Апрельская луна часть 2

***

Летучка уже закончилась, когда я объявился в редакции.

Не то, чтобы у нас в коллективе царила жесткая дисциплина, но являться на работу с опозданием и пустыми руками (насколько помню, последний материал я сдал ровно неделю назад) было лишним поводом главреда упрекнуть меня в никчемности. И все бы можно стерпеть, если бы главред – не твоя бывшая.

На лестничной площадке мне встретился фотограф Сёма, с напыщенным видом затягиваясь сигаретой и назидательным тоном что-то рассказывая молоденькой студентке-практикантке о хитростях работы. Со стороны это выглядело довольно забавно, ведь сам он в журналистике без году неделя. Завидев меня, Сёма неожиданно смолк, ехидно улыбнувшись и поздоровавшись с наглой ноткой побратима. Я только коротко кивнул, не обращая внимания на его позерство.

В редакции было безлюдно. Так всегда после летучки. Тем более, уже приближалась дата верстки. Только в одном из кабинетов отчетливо раздавался ритмичный стук пальцев по клавиатуре. Я прошел через пустующий конференц-зал, в центре которого размещался большой лакированный стол для заседаний. На нем, после летучки остались стопки бумаги и пара чашек с недопитым кофе. Из юридического отдела доносились голоса. Дверь в комнату корректора была приоткрыта, что только усугубило мое желание удовлетворить любопытство, вызванное странным мычанием оттуда. Самого корректора там не оказалось. Зато его место занимала миловидная женщина в пиджаке и неприлично короткой юбке. Впрочем, меня больше заинтриговал в ее внешности цвет взъерошенных волос – на этой неделе это был огненно-рыжий. Она сидела в кресле, закинув стройные ножки на край стола. Я даже смог заметить под небрежно задравшейся юбкой белеющие трусики (и сразу смущенно отвел глаза). Одним словом, эффектная дама. Ее все звали Любочка, хотя ей давно стукнуло за сорок. В штате она числилась корреспондентом, но почти не выходила из редакции, получая зарплату за анализ писем читателей и сочинением очерков для раздела житейских историй.

- Здравствуй, Андрюша, – сказала Люба, увлеченная процессом соития пластмассового мундштука и только что заготовленной самокрутки. Что-то мне подсказывало, что внутри нее не кубинский табак.

- Привет, – приглушенным голосом откликнулся я. – Какие новости?

Вопрос имел узкую направленность. Все-таки передо мной первая сплетница в редакции. В большинстве своем ее считали безобидной. Хотя бы по той причине, что она всегда озвучивала только слухи и никогда не прибавляла к ним своих измышлений и буйного воображения. Просто умела подать информацию красочно, со вкусом, вплоть до того, что у людей отвисала челюсть. Даже если эта новость про морскую свинку, сбежавшую из клетки в кабинете юриста и, по неведомым обстоятельствам, ставшую причиной канализационной неисправности мужского туалета. Да простят меня гринписовцы, но жизнь – суровая штука.

А чем еще позабавиться немолодой одинокой женщине, жаждущей всеобщего внимания? Ведь Люба всю свою жизнь посвятила любимой профессии. Насколько мне известно, с мужем она давно развелась, детей у них, судя по всему, не было, а число поклонников таяло с каждой морщинкой на ее лице. Вот и приходится целиком отдаваться работе. Что тут поделаешь? Каждому творческому человеку необходимо вдохновение и Любочка искала свое вдохновение, так сказать, в «опиуме». Собственно, в последнее время для нее это дело вошло в привычку, как чашка кофе утром.

- Новостей куча! – театрально всплеснула она руками.

Я облокотился на дверной косяк, изображая неподдельное внимание. Люба прикурила, затягиваясь облачком травяного дыма.

