаюсь в стебель, сливаюсь с ним. Здесь еще можно слиться со стеблем, здесь, где он зеленоватый, покрытый какой-то порослью, а вот что будет дальше, когда он станет серым, более того — красноватым, там, вверху…

Притихли. Жду, когда луч прожектора соскользнет с меня, уйди уже, уйди, пшел вон, пшел, пшел, пшел…

Уходит. Ползу дальше, нда-а, недооценил свои силы, это в кружке так просто всё, забрался на стену, на столб, еще на куда, альпеншток, кошки, лучше гор могут быть только горы…

Это не горы.

Это другое. Страшное. Беспощадное. Уводящее в бесконечность.

Опять стреляют, опять вжимаюсь в ствол. Жду.

Вчера в газетах писали, что на Той Стороне жрут детей. Это значит — на Той Стороне всё хорошо.

Я уже знаю, если кто-то клянет ту сторону, значит, там всё хорошо. Я-то знаю, старики читают газеты, охают, ахают, ох-ах, в той Стороне людям есть нечего, траву едят, ох-ах, пропадет та сторона…

Дальше лезть труднее. Много труднее. Это мне не кружок, кто быстрее на крышу залезет, это мне не масленичные гулянья, кто на столб залезет, сапоги достанет, это мне…

Перевожу дух. Сейчас бы вернуться. Никаких вернуться, вперед, вперед, что-то подсказывает мне, что второго шанса уже не будет. Они не дадут. Не позволят.

Ползу. Здесь трудно дышать, я знал, что здесь будет трудно дышать, не зря взял баллоны, не зря. Но еще рано для баллонов. Еще можно вдыхать разреженный воздух и не задыхаться.

Ухожу один. Знающие люди говорили, в одиночку туда не ходят, только стаями, стаями, да где её соберешь, эту стаю, нет больше таких дураков, чтобы туда идти. То есть нет, дураки-то есть, и немало, а вот туда идти не хотят… Старики по газетам читают, охают, ахают, ах, ох, ты посмотри, в столице открыть новый маркет, тонны зерна, шоколада, фруктов порадуют покупателей… Ты им только что благим матом не орешь, какие зерна, какие, на хрен, фрукты, только что стояли в очереди за талонами на талоны, хлеба третий день нету… Нет, не верят, не понимают, да ты посмотри, да в газетах же пишут, газета для старичья — это святое, тут хоть весь мир гори, а если в газете написано — всё хорошо, значит, всё хорошо.

Карабкаюсь вверх. Здесь уже трудно дышать, надеваю маску, вдыхаю живительный кислород, кружится голова, кружится весь мир вокруг. Держусь. Сейчас если упаду, шансов уже не будет…

Здесь холодно. Это я знал, что будет холодно, но не настолкьо. Ладно, поздно уже бежать домой за тёплым шарфом.

Пытаюсь представить себе, как они выглядят. Они. Там. Конечно не так, как их рисуют в газетах, уродливые, плоские, сплющенные, бокоглазые…

Если в газетах пишут про Ту Сторону что-то плохое, значит, там хорошо.

Ползу. Про себя отмечаю, что ползти стало легче, много легче, моя родная земля уже не тянет меня к себе, не тащит…

Перевожу дух.

Вспомнить бы ещё хоть пару слов из их лексикона… хэ, это, вроде, привет, гу-дэ — здрассте, ба, — до свидания, во-та — сколько времени… или это тоже все неправда, очередная выдумка наших газет…

Ползу. Вот теперь можно на четвереньках ползти, когда столб притягивает меня к себе. Слабёхонько притягивает, ну да ничего.

Там хорошо.

Это я знаю.

Если у нас всё плохо, где-то должно быть хорошо. Просто обязано быть.

Прижимаю к себе чертежи. Если кто-то узнает, что я их скопировал, мне хана. Да мне и так уже хана, сбежал с чертежами, передать туда, где живут нормальные люди на нормальной земле.

