Без меня.

Ночью на востоке гремел настоящий бой. Бешено строчили из автоматов, бухали орудия. Вылезший на шум из палатки Кипелов видел, как в ту сторону прострекотала тройка вертолетов, сбросивших затем над самой гущей сражения несколько САБов. Но даже их едкий свет не смог затмить беспрестанные вспышки разрывов.

Он не знал, и не мог знать, что подземная река уже размыла грунт и здание, зашишенное снаружи несколькими рубежами охраны, уже дало осадку, и в этот момент судьба затягивает петлю как на  его шее, так и на шеях его товарищей по несчастью.

Глядя на весь этот фейерверк, Кипелов завистливо вздохнул, оно конечно, от бега в костюмах противохимической защиты удовольствия мало, но все же где-то там, километрах в сорока отсюда, сейчас батальоны идут в атаку, командиры батарей охрипшими голосами диктуют наводчикам координаты следующей цели, кто-то, быть может, схватился в рукопашную, а кто-то, сжимая в руке гранату, ползет навстречу ревущему танку. Романтика, будь она не ладна.

Ну почему из всей роты именно их с Джегеровым да этого остолопа сержанта Щуренка оставили охранять подъезды к зоне проведения учений. Нет, ясное дело, этот пост был не единственным. Их вокруг не меньше десятка, а то и сотни. По крайней мере, по словам сержанта, у которого это уже было шестое мероприятие подобного рода, между ними и зоной боев было, как минимум, тройное кольцо оцепления. Так что не одни они прохлаждались, пока другие проходили крещение огнем. Но какое дело Кипелову было до остальных. До желтолицего казаха Джагира Джегирова, невысокого, щуплого, вечно молчавшего, которого в казарме не обижал разве что ленивый, или до здоровенного, метра два ростом, с кулаками, размером с небольшую дыню, сержанта Щуренка, простого деревенского парня, которого сильно испортил чин дембеля.

Плевать он хотел на них. Его, Александра Кипелова, сочли недостойным. Он-то рассчитывал, что его первый курс в институте, хоть как-то ему зачтется, может, сержанта дадут сразу, без выслуги, или прикрепят к локационной группе на командном пункте, и вот на тебе — зачлось. Полгода он прослужил, а все еще рядовой, а из аппаратуры ему пока доверяли работать разве что с лопатой.

А тут еще и пост этот ему достался.

Нет, поначалу все вроде бы было ничего. Подъем ночью по тревоге, пятичасовой марш-бросок в кузове надсадно ревущего “Урала” — все это заставляло Кипелова чувствовать себя участником приключенческого фильма. В главной роли, естественно. И то, что по прибытию на место, его фамилию в числе еще нескольких выкрикнул ротный, мол: два шага вперед, только укрепило уверенность Александра в том, что ему в этом действе отводится особая роль.

Что это за роль до него дошло, когда их высадили у подножия холма и дали боевой приказ: к вечеру оборудовать на его вершине окоп в полный профиль, как выразился ротный – капитан Усачев: «… на три посадочных места.» Кроме приказа дали еще три лопаты. 

Так как сержанту Щуренку до окончания службы оставалось всего полтора месяца, он ограничил свое участие в выполнении задания лишь общим руководством, в то время как его подчиненные, обливаясь потом под жарким майским солнышком, орудовали лопатами, погружаясь в пахнущую весной землю.

К вечеру на “УАЗике” снова примчался ротный, похвалил Щуренка за четкое выполнение приказа, и, отведя его в сторону, минут десять о чем-то с ним беседовал. Закончив инструктаж, он подозвал сначала Кипелова, потом Джегирова и заставил их расписаться в какой-то книге неизвестно за что. После этого ротный выдал сержанту трехместную палатку, вещмешок с сухим пайком, переносную радиостанцию и пакет с инструкциями, после чего запрыгнул в машину и умчался, а повеселевший Щуренок сказал:

— Радуйтесь, “духи”. Кабы не поставили нас на пост, бегали бы сейчас, как сайгаки, в костюме химзащиты да еще с противогазом на морде.

Оказывается, темой учений были боевые действия в условиях применения противником бактериологического оружия.

— Короче, слушайте боевой приказ, — продолжил сержант: — Сидеть на холме и никого без пароля не пропускать. Ни оттуда, — он показал на видневшийся у подножия холма густой ивняк, дальше переходивший в сосновый лес.