Увидев ее шальные манящие глаза, мне вдруг стало неловко. Они словно стали безучастными и всевидящими одновременно. Ее лицо с надутыми мешками под глазами, которые даже не могли скрыть несколько слоев косметики, обмякло, расплываясь блаженной улыбкой. Казалось, она вовсе забыла то, что хотела рассказать, и, вдруг заговорила вполне сосредоточенным голосом:

- Нам прислали практикантов с местного журфака (ее сарказм не был случаен: лучшие журналисты, по ее мнению, все же выходят из МГУ, ее  родного альма-матер). Ничего стоящего, парочка дурех и прыщавый сосунок. Не понимаю, на кой Оленьке сдалось с ними возиться? Бестолковщина… вот. – Люба выдержала паузу, дождавшись, когда на моем лице появится что-то вроде едкой ухмылки, затем, лениво жестикулируя дымящей самокруткой, продолжила: - Злобин в больницу попал. Нахлестался в кабаке, устроил там скандал. Наверняка, денег зажал. К приезду ментов наш герой решил сбежать. Но далеко не ушел, охрана остановила. Ну и накостыляла чуток. Правда, потом еле откачали. Идиот…

Она лишь снисходительно отмахнулась на мой прорвавшийся смешок, сделав еще одну затяжку. Затем смерила меня рассеянным взглядом.

- Ничего смешного. – Ее голос внезапно сменился суровостью под стать грозно насупившемуся виду. – На Оленьку без слез не взглянешь – девочка всю неделю на нервах. Все из-за тебя, пропадал черт знает где. Опять халтурил на стороне? Небось на «Мещерке» заколачиваешь? Хватит тут щериться. Дуй к ней. Живо!

Я резко развернулся от кабинета корректора (скорее демонстративно, нежели всерьез подчиняясь ее требовательности) и широко шагнул. И чуть не споткнулся о горшок, из которого раскинул ветхие листья папоротник, попытался удержать равновесие, но все-таки умудрился звонко ткнуться лбом прямо в дверь главного редактора.

Видимо, мою неуклюжесть восприняли, как просьбу войти.

- Заходи, – раздался строгий голос Оли.

Вот так, проклиная про себя экзотический сорняк и потирая ушибленный лоб, я появился в кабинете главреда. Оля стояла у окна с кружкой душистого зеленого чая, с задумчивым видом разглядывая улицу сквозь вертикальные жалюзи. На первый взгляд она казалась бодрой, но на лице все же проступали признаки легкого недосыпания. Не трудно было догадаться о причине ее сонливости – большой букет красных роз в недешевом оформлении, установленном в хрустальной вазе на ее столе. Насколько мне не изменяла память, день рождения у нее был в ноябре. О знаменательных заслугах нашей редакции в сфере областной журналистики Люба непременно бы упомянула. Оставался только вариант с поклонником. Наверняка, тот плюгавый хмырь, что пару раз подвозил ее на работу на своем новеньком BMW.

Я уселся в кресло напротив ее стола, с фиглярским видом нащупывая в карманах куртки пачку сигарет.

- Что принес? – спросила Оля.

На фоне окна ее стройная фигурка, обтянутая короткой блузкой и расклешенными джинсами, выглядела соблазнительной. К ней я давно такого не испытывал. Наверное, это стоило списать на мое похмелье. Помимо сигарет, в карманах нашлось еще кое-что, и я, не мешкая, выложил на стол чуппа-чупс, врученный мне намедни Михаилом.

Оля искоса разглядывала принесенные мною лакомства, равнодушным голосом произнесла:

- Издеваешься?

- Ни в коем случае, сударыня, – съязвил я.

Она тяжело вздохнула, легким движением руки заправляя непослушный локон темных волос за ухо. Затем села за стол, поставив чашку на блюдце рядом с плоским монитором компьютера.

- Завтра верстка. Чем предложишь заполнить твою рубрику? – спросила Оля, из-под опущенных ресниц рассматривая накрашенные ногти.