Дорога тянет вниз. Думаю, сколько я был в пути, дней, месяцев, лет, говорят, здесь время идет как-то по-другому, пока здесь проходит две минуты, там, на земле пройдет две тысячи лет… Хотя случается и наоборот, бывает, путник с одной стороны на другую пробирается годами.

Так что мне повезло.

Притягивает всё сильнее и сильнее, уже не ползу на четвереньках, хватаюсь за столб, чтобы не свалиться. Баллоны как будто наполнены чугуном, оттягивают плечи, что за хрень… а ну да, притяжение меняется. Кое-как отстегиваю баллоны, кое-как сбрасываю, молюсь, чтобы можно было дышать…

Вдыхаю воздух. Непривычный, какой-то солоноватый, ну да ничего, дышать можно…

Чужая земля тянет и тянет к себе, только бы не выпустить стебель… вонючая поросль оплетает стебель, впивается мне в руки, жалит сквозь одежду, ч-чер-рт…

Не могу держаться, тело будто бы не моё, разжимаю руки, Та Сторона несётся навстречу… Ничего, там подхватят, подберут, спасут, там люди, люди, не то что у нас…

— Просили не занимать.

— Чего-о?

— Не занимать просили.

— И чего теперь, с голоду подыхать, что ли?

— Не знаю я… ваши проблемы…

Гард и Квирд уползают от бесконечной очереди, Гард хочет в отчаянии хочет разорвать талоны, Квирд осаживает его, хорош, хорош…

— Ребятишек, что ли, каких заловить…

— Где их сейчас возьмешь, ребятишек…

— У Ааары, вроде, родились…

— Родились, она сама же их и поела.

Гард смотрит на Квирда, не-ет, Квирд крепковат будет, Гард с ним не справится. А вот Квирд как бы не завалил Гадра, голод-то не тетка…

— А это что?

— Где?

— Да вон же… у столба…

Гард так волнуется, что даже называет столб столбом, а не как-нибудь, от чего даже камни покраснеют.

— Чш-ш, не подходи даже, цапари зацапают.

— Да я тихонько… упало что-то…

— Цапари и упали, расплодились, окаянные, уже с шеста падают.

— Нет… тут другое что… стой…

Гард и Квирд подкрадываются к упавшему, это еще что за жуть, симметричная, не приплюснутая, приподнимается над землей, вот жуть-то…

— Гу-дэ… гу-дэ… хэ….

— Ап! — командует Квирд, оба бросаются на тварь, вонзают клыки, чёрт, у него и панциря нет…

— Горчит что-то…

— Ничего, терпимо…

— В газетах писали, новый маркет в столице открыли…

— А-а-а, ври больше, ты в столице живешь, ты этот маркет видел? То-то же… талоны на талоны на талоны отоварить не можем…

                                                    Глава одиннадцатая

                                                      Две половинки

— Лесли, смотри...

Бортинженер сидел у иллюминатора и смотрел заворожено на что-то в пустоте. Взгляд его не выражал ничего кроме спокойного восторга. Всего лишь.

Ему было всего 28. Он вырос на одной из орбитальных станций Кеплера, а точнее на Луне-8.

Когда-то в книгах он читал о ней – Голубая планета… Земля – так она называлась на их страницах. Моря, океаны, леса, голубое небо. Он читал, как с орбитальных станций были видны облака, скрывающие под собой миллионы светящихся огней городов. Сейчас этого всего не было. И Барнс не знал, как реагировать на то, что сейчас висело в космосе перед их кораблем. Это был уже не их дом, не их колыбель. Да, впрочем, для Барнса Земля никогда домом и не была – он сын Кеплера.

Кеплерийцы поговаривали, что на Земле было теплее, было больше зелени, да и деревья были выше, там люди были тяжелее – совсем чуточку. Но Барнсу не с чем было сравнивать – он там родился, там жил, там рос, учился и работал. А сейчас он смотрит на две половинки некогда целого мира. Вращающийся вокруг своей оси, он больше походил на песочные часы. Такие стояли на главной площади его родного города. Хотя такие песочные часы стояли в центре каждого города. Своей луны у Кеплера не было и светящиеся шпили включались каждую ночь – когда песок часов полностью перетекал в нижнюю часть стеклянного резервуара, обозначая полночь. Так люди вновь вернули себе день и ночь. К кромешной тьме они так и не смогли привыкнуть.