— Ни оттуда, — на этот раз Щуренок ткнул пальцем в противоположную сторону, где  вилась, исчезая за поворотом, поселочная дорога, по которой их сюда и привезли: — Слева и справа у нас болота, так что, если полезут шпиены подсматривать, как наша доблестная армия тута воюет, то только с двух сторон. Короче, каждого, кто пароля не знает, будем задерживать до выяснения.

— На вот, студент, почитай, — протянул он Кипелову пакет: — Ты ж у нас умный. Потом перескажешь мне, что к чему своими словами. Джегиров, а ты давай, бери свой “калаш” и, шагом марш в караул.

С этими словами сержант полез в палатку спать, Джегиров, не говоря ни слова, взял автомат на плечо и пошел в обход их позиции, а Александр, пока было светло, уселся на бруствер окопа и стал изучать присланные им инструкции.

На первом листке была напечатаны вводные, согласно которых и проводились данные учения.

Враг распылил над районом, выходы из которого им было доверено охранять, споры некоего весьма заразного вируса, вакцины от которого пока еще нет. Симптомы болезни: высокая температура, слезящиеся глаза, язвы, похожие на рваные раны по всему телу.

Кроме того, вероятный противник выбросил в указанном районе десант для захвата стратегических объектов и подготовки плацдарма для высадки основных сил.

Задачи учений: уничтожить десант противника и обеспечить карантин зараженной территории.

Следующей шла инструкция уже конкретно для них. Как и сказал сержант, им полагалось задерживать всех, кто попытается проникнуть в зону учений или же выйти за ее пределы, без пароля, который им будут сообщать по рации ежедневно, ровно в 8.15.

В случае неподчинения или оказания сопротивления со стороны лиц, незаконно пытающихся проникнуть в район карантина или покинуть его, караульным, при невозможности остановить нарушителя иными способами, разрешалось открывать огонь на поражение.

Не по конечностям, а на поражение.

Прочитав последние строчки, Кипелов криво усмехнулся. Заигрались в войну, отцы-командиры. А ну как забредет сюда случайный человек, увидит их, испугается, побежит… Сам Кипелов ни в кого стрелять не собирался, а вот Щуренок, он может и пальнуть. Да и Джегиров тоже… Кто его знает, что там у этого молчуна на душе.

Следующие два дня было спокойно. По одну сторону мимо холма изредка проезжали одинокие машины, по большей части грузовики, по другую — шумел, навевая сон, лес, пели свой извечный концерт лягушки, стрекотали кузнечики: в общем, не жизнь, а мечта солдата.

Правда, настораживало, что ротный с тех пор их не тревожил. Щуренок так разнервничался, что стал ходить в караул, наряду со своими подчиненными. Он даже отказался от своего замысла послать Кипелова к шоссе, что бы тот поменял у проезжавших водителей выданные им консервы на водку.

Все они считали, что, в конечном счете, им сказочно повезло и радовались неожиданной передышке в серых армейских буднях. Но брела уже, брела к ним, хромая, судьба, воплотившись в трех испуганных и дико усталых людей. Брела и глядела на них издалека глазами небесной голубизны.

А на третью ночь, Кипелов проснулся от грохота близкого боя. Скоро была его очередь заступать в караул, поэтому он, поглазев на сполохи разрывов над лесом, крикнул Джегирову, который, не спеша, прохаживался от одного края холма до другого, подсвечивая себе фонариком: — Смена, Джагир.

Тот глянул на наручные часы, пожал плечами, мол, ну как знаешь, подошел к Кипелову и передал фонарик.

— Давно эта катавасия? — спросил его Кипелов, кивая в сторону зарева над лесом.

— Давно, — ответил Джегиров. Он, если уж приходилось открывать рот, старался говорить короткими фразами: — Стыранные, однако, дело, Саша. Тихо было. Патом женчина-музчина кричал много. Далеко. Потом стрелял. Потом сынова кричал. Сычас не кричал. Сычас просто стрелял.

Кипелов не знал чему больше удивляться: неожиданной словоохотливости Джегирова или тревоге в голосе, всегда невозмутимого казаха.

Внезапно бой кончился. Зарево над лесом исчезло, будто кто-то накрыл его одеялом, и они замерли, оглушенные наступившей тишиной.

— Ладно, — махнул, наконец, рукой Кипелов: — Иди спать. Утром разберемся, кто там кричал.

— Нет, — упрямо мотнул головой казах: — Ходить буду. Сымотреть буду. Сылушать буду. Там.

Он указал на лозняк у подножия холма.

— Не дури, Джагир, и охота тебе, — попытался его остановить Кипелов: — Вот проснется сержант — влупит тебе за самовольную отлучку.

Но казах уже спускался с холма, не слушая его слов.