Ах да! Моя рубрика, посвященная независимым расследованиям криминального и социального характера. Еще одна причина нашего с ней разрыва. До сих пор не угомонятся слухи многих бывалых журналистов, будто этой рубрикой я обязан только тем, что когда-то спал с главным редактором, а вовсе не благодаря своему профессионализму.

Солнечный свет проникал сквозь жалюзи, расчерчивая зыбкими полосами утренний полумрак кабинета. Я ближе придвинулся к столу, пытаясь спрятаться в тени от бьющего в глаза солнца и достать хрустальную пепельницу – сувенир, оставшийся после визита известного московского журналиста.

Оля подняла голову, морща чуть вздернутый носик:

- Ты пил, что ли?

Пришлось скривить невинную рожицу, присущую ребенку, которого застукали в процессе безобидной шалости. Она положила ладонь поверх пепельницы, отодвигая от меня. Совсем забыл, что ей был невыносим табачный дым. Складывалось ощущение, что я сам обостряю обстановку, будто получаю удовлетворение от пробуждающейся в ней злости. Облокотившись на стол и положив подбородок на ладонь, я смиренно ожидал лекцию о собственном моральном разложении.

- Так, – Оля поставила перед собой локти, сцепив на уровне подбородка ладони и касаясь сведенными вместе большими пальцами нижней губы. – Что собираешься делать?

Я пожал плечом, размеренно отстукивая дном сигаретной пачки по столу. Наконец, она соизволила посмотреть мне в глаза. Что-то в ее взгляде изменилось – ни злости, ни презрения, ни высокомерия. Только сожаление, которое можно легко спутать с жалостью. Мне стало досадно от этого – казалось, ей совсем не хотелось сегодня ссориться.

- Ну, что ты за сволочь? – вдруг сказала Оля.

Вот это по-нашему.

- Уж, какой есть.

Она разочарованно выдохнула. Словно мать, уставшая от бунтарского поведения сына-хулигана. Будто я – единственный в штате, от кого зависел выпуск номера. Впрочем, мне хотелось отнестись к этому наплевательски, тем более не хотелось проявлять инициативу. По праву главного редактора Оля сама решала, какого рода статьи должны быть в ее газете. Вот пусть и решает. В любом случае, хотя бы сегодня мне удастся избежать ее высокого самомнения критика и благосклонного словечка «сойдет», сказанного скорее от безысходности, чем от значительности материала.

- Вчера нашли то ли маньяка, то ли сектанта. Слышал?

Слышал? Участвовал, отчасти! Да, не получается просто забыть эту историю.

Разумеется, вслух этого говорить не стал.

- Дуй в «Железку[1]», собери материал, – продолжала она, вновь покосившись на ногти. – С пресс-центром УВД будет согласовано. Оттуда сразу в прокуратуру – статья должна быть завтра утром. Ясно?

- Угу, – буркнул я, вставая с кресла и направляясь к выходу.

Стоило признать, что мое поведение по отношению к Ольге было крайне сволочным. Видимо, я попросту срывал на ней свое накопленное за сутки раздражение. От мысли об этом на душе стало невероятно гадко.

 

***

Молоденький сержант на внешнем КПП сквозь окошко будки сурово рассматривал мое удостоверение журналиста, сдвинув кепку на макушку.

- К Белодонцеву, – сказал я.

Индикатор роторного турникета загорелся зеленой стрелкой, позволяя пройти на территорию Железнодорожного РОВД. Я благодарно кивнул пожилому дворнику, который, прислонившись спиной к будке, задумчиво сковыривал с поддона лопаты заледенелый нарост грязи. Судя по его удивленному взгляду, он не мог понять моего лирического настроения, окрыленного весенней свежестью и легкостью шага по мокрому асфальту, вычищенному от ворот до главного здания. Все-таки приятно было не ощущать под подошвами чавкающий хруст разрыхленного автомобильными шинами снега, который пропитался машинным маслом и запахом стертой резины. Возможно, только сейчас мне удалось осознать наступление весны, пробуждающий мир от скучной зимней спячки.