— Лесли, что ты думаешь обо всём этом? – Барнс выдернул один из проводов в углублении пола и продолжил копаться в проводке.

— Что ты имеешь в виду? – напарник пытался выдавить себе в рот из тюбика странного вида массу. Барнс считал это пережитком прошлого, а Лесли это нравилось – он был одним из тех, кто запустил производство еды для астронавтом в таком формате.

— Ну, вообще всё это. Нашу миссию, поиск выживших. Прошло слишком много времени. Ужасно много. Ты думаешь, что кто-то еще жив? Да несколько тысяч лет назад тут был ад! Ты посмотри, что с планетой сейчас! – Барнс оставил своё занятие.

— В отчётах говорится, что бункеры были глубоко. Ты видел оцифровку. Хотя много потеряно, но общую картину мы знаем.

— Как думаешь, Кени справится? Пока от них нет новостей.

— Они хорошие парни, умные, они справятся. Лев сам вызвался лететь на туманную сторону. – Лесли смотрел в иллюминатор, думая о чем-то своём.

— Ну вот, всё готово. Когда посадка? – Барнс поднялся с колен.

— Пора к Кате. Нужно сказать, что связь в порядке.

«Discoverer-1» садился на каменистое плато северного полушария Земли. Поблёскивая хромовыми боками, он разрезал всё ещё слабую атмосферу планеты стальным ножом. Люди готовились к высадке на её поверхность. Судя по данным, собранным их спутником с орбиты, гравитация была в сравнительной норме, дышать можно было, но тяжело.

Поверхность этой части планеты представляла собой теперь скалистую океаниду. Встречались кое-где участки плодородной почвы, но на них произрастали в основном лишайники, мутировавшие хвойные да какие-то грибы. Жизнь на планете определённо была, но людей с орбиты рассмотреть не удалось. Возможно, они были ещё где-то там – внутри, в своих бункерах. Возможно, им удалось выжить, а может и нет.

Это и предстояло выяснить экспедиции «Discoverer-1». Их было всего двадцать человек, включая несколько военных – никто не знал, с чем им придется столкнуться и на Кеплере решили подстраховаться.

Конечно, никто не рассчитывал на успешность этой операции – расстояние было не малое, система переноса могла дать сбой в любую секунду, но выбирать не приходилось.

После катастрофы люди отказались от веры. Веры в том понимании, в котором они её принимали. В ту секунду, когда корабли — колонии получили сообщение с корабля-наблюдателя, Бог перестал существовать. Если бы он был, он бы не допустил гибели своих детей. Но его не было, и людям пришлось в это поверить, как бы они этого не хотели.

Как ни странно, после этого они не перестали верить в самих себя и ученым в конечном итоге, удалось получить образец вещества, из которого состояли так называемые струны. Это послужило толчком в создании ворот переноса. И всё же для экспедиции на Землю нужны были вторые ворота. На их строительство ушло почти две тысячи лет и даже за это время ученые не смогли добиться полной стабильности разрывов. Они так же не могли обосновать это явление. Всё как всегда произошло случайно, в условиях орбитальных лабораторий. Тогда пропала целая орбитальная станция – она просто исчезла, испарилась в одну секунду, а через мгновение подала сигнал SOS в нескольких парсеках от орбиты Кеплера. Механизма ученые так и не поняли, просто воссоздали условия эксперимента и воссоздавали их до сих пор. Ворота, через которые прибыли «Discoverer-1» и «Discoverer-2», находились на орбите Юпитера. Человечество со времён катастрофы питало странные чувства к этой планете. Он тогда стал их щитом и оставался по сей день.

— Как дышится? – Катя стояла на ступенях, ведущих внутрь корабля, глядя на Глеба – здорового парня, бойца спецназа и капитана этой экспедиции. Он первым осмелился снять шлем.