Через полчаса рассвело. Кипелов прохаживался вдоль окопа туда-обратно, прислушивался и все посматривал на кусты у подножия холма — где там Джагир. Но в лозняке было тихо. Лишь шумели сосны, да шуршала под ногами молодая майская трава.

Поэтому когда проснувшийся сержант Щуренок вылез из палатки на свет Божий и спросил у него, где этого чурку черти носят, Кипелову пришлось рассказать все, как было.

— Бдительность, говоришь, проявляет? — недовольно проворчал сержант, потирая заспанное лицо: — Ну вернется — я ему покажу — бдительность. Давно его нет?

— Да часа полтора, как ушел, — ответил Кипелов: — Надо бы посмотреть, где он там застрял.

— Сейчас проверим, — с угрозой в голосе сказал Щуренок: — Я его, козла, так проверю...

— А ты, я вижу, беспокоишься за него? — вдруг криво усмехнулся сержант: — Я давно за тобой заметил — жалеешь ты его. Маленький, слабенький, безвредный, все его обижают… Эх, студент, послужил бы ты у них, когда на всю роту два первогодка да старшина только по-русски и говорят. Там бы ты посмотрел, какие они слабенькие да безвредные...

Его нравоучения прервал звук выстрела, эхо от которого звонко хлестнуло по холму, заметалось, зажатое между деревьями и ушло в голубые небеса, вспугнув пролетавшую стаю птиц.

— Что за ...?!

В один миг Щуренок оказался на ногах, а еще через мгновение, оставив пост, они оба уже сбегали с холма.

Застегиваясь на ходу Щуренок, матерился и грозил Джегирову всеми возможными карами, а Кипелов, чуть поотстав, дрожащими руками пытался поправить ремень автомата, что бы тот не бил его прикладом по спине.

Они с разбегу врезались в кусты, а дальше перед глазами Кипелова замелькали ветки, молодые листья, только успевай уворачиваться, да прикрывать лицо руками. Но все равно, раз за разом, очередная хлесткая пощечина преодолевала защиту и — бамс, лупила по, глазам, по лбу, по затылку… Поэтому, когда он выбежали на небольшую прогалину, Кипелов не сразу смог рассмотреть всех, кто на ней присутствовал.

А кроме Джегирова, там было еще трое. Молодой худощавый взлохмаченный мужчина, в очках и с кровоточащей царапиной через левую щеку, одетый в порванную рубашку и заляпанные грязью штаны, такая же молодая женщина с копной рыжих грязных волос на голове в платье когда-то серебристо-желтого цвета, порванном от подола до пупа и маленькая, годика два-три девчушка, такая же рыжая, как и женщина, в грязном сарафане и сандаликах неопределенного цвета.

-Что за стрельба?! — сразу набросился сержант на Джегирова: — Ты, почему стрелял, а?! Я тебя спрашиваю, чурка ты нерусская!

— Эта… Эта.., — Джегиров от волнения никак не мог подобрать слова и пятился от Щуренка мелкими шажками, выставив вперед автомат, а тот надвигался на него, как ледокол “Ленин” в полярную ночь, забыв про странную троицу за спиной, поэтому только Кипелов заметил, как мужчина и женщина обменялись какими-то, ему показалось — удивленными взглядами, и женщина молитвенно сложила руки на груди.

— Эта — нарушит-л, — наконец выговорил Джегиров.

— Где нарушитель? Они? — Щуренок, не оборачиваясь, ткнул пальцем: — Ты документы у них спросил? Пароль спросил, а?

— Парол?.. Спрасыл, — попытался снова объясниться Джегиров: — А он мыня палкай бил… Нарушит-л...

— Мы испугались, — подал голос мужчина у него за спиной: — Извините, — это уже Джегирову: — Мы не знали, что вы на посту. У нас машина сломалась, там — он неопределенно махнул куда-то влево: — мы решили лесом срезать путь и заблудились. Ночью стрельба была, — снова обратился мужчина к Щуренку: — А утром этот ваш из кустов как выпрыгнет...

— Я не прыгал! — взвился, было Джагир, но сержант проревел, растягивая слова: — Заткнись! — и он умолк, глядя из-под насупленных бровей на задержанных.

  — Мы заблудились, — повторил мужчина: — Вы не проводите нас до дороги. А-то Машенька сильно уже устала. Она ночью так испугалась, когда стрельба началась. Еле ее успокоили.

Девочка, которую имели в виду на испуганную совсем не походила. Первая настороженность при виде незнакомых прошла, и она уже с любопытством посматривала на автомат, который Джегиров все еще держал направленным на своих арестантов.