У дежурной части с надзирательным видом меня встречала девушка в форме со звездочкой младшего лейтенанта на погонах и автоматом, перекинутым через плечо. Никогда не считал себя сторонником дискриминации полов, но когда она оценила меня воинственным взором, пришлось сдержать ироничную ухмылку.

Я наклонился к окну дежурки, заметив у пульта старого знакомого Сашку Савинова:

- Привет доблестным блюстителям порядка!

Затылком почувствовал напряженность младшего лейтенанта, не спускающего с меня бдительных глаз. От этого мне стало слегка не по себе.

Сашка, завидев меня, хмыкнул:

- Опять оборотней ищешь?

По интонации его голоса показалось, что мне до конца жизни придется выслушивать укоры в свой адрес по поводу давней статьи о коррупции в МВД. Прошло около полугода, а некоторые знакомые милиционеры, кто в шутку, кто всерьез, до сих пор называли меня в спину пособником ОСБ.

- Не угадал, – дружелюбно ответил я. – Старик у себя?

- Ага, – кивнул Сашка, перекладывая стопки записных журналов.

- Занят?

Он только пожал плечами, продолжив сосредоточенно копаться в журналах. Поняв, что разговор окончен, я беспрепятственно пошел наверх. Кабинет подполковника Белодонцева располагался на втором этаже в дальнем конце коридора. Наверное, это как-то было связано с его манерой держаться подальше от начальства, или начальство желало держать его на расстоянии. Трудно точно сказать, хотя лично я склонялся к первому варианту. Насколько помню, старик всегда отличался крутым нравом и чувством обостренной справедливости, за что не раз страдал. И все же сумел дослужиться до начальника СКМ.

- Войдите! – громогласно отозвались на мой стук из кабинета.

- Разрешите? – деликатно поинтересовался я, открывая дверь.

Сергей Иванович Белодонцев, грузный, широкоплечий мужчина пенсионного возраста всегда в выглаженном мундире и начищенных ботинках, сидел за своим столом, переговариваясь с кем-то по телефону. Широким жестом указал мне на стулья, выстроенные в ряд перпендикулярно окну.

- А меня мало заботит, как ты это сделаешь! – орал он в трубку. – Вечером отчет должен быть в штабе УВД!

Как всегда – такой суровый Иваныч.

- А кому сейчас легко? Эти аналитики у меня уже вот где сидят! – Старик демонстративно хрястнул тыльной стороной ладони по шее, словно человек на другом конце мог это видеть. – Короче! Задание получил? Выполняй!

Ох, не жалели Иваныча – ни начальство, ни подчиненные, ни время. А как жену в прошлом году похоронил, совсем осунулся, на висках седина проступила, лицо покрылось глубокими морщинами, и уже виднелась залысина в редеющих волосах. Одна отрада – сын Витька, ныне преуспевающий архитектор в Москве, да подрастающий внук.

- Давно ты что-то не показывался, – с показной угрюмостью сказал Белодонцев, положив трубку. – Как жизнь?

- В норме, – ответил я.

- Давно к родителям заходил?

Его любопытство было не праздным. Все-таки они с отцом еще постовыми начинали, потом в Угро вместе работали. Теперь общались редко – отец уже два года, как на пенсию ушел, а Иваныч продолжал досиживать свой срок. По моему лицу он сразу определил, что я не часто демонстрирую сыновней любовью.

- Зайди, обязательно. Отцу привет передай. – Старик наставительно погрозил мне пальцем. – Ты по делу?

- Угу, – кивнул я. – По поводу маньяка.

Иваныч задумчиво прищурился, заставив меня невольно уточнить:

- С пресс-центром согласовано.

- Небось, Олька подсуетилась? – усмехнулся подполковник. – Через дядьку в штабе. Кстати, как у вас с ней?