— Тяжеловато, атмосфера слегка разрежена, но жить буду! – и он улыбнулся девушке с рыжими волосами широкой белозубой улыбкой. – Так что мы тут ищем, док?

Остальные, вышедшие из корабля, уже последовали примеру капитана, и шумно вдыхали чистый прохладный воздух. Один из членов экипажа тут же, вытащив наружу несколько чемоданчиков, принялся собирать образцы почвы, а потом и вовсе затопал на окраину плато – сверху он заметил маленькое озерцо и хотел взять пробу воды.

— Эй, Честер! Не отходи от лагеря в одиночку! – Глеб окликнул биолога, но тот лишь отмахнулся:

— Тут одни скалы! Что может случиться! – после этих слов незадачливый ученый споткнулся и упал. – Всё в порядке! Всё в порядке… — Честер поднялся и двинулся дальше.

— Эй, Билли, Виктор! За мной! – Глеб увел свой маленький отряд на разведку, оставив экспедицию готовить оборудование.

— Сообщения от второго корабля были? – Лайонел зашел в тесную радио — рубку и тронул Катю за плечо.

— Вот поэтому я тебя и позвала, — девушка озадаченно смотрела на доктора, — это пришло несколько минут назад. Это Кени… — Катя включила запись.

«… мы падаем! Мы просто несемся вниз! Лай! Всё трещит по швам! Мы летим, словно сквозь молоко – облака слишком плотные! Ни черта не видно! Лай, кажется, мы ошиблись… нас сейчас расплющит! Лайонел…»

Мужчина ещё некоторое время стоял молча, потом спросил:

— Это всё?

— Нет, там еще шумы, до этого он говорил, что входят в зону облаков, но я подумала… что ты захочешь… что ты должен знать… — Катя сочувственно посмотрела на Лайонела.

— Черт! Кени! Я же тебе говорил! – доктор с силой ударил по металлическому борту корабля и вышел.

Ребята что-то оживлённо обсуждали на площадке перед кораблём, когда Лайонел выскочил из корабля.

Наташа и Хелен сразу замолчали, остальные обернулись в ту сторону, куда были направлены взгляды девушек.

— Лайонел? Что случилось? Лайонел? – один из химиков тронул друга за плечо, Катя уже стояла внизу, рядом с остальными.

— Я пойду за ним… – доктор смотрел в сторону моста-перемычки невидящим взглядом, — я должен. Я обещал матери…

— Да что происходит? Кто-нибудь объяснит, что произошло? Куда он собрался?

Из-за холма вышли Глёб со своими ребятами и, увидев суматоху перед кораблём, поспешил к ним:

— Что такое?

— Я получила… сообщение. Со второго корабля. От Кени… — Катя выламывала пальцы от волнения. – В общем, я думаю, вы тоже должны услышать.

Через шесть часов после получения сообщения с «Discoverer-2», Виктор Лебедев, Лайонел Смитт, Мария Ростова и еще двое из разведывательной экспедиции собирались в путешествие. Глеб долго выбирал, кто может пойти, хотя затея казалась ему гиблой. Третий корабль – разведчик должен был прибыть только через полтора месяца – сменить членов экипажа «Discoverer-1» при успешном выполнении миссии. Каждый был нужен -лишних на корабле не было и все это знали. Но они так же знали, что миссия второго корабля была не менее важной – от их доклада зависела жизнь корабля, который прилетит на смену их экипажу. К тому же Кени Смитт был братом Лайонела. Молодой, амбициозный, независимый… Он хотел быть таким же как брат, таким же важным, и поэтому вызвался капитаном корабля с экспедицией на скрытое полушарие.

— Мария, это не игрушки. Это не сейсмоустойчивый район, даже отсюда видно извергающиеся вулканы и гейзеры! Это не прогулка! Ты это понимаешь? – невысокий всклокоченный парень в очках кружился вокруг худенькой девушки, которая складывала в свой рюкзак инструменты. – Это слишком опасно для… — парень запнулся.

— Для девушки, ты хотел сказать, да, Майлс? Я поэтому туда и иду. Я смогу расставить датчики, смогу отследить толчки и предупредить ребят. Вы стоите на плато, вам ничего не угрожает, я уже успела произвести все замеры. Вы в безопасности.