— Бух-бух, — сказала девочка, показывая на казаха: — Дядя — бух-бух.

— Не надо, Машенька, — склонилась над девочкой женщина: — Дядя злой. Будешь баловаться — отдам тебя ему.

Та испуганно шмыгнула за спину женщины, а Кипелов с досадой сказал:

— Да убери ты автомат, Джагир.

Казах смутился и опустил ствол к земле.

— Так как на счет дороги? — спросил мужчина у Щуренка.

— Документы есть? — вопросом на вопрос ответил тот.

— Вот, — мужчина с готовностью похлопал по грязному нагрудному карману и виновато развел руками: — Кто ж знал, что мы заблудимся...

— Пошли, — сказал сержант и первым зашагал в сторону поста.

Следом за ним двинулись женщина с девочкой. Мужчина шел рядом с Кипеловым, поминутно оглядываясь на замыкавшего шествие мрачного Джегирова.

Когда они поднялись на холм, мужчина удивленно спросил у Кипелова:

— Вас что — всего трое?

— Да, — рассеянно ответил тот.

— Тяжело, наверное?

— Да так себе. Тут никто не ходит. Вы первые за три дня.

— Вот что, Роман Егорович Яровой, — сказал Щуренок, рассматривая паспорт, который ему дал задержанный: — Дорогу мы вам покажем. Но, извини, пропустить — не пропустим.

— Почему?

— Вы пароль не знаете.

— Как же так? — заволновалась женщина: — Мы же заблудились. Что ж нам теперь?.. Мы же ни в чем...

— Слушай, сержант, — прервал ее причитания мужчина: — Вы тут воюете — ну и воюйте. Мы-то здесь при чем?

— У меня приказ, — сказал Щуренок, впрочем, не вполне уверенно.

— Ты человек, или столб каменный? У меня же ребенок почти сутки не кормленный. Пока вы тут в секретность играть будете, она...

 Сержант, казалось, колебался, но Кипелов знал, что это напускное. Щуренок просто играл с ними, как сытая кошка с мышкой, наслаждаясь своей властью. Вот сволочь!

— Короче, — отрезал сержант: — Сейчас свяжусь с командованием. Как оно скажет — так и будет. Джегиров, тащи сюда радиостанцию.

Добрые дела всегда идут в разрез с установленным порядком, всегда требуют личной ответственности. Так что известный во всей части, как любитель перевести стрелки Щуренок — был человеком недобрым. Плохим он был человеком. Знал же, что ротный, или с кем там они связывались по рации каждое утро, ни в коем случае не разрешит отпустить задержанных. Начнется тягомотина с оформлением протоколов, выяснением обстоятельств, и прочей бюрократической ерундой, которая, хорошо еще к вечеру закончится. И если бы кто-нибудь потом обвинил в этом сержанта, он бы искренне обиженный развел бы руками: “А при чем здесь я? Это начальство...”

Пока Джегиров лазил в палатку за радиостанцией, задержанные, мужчина и женщина с надеждой смотрели на Щуренка — может передумает? Но нет, сержант присел перед рацией, защелкал тумблерами, после чего приложил трубку к уху и стал монотонно повторять:

— Сокол, сокол, я — “Блок 6”.

При этом он подкручивал верньер тонкой настройки, и лицо у него было, как у индийского йога, впавшего в прострацию.

— Сокол, сокол, я — “Блок 6”.

Мужчина полез в карман, достал оттуда пачку “Космоса” и стал вынимать из нее сигарету. Глядя на его дрожащие руки, Кипелов подумал, что очень хорошо понимает этого мужика. Его самого трясло от переполнявшего его гнева и омерзения. Щуренок  — он же и их с Джегировым в дерьмо мазал. А что? Стоят, молчат — значит во всем с ним согласны.

— Сокол, со..., — в этот момент на том конце «Сокол» наконец откликнулся на зов сержанта и он затараторил: — Сокол? Разрешите доложить...

Но неизвестный, называемый Соколом, доложить не дал. Вместо этого он что-то сам стал говорить Щуренку. И чем дольше тот слушал, тем более округлыми становились его глаза. Взгляд его перемещался с одного задержанного на другого и остановился на маленькой девочке.

Мужчина снова полез в карман, но достал оттуда не спички, а какой-то небольшой предмет округлой формы, что-то оторвал от него и с криком:

— Олька! Ложись! — катнул его под ноги сержанта, после чего прыгнул на девочку, накрывая ее своим телом.