- Никак. Завяли помидоры.

Старик встал, хлопнув в ладоши и делая шаг к сейфу, на котором стояли электрический чайник и подарочный сервиз.

- Ну и ладно. Ты чай будешь?

- Буду.

Иваныч неторопливо расставил чашки, бросил в них по пакетику чая и по паре кусков рафинированного сахара. Затем включил чайник, выглянул в окно.

- По поводу этого изверга, тебе в прокуратуру нужно, – заговорил он, засунув руки в карманы брюк.

Я поерзал на стуле, устраивая пятую точку, немного затекшую в неудобном положении.

- С прокуратурой все договорено. Меня интересуют подробности задержания.

Белодонцев как-то непривычно хмыкнул, отворачиваясь от окна:

- Нечего рассказывать.

- А все-таки?

Трудно с ментами работать, всегда из них приходится все клещами вытягивать. Старик не был исключением, хотя и помнил меня еще щеглом несмышленым. Вообще-то я рассчитывал, что для интервью мне выделят какого-нибудь молодого опера, у которого можно выведать побольше подробностей, лишь ссылаясь на договоренность с вышестоящим начальством. Видимо, Иваныч подозревал нечто подобное, решив обойтись без посредников.

Чайник закипел, и он залил чашки водой:

- Тебе с лимоном?

Я покачал головой.

- Не было там никакого задержания, – подполковник протянул мне чашку. После чего, прошествовав за стол, аккуратно опустился в кресло.

В этот момент стоило быть максимально осторожным чтобы, как можно тщательнее скрыть от опытного сыскаря свою причастность, точнее малейшую осведомленность в данном деле, приходилось как можно достовернее изображать видимость расследования.

- Это как не было?

- Как-как? – передразнил Иваныч. – Не было и все. Вчера в девять часов, дежурному поступил сигнал о том, где скрывается разыскиваемый серийный убийца. Звонивший представился доброжелателем.

Он помялся немного, шумно сделал маленький глоток из чашки.

- Так вот. Оперативная группа тут же выехала по указанному адресу. Короче, дверь нараспашку… В общем, в квартире обнаружили два трупа.

Я невольно отхлебнул чая, смачивая пересохшее от волнения горло.

- Первый – труп молодой женщины лет тридцати. Личность ее еще устанавливают. Эксперты определили, что умерла она в результате сердечного приступа, вероятно, вызванного болевым шоком.

Для человека, повидавшего немало паскудства в жизни, он говорил об этом с естественной легкостью, будто мы обсуждали житейские мелочи. Но все же в его голосе прослеживались нотки раздражения, возможно, вызванные стремлением спешно отделаться от моих вопросов.

Старик пошевелил бровями, словно переключая в голове какой-то тумблер.

- Также, тело мужчины. Установили, что оно принадлежало хозяину квартиры. Когда наши приехали, еще теплым был.

Как-то неприятно похолодело в области груди. В висках застучала кровь, подпитывающая лихорадочно работающий мозг в попытках оценить полученную информацию.

- Что эксперты говорят? – так же безучастно спросил я.

- Да, что они скажут? – махнул рукой старик. – Там дело ясное. Вспорол себе брюхо в припадке.

- Оба на! Буйный, что ли?

Иваныч только пожал плечами:

- По всей квартире обнаружены только отпечатки этих двоих (от груди словно отлегло, стало легче дышать). Такие вот дела. Говорю, как есть. А ты сам определись, как в массы подать. По поводу остального, обращайся в прокуратуру. Честно говоря, странное дело, – говорил он, изучая дно чашки. Скорее это походило на размышления вслух, нежели обращение ко мне. – Во-первых, парень вовсе не маньяк, о котором так упорно ходят слухи в городе. Да, неустойчивая психика, судя по свидетельству из психушки о том, что он стоял у них на учете. Во-вторых, соседи, которых удалось опросить, утверждали, что покойный не отличался общительностью. Характеризовали его диким и нелюдимым. Кто-то предположил, что он являлся членом какой-то секты, так как иногда в его квартире раздавались непонятные шумы, напоминающие песнопения и молитвы. Впрочем, это можно отнести и к тому, что с ним тогда происходили припадки. Но если придерживаться мнения о секте, хотя бы понятно, откуда взялась эта баба. Кроме того, незадолго до приезда наших, по показаниям свидетелей, в квартире отчетливо был слышен плач грудного ребенка. Только мои ребята кроме двух трупов никого не нашли.