— Ты мне врешь, ты всегда мне врала,- Майлс нервно перебирал пальцами по камню,- и сюда ты тоже попала, обманув меня.

— Ты ни за что бы меня не отпустил! Ты слишком меня опекаешь! – Мария подошла к парню и заглянула ему в глаза, взяв лицо в ладони. – Майлс, я не пропаду, правда. С нами ведь Виктор, — оба невольно обернулись в сторону здорового детины, который монотонно что-то бубнил себе под нос, — это они без меня пропадут.

— Да, да, конечно. И к тому же, так решил Глеб. Он тут главный. – Майлс отвернулся и пошел в сторону корабля, оставив девушку в полном смятении.

Катя наблюдала за ссорой через иллюминатор корабля. Но все так решили, от решения одного в их условиях ничего не зависело. Сейчас на кону стояла жизнь, по меньшей мере, сорока человек – членов экипажа «Discoverer-2» и их смены.

Нужно было идти.

Когда-то, давным-давно, ещё в детстве, она слушала истории о Голубой планете, которая раньше была домом человечества. Сейчас, в окне иллюминатора, она видела лишь враждебную планету, которая норовила сожрать вновь прибывших вместе с потрохами, пережевать, а потом выплюнуть. Ей не нравилось это спокойствие.

Даже на Кеплере спокойствие не сулило ничего хорошего.

Никогда не сулило…

                                                      Глава двенадцатая

Гул самолетов высоко в небе, небо дрожит, небу страшно.

Альфие тоже страшно. Тут, главное, не показать, что страшно, тут, главное, не подать виду. Альфия сгоняет со двора детей, скорей, скорей, куд-да вас понесло, что за чертенята непоседливые уродились, все в Джабраила, в отца, такой же, на месте не усидит…

— Скорей, скорей! В погреб, скорей, скорей!

Дети в погреб скорей, скорей, бежать не хотят, что они там в погребе не видели, им бы на воле порезвиться, вон денечек-то какой погожий стоит…

— Скорей! — не унимается Альфия, подгоняет сорванцов, — да что за отродье, чтоб вас шайтан взял!

Отродье нехотя прячется в подпол, маленькая Зухра плачет, а-а, а Алиса там осталась, Альфия припоминает, что за Алиса, откуда Алиса, а-а, кукла эта, Джабраил из столицы младшенькой привез…

Гудит небо, дрожит небо, страшно небу. Ползут по небу крылатые машины, большие, страшые…

— А там чи-во? — спрашивает Мухтади, хватается за юбку Альфии.

— А джинны, — кивает Альфия, — джинны, джинны, у-у-у, налетели, страшные… А кто из погреба вылезет, у-у-у, схватят, унесут…

— А джинна посмотреть ха-цу! — тут же оживляется Мухтади, бежит к выходу, Альфия хлопает сына, не смей, не смей, унесут…

— Я мущщина, — возмущается Мухтади, да что за чертенок такой, весь в отца.

— Какой ты мущщина, от горшка два вершка, дом сначала построй, дерево посади, детей выведи! — Альфия сердится, не столько на сына, сколько на крылатые машины, там, в небе. Теперь уже не только небо дрожит, но и земля, земле тоже страшно, землю терзают снарядами, больно, сильно, отчаянно, хотят добраться до крови земли. Кровь у земли черная, маслянистая, хорошо горит, вот и гоняются за кровью земли все, кто ни попадя…

— А папа де? — спрашивает Зухра, всхлипывает.

— Придет, придет папа, — кивает Альфия, думает про себя, кто бы ей сказал, папа где…

— А щибет принесет?

— Принесет, принесет…

Дрожит земля, горит земля, подожгли её крылатые машины с небес. Альфя прижимает к себе детей, припоминает молитвы, храни, Аллах…

Грохочет земля совсем рядом, разлетаются хрупкие стены подпола, смотрит сверху небо, большое, дрожащее, перепуганное. Зухра заливается слезами, а-а-а, джинны, Альфия хлопает дочь, у-у-у, не реви, а то заберут…

А ведь заберут, думает Альфия, вчера Фархану джинны забрали вместе с домом ихним, а сегодня и Альфию…

Летит на дом что-то большое, черное, приближается…

Что-то происходит.