Я поднялся со стула, уставившись в окно, на хмурое небо. Не то, чтобы мне было неинтересно. Свою функцию я выполнил – так сказать, в РОВД засветился, а подробности задержания (или лучше выразиться, обнаружения опасного преступника) описать несложно.

- Действительно странно, – произнес я. – Может, грудной у кого-то из соседей? Просто не разобрались в суматохе…

Его тон прозвучал вполне серьезно:

- Со всего дома только несколько маленьких детей. Самому младшему из них пять лет. Я больше склоняюсь к версии громко работающего телевизора.

- Да уж, – выдохнул я, переводя взгляд на старика.

Он вдруг помрачнел, задумчиво теребя пальцами уголок файла, покоящегося на столе. Внутри него находился лист формата А4, судя по всему – ксерокопия. На ксерокопии темным пятном вырисовывалась мятая, явно вырванная из тетради страница, исписанная каллиграфическим почерком. В некоторых местах буквы и даже целые слова были размыты (то ли чернила смазались, то ли в РОВД ксерокс некачественный). Поэтому общий смысл разобрать оказалось сложно:

 

В период неомении возможен прогресс начального этапа. Симптомы неоднозначны и могут определяться только условиями рождения.

Не исключено, что она будет подвержена психологическому давлению окружающей среды, а рецидив будет вызван лишь в целях самозащиты.

Последующие семь суток и десять часов метаморфозы прекратятся, хотя существует вероятность, что перед почином очередного синодоса произойдет то, чего так боялись наши покровители. Ибо невозможно определить характер и воздействие источника.

В конечном счёте, сам факт появления надежды можно полноправно назвать божественным знамением, которое, так или иначе, определит судьбу дальнейшего развития сроком в 29,6 суток…

 

28 января

 

- Предсмертная записка? – как ни в чем не бывало, поинтересовался я.

Белодонцев резко встрепенулся над столом, умудрившись одновременно наградить меня строгим взглядом и спрятать файл в ящик.

- Кто просил читать? – выпалил он. – Скромности проявляй побольше, а не любопытства!

С этими словами он залпом допил свой чай. Ему я уж точно зла не желал. Цензура пресс-центра все равно не позволит выдать в печать лишнее, а вот у старика могут возникнуть проблемы от разглашения данных следствия.

- Все равно ничего не понял, – пытался оправдаться я, виновато пожимая плечами. – Мура какая-то.

Вероятно, мое предположение относительно того, что этот документ связан с делом псевдо-маньяка, оказалось верным. Между нами повисло напряженное молчание. Вроде и спешно уйти некультурно, и разговор продолжить неловко. Спас телефонный звонок. Иваныч, подняв трубку, суровым тоном ответил. Разговор вышел коротким, в конце чего он сухо сказал:

- Понял, – затем угрюмо посмотрел на меня. – Если у тебя все, то проваливай. Меня начальство вызывает.

Когда я вышел из здания РОВД, на крыльце о чем-то оживленно переговаривались Сашка и девушка с автоматом. Он с пафосным видом что-то рассказывал, она мило хихикала над каждым его словом. С моим появлением Сашка тут же бросил тлеющий бычок в урну и поспешил в здание, едва не задев меня плечом. Никогда бы не подумал, что он способен изменить мнение о человеке, основываясь на досужих слухах. Девушка с автоматом, приняв сосредоточенный вид, продолжала стоять на месте, искоса поглядывая в мою сторону. Впрочем, подобное суждение оказалось ошибочным – смотрела она куда-то вдаль, что заставило меня обернуться. В этот самый момент, к подъезду РОВД бесшумно подкатила черная иномарка. Из нее с аристократичной грацией вылезли двое мужчин в серых костюмах (чересчур легко ребята вырядились, не по погоде). Полное отсутствие индивидуальности, даже стрижки одинаковые. Не удивился бы, если у них и мобильники одной марки. Даже на расстоянии можно было ощутить цепкость их глаз. Они уже чеканным шагом поднимались по ступенькам. Проходя мимо, тот, кого можно назвать жгучим брюнетом, как-то неестественно, механически сдвинул голову под углом, отчего я невольно ощутил, будто все мое тело подверглось облучению рентгена. Длилось это доли секунды, до тех пор, пока я не оказался у него за спиной. Что-то мне подсказывало, что вызов Иваныча к начальству был связан с приездом этих двоих. Теперь ясно, что заставило Сашку так бесцеремонно сорваться с места.

Как только они скрылись за дверью парадного входа, мне захотелось шумно выдохнуть. Но девушка с автоматом меня опередила, словно больше не могла сдерживать дыхание. Мы встретились взглядами, на что я лишь панибратски махнул ей на прощание и двинулся к внешнему КПП. Единственное, что меня заботило сейчас, так это небо, затянутое наливающимися свинцом облаками. Перспектива попасть под дождь вовсе мне не улыбалась.

Воспользовавшись назиданием Белодонцева, вечером я все-таки решил проведать родителей. Как только переступил порог, у меня возникло ощущение, будто вовсе не покидал родного гнезда. Не скрою, возможно, мне просто захотелось укрыться здесь от мирских хлопот и мрачных мыслей, подпитывающих странное беспокойство. Даже не совсем беспокойство, а что-то гнетущее, депрессивное. И очень хотелось себя убедить в том, что это всего лишь усталость. А еще жуть как соскучился по маминому борщу. Уж не знаю, каким рецептом она пользовалась, но любил его с детства. Не обошлось и без укоризненного взгляда отца исподлобья, и без ворчания мамы по вопросу моей женитьбы и того, что ей бы пора нянчить внуков. Конечно же, напомнила мне, какая «хорошая девочка Оленька», и какой я дундук, что не разглядел в ней свою вторую половинку. Никак она не могла смириться с фактом нашего с Ольгой разрыва. Ну, бывает так – не складываются отношения у людей. Ну, не срослось. А объяснять без толку, мама изначально была на стороне Ольги. Батя попрекнул, что пропадаю месяцами и даже не заехал на Восьмое марта, а только отделался коротким звоном, чтобы поздравить маму. Пререкаться не имело смысла – да, виноват; виноват в безалаберности, в распущенности, в элементарном невнимании к самым родным людям. Возможно, только сейчас до меня дошло, что я поступаю в высшей степени эгоистично по отношению к собственным родителям. Навещаю их только в те моменты жизни, когда либо на душе паршиво, либо кажется, что все вокруг рушится. А потом, зарядившись их поддержкой и заботой, вновь исчезаю на долгие месяцы. Этот раз не стал исключением.

Тем не менее, уже спустя пятнадцать минут все обиды тут же забылись и мы с отцом пропустили по рюмочке коньяка, прежде чем приняться за душистый, наваристый борщ. Почему-то мне вдруг подумалось, что за пределами этого дома все суетно и никчемно. А завтра все начнется заново. Даже если мир будет рушиться, надо сделать так, чтобы снова вернуться сюда. После ужина я решил остаться на ночь. Тем более что статью мог доделать и здесь, на стареньком компьютере, который с момента моего переезда использовался для игр в пасьянсы и устаревшие «бродилки».