Исчезают в небе крылатые машины, исчезает что-то большое, черное, что летело к земле. Будто и не было ничего.

— Ма… а чому? — спрашивает Аасим.

Альфия не понимает, что случилось.

— Аллах джиннов прогнал? — спрашивает Зухра.

— Прогнал, дети… прогнал… — Альфия расстилает коврики, даром, что не время для молитвы, возблагодарим Аллаха, уберег…

Грохает что-то в дверь, огромное, страшное, ревет на улице озверевшая толпа.

— Они же нас убьют, — шепчет Иришка.

— Пусть только попробуют, — фыркает Димон, про себя думают, а ведь верно, убьют, не почешутся…

Репортер Дейли какой-то там продолжает вопить, что у него корреспондентская карточка, и потому его убивать нельзя. Можно подумать, кто-то на твою карточку там посмотрит, никто на неё не посмотрит, убьют, не почешутся. Как говорят, бить не по паспорту будут, а по физиономии.

Озверевшая толпа орет какие-то лозунги, не по-русски, не разобрать. Интересно, кто их натравил, да не здесь, а везде, везде, по всему земному шару, в Каире, в Тунисе, в Киеве, в Ливии, теперь вот здесь… Дернул черт взять путевку, ничего не скажешь, дернул черт…

— Дим, я домой хочу, — шепчет Иришка.

— Да ты чего, какое домой, смотри, как весело, — Димон выжимает из себя улыбку, улыбка не получается. Димон тоже хочет домой, хочется зареветь, как в детстве, а-а-а-а, домой хочу, к ма-а-а-амее-е-е-е…

Только здесь это хрен поможет…

Дверь трещит под напором толпы, неужели здесь нет черного хода, только не говорите мне, что его нет, ну почему здесь один выход, почему-почему-почему…

Димон выискивает обломок металлической трубы, думает, сколько сможет продержаться. Загнать бы сейчас сюда тех, кто всю эту кашу заварил, натравить на них озверевшую толпу, посмотрел бы на них Димон со стороны… не посмотрел бы, врагу такого не пожелаешь…

Дверь распахивается, размалеванные парни вваливаются в фойе, корреспондент чего-то там все еще трясет своей карточкой, его сметают с ног, Димон отбивается от кого-то, еще отмечает про себя, что так, наверное, и выглядит смерть…

…все кончается.

Стремительно. Внезапно. Вот только что какой-то отморозок размахивал над Димоном велосипедной цепью, и все, и нет уже никого, цепь падает у ног Димона, а парень где, а нет парня, только тень от парня а стене, а нет, уже и тени нет. Цепь извивается, вздрагивает, живая, что ли, да где это видано, чтобы цепь живая была. Цепь дергается, тускнеет, тает, вот уже нет никакой цепи, вот уже тень от цепи ложится на линолеум, вот уже и тени нет.

— Обошлось, — шепчет кто-то на русском, вот, блин, никуда от соотечественников не денешься…

Иришка наклоняется над корреспондентом чего-то-тамйс, срывает с себя платок, чтобы перевязать плечо, или где ему там что проломили, Димон чувствует легкий укол ревности.

— А я вот как могу.

— А я вот как…

— Да ну вас, смотрите, я вон чего!

Перебиваем друг друга, показываем наперебой, что у кого получилось.

Радуемся.

— Что еще остается, только радоваться. В кои-то веки нашли, чем развеяться, сколько веков скучали, сколько веков не знали, чем занять вечность…

— Нашли.

Радуемся, переплетаемся, колеблемся, смотрим на отражения самих себя.

— А я смотрите, чего придумал! Во! Землю и небо!

— И чего, у нас у каждого такое…

— Да не-ет… вы вон дальше смотрите…

— Это зачем тебе на земле вода нужна?

— А вот увидите…. Вода… глина…

— Да ну тебя, грязь развел…

— Да вы погодите, сейчас такое будет…

Не хотим годить, мало ли чего он там выдумал, мы сами сейчас выдумаем не хуже…

— Ну что… — человек власти смотрит на нас, прячет в глазах отчаяние, — делать что-то надо.

Киваем. Тихонько думаю, сколько мечтал, чтобы встретиться с ним вот так, лицом к лицу, попросить денег, рассказать, как у нас в институте батареи по пятьдесят лет заменить не могут, и установок хрен допросишься, и вообще…

И понимаю, что ничего этого я ему не скажу.

Не до того сейчас.

Делать надо что-то, ребятки… э-э-э… на вас вся надежда… вы лучше понимаете… что там происходит… в тонких материях…

Вздрагиваю, как от пощечины. Вот терпеть не могу, когда говорят эти словечки про тонкие материи, особенно те, кто ни хрена в этом не понимает, сидит такой весь из себя деловой, рожу в три дня не перецелуешь, и цедит — ну вы там науку у себя делаете… Ладно, не до обид сейчас, мир гибнет.

Хочу сказать, что хорошо понимали, если бы у нас установки были. Тут же спохватываюсь:

— Да… нам бы оборудование…

— Будет, будет, все будет.

Переглядываюсь с остальными, так можно под шумок всего-всего попросить, хоть луну с неба, все равно не поймут там, наверху, что зачем нужно, как миленькие все достанут…

В соседней комнате хрипит радио, сообщает, что с лица земли без вести пропал Австралийский континент…

Переглядываемся. Думаем про себя, успеем ли вообще воспользоваться установками…

— Да ну… надоело уже…

Смотрим на игрушку, сотворенную нами, не верим себе, как она быстро наскучила нам за какие-то несколько миллионов лет.

— Может, они еще чего придумают? — с надеждой говорит кто-то из нас. не знаю его имени. Здесь нет имен. И никогда не было.

— Да нет… сколько веков уже одно и то же, сколько веков…

Смотрим на игрушку, я все еще не верю, что её можно вот так просто взять и разломать, потому что она нам наскучила, потому что ничего нового не будет, не было, нет, и не будет, никогда, никогда, никогда…

— Давайте еще подождем… хоть немножко.

Остальные чуть мерцают в знак согласия, что нам еще остается, целая вечность впереди, можно и подождать.

— Ну что я могу сказать… струны расплетаются.

С ненавистью смотрим на Заморского. Это не происхождение, это фамилия у него такая, Заморский. Выдумал тоже, загнул перед большими людьми про струны, они в жизни не слышали, что это…

— Да не расплетаются, колебания у струн в другую сторону идут, — добавляет кто-то.

Тихонько усмехаюсь про себя, еще один умник нашелся, загнул, у людей власти и так уже мозги в трубочку свернулись, а он еще масла в огонь подливает. Тут же спохватываюсь, что это сказал не кто-нибудь, а я.

Нда-а, только с ума сойти не хватало.

— Собственно, все в мире — это результат колебания космических струн… Таких одномерных складок пространства…

Говорю, сам не понимаю, что говорю. Да можно подумать, кто-то из нас понимает, что говорит. Понимаем, что надо расходиться, надо как-то сворачивать заседание, один хрен все уже носом клюют, ничего мы тут не надумаем…

Распахивается дверь, это еще что за вторжение, русским по белому сказано, не входить… смотрю на ворвавшегося охранника, ну что такое, если хочешь что-нибудь сказать, то промолчи…

— Эвакуация.

Хочет сказать еще что-то, не успевает, рассыпается в прах, растворяется сам в себе.

— Ложи-и-ись!

Не сразу понимаю, что это мне. Когда понимаю, уже падаю на землю, брошенный кем-то из солдат. Кто-то вжимает меня в мокрую глину, полегче ты, дышать-то я чем должен по-твоему, или на хрен надо…

— Жить, что ли, надоело, стреляют, не вишь?

Вижу. Только теперь вижу, только теперь слышу выстрелы. Мозг все еще отказывается верить, что это происходит, это не здесь, это не со мной, это…

Стреляют. Не могу понять, кто, в кого, зачем, они, кажется, сами не могут понять — зачем. По сбивчивым газетным новостям понимаю, что земли осталось слишком мало, а людей — много, дерутся за право продержаться еще год, еще месяц, еще день…

— Ну что, стер?

— Почти…

— Ну чего ты там телишься, мы играть уже хотим!

— Да щас, щас, будете играть… достереть дайте…

Стираю мир. Осторожно, медленно, нехотя. Все еще не поднимается рука стереть его окончательно…

— Уходим, — солдат тащит меня куда-то в никуда, где должно быть убежище, но может, его уже и нет. ухожу, даю себя увести, все равно не понимаю, что происходит здесь, в мире людей. Мне бы хоть понять, что происходит в мире струн, почему они решили разрушить наш мир, вот так, ни с того ни с с сего, как будто он им наскучил…

Как будто…

Ловлю мысль, мысль не ловится, поймаешь тут мысль, когда война вжимает тебя в землю, втаптывает тебя в грязь, смешивает с глиной…

Вижу, как на горизонте растворяется колонна танков, что-то живое, дышащее еще вырывается из гибнущих стальных громадин, бежит куда-то в никуда по пустыне, почему он не видит, куда бежит, ах да, у него растворились глаза, он прижимает руку к исковерканному лицу, тут же отдергивает, искажается гримасой боли.

Выстрелы.

Люди сражаются за последние клочки того, что было землей. Думаю, почему не изменилось притяжение, когда от земли осталось хрен да маленько. Не понимаю. Кажется, здесь уже перестают действовать законы физики…

— Сюда! — солдат показывает на убежище, которое может исчезнуть в любой момент.

Спускаюсь, ловлю мысль за ускользающий хвостик…

Ну, конечно же…

Бегу прочь из убежища, кто-то хватает меня, кто-то пытается удержать, да вы что, жить надоело, не слышу кого-то, бегу навстречу смерти, навстречу выстрелам…

— Стойте! Вы не понимаете…

Они и правда не понимают. Они не слышат меня. Не хотят слышать. Солдат в натовской форме целится в поджарого араба, не успевает выстрелить, трясет в воздухе растворенной до локтя рукой. Араб хочет зарубить натовца, у него растворяется голова, вижу, как кровь хлещет на песок, не долетает до песка, тает…

Кричу. Уже знаю, что меня не слышат, все-таки кричу:

— Им скучно! Скуч-но! Мы им на-до-е-ли! Войнами своим на-до-е-ли! Придумайте что…

Не договариваю, не дают договорить, что-то больно жалит грудь, там, где сердце, не сразу понимаю — пуля, не верю, это не со мной, не со мной…

Пуля исчезает, струнам надоело играть с ней. Мысленно благодарю струны, услышьте нас, услышьте, тут до струн легче докричаться, чем до людей, люди хрен спохватятся…

Нет, все-таки спохватились. Поняли. Все — от мала до велика — бросают ружья, кто-то даже поднимает руки в небо, будто капитулирует непонятно перед кем. Я не вижу, но я знаю, что сейчас на всем земном шаре от северного полюса до южного люди бросили автоматы, смотрят в небо, откуда, как нам кажется, смотрят на нас они…

Нет.

Этого недостаточно.

Вынимаю флейту, про которую не вспоминал уже лет десять. Даже не спрашиваю себя, откуда она оказалась у меня, здесь, сейчас, вроде бы давно уже потерял. Или здесь уже нет понятия потерял, здесь любая вещь появится у тебя в руках, как только ты про нее подумаешь…

Прикладываю к губам.

Мелодия наполняет пустыню, еще робкая, несмелая, еще плохо понимающая, кто она и что она. Голос флейты подхватывает отзвук скрипки, ага, еще кто-то нашел потерянный инструмент…

Смотрим на тех наверху, кто смотрит на нас.

Может, они согласятся подождать еще несколько миллиардов лет…