На мгновение все замерло, как на стоп-кадре: Щуренок с трубкой прижатой к уху, он еще не успел среагировать и все еще пялился на девочку; Джегиров, как истукан стоявший рядом с сержантом и провожавший взглядом катившийся к ним предмет темно-зеленого защитного цвета; женщина, присевшая и прикрывшая голову руками; и сам Кипелов, почему-то в этот момент вспомнивший, что вчера забыл про висевшую на одной нитке пуговицу на  ширинке.

  — Надо будет сегодня пришить, — подумал он.

А потом раздался взрыв.

… Вопрос: Как вы оказались в зоне проведения учений?

Ответ: К матери в Ладеевку ехал. Остановился отлить, а тут выстрелы. Одна очередь, другая… В общем, ясно было, что не из охотничьего ружья стреляли.

Вопрос: Сколько было очередей?

Ответ: Вроде бы — две. Одна, потом после паузы — другая. И потом еще один, уже одиночный, выстрел. А я же не знал, что учения, я думал, может, случилось чего. Решил сходить посмотреть. А там такое...

— Очухался наконец-то, — услышал Кипелов до отвращения знакомый голос сержанта Щуренка. Болел затылок, лицо и, адски, левая нога в районе голени. Он открыл глаза. Над ним струилось и переливалось голубое небо, в котором купались разноцветные круги.

Со стоном Кипелов приподнялся на руках и перевернулся на бок. Левую ногу немедленно полоснуло такой резкой болью, что он вскрикнул.

— Чего орешь?

— Нога, — простонал Кипелов. Из глаз брызнули слезы, и он стал вытирать их рукавом гимнастерки.

— Счастливчик, — со смешком сказал Щуренок: — А я вот своих не чувствую.

Он сидел, опираясь на продырявленную коробку рации,  шагах в семи от Кипелова, и на его неестественно изогнутых коленях покоился автомат. Лицо сержанта было в крови, кровь была у него и на шее, и, бурыми влажными пятнами сквозь рваные дыры, на гимнастерке, на штанах.

— Что случилось? — наконец задал вопрос Кипелов: — Взрыв… Был взрыв?

  — Взрыв? — переспросил Щуренок: — Был. Как не быть, если этот урод в нас гранату кинул?

— Гранату? — опешил Кипелов: — Зачем?

— Ему, кровь из носу, нужно было выйти из зоны, — ответил сержант безразлично: — Только не вышло у него. Посекло осколками в фарш. Джегирова тоже убило. Вон он, в окопе лежит.

Кипелов посмотрел в указанную сторону, но увидел только ногу в солдатском сапоге, торчавшую из окопа, как верстовой столб.

— Подожди, — попытался осмыслить происшедшее Кипелов: — Он… они что — шпионы были? За учениями наблюдали? Я..., я ничего не понимаю.

— Не понимаешь, — снова усмехнулся сержант: — Такой умный, а не понимаешь.

Он попытался сменить позу, но вскрикнул, закатывая глаза, и осел назад.

— Позвоночник, сука, повредил, — сквозь зубы сказал Щуренок: — Не могу двинуться.

— Не было никаких учений! — вдруг хрипло закричал он: — Чего вылупился?! Не было! Все, что там в этих бумажках написано — все, правда. Только не американцы эту гадость распылили, а авария там на секретном объекте случилась. Они там оружие, это… с болезнями, хранили, ну и лаборатория там же была по выведению всяких там палочек Коха. Почва осадку дала, контейнеры в хранилищах треснули, или колбы там поразбивались, в общем — вся эта мерзость наружу вылезла...

-Что ты несешь? — перебил его Кипелов: — Бактериологическое оружие запрещено… Да и как же не было учений, если я ночью сам лично бой за лесом видел.

— Потому и видел, что оно запрещено, — как-то вяло сказал сержант. Он все больше оседал, будто из него выпускали воздух: — Нашим неохота, что бы про аварию кто-нибудь узнал, вот они и решили вместо того, что бы выяснять, кто там заразился, а кто нет, перебить их всех разом. Для этого и учения придумали.

— Откуда ты все это знаешь? — спросил Кипелов: — По рации сказали?

— Скажут, как же, — сплюнул кровью Щуренок: — Они только сказали, что один из признаков заражения — голубые глаза. От болезни глаза цвет меняют.

Мне баба эта все рассказала. Муж ее, гад, на том объекте болезнь новую выдумывал, падло. Когда авария приключилась, он сразу смикитил, что их ждет. Знал же, с чем работает. Болезнь-то у них там уже была в пробирках, а вот лекарства от нее они еще не придумали.

Ну вот — собрал он таких же “знатоков” и решили они из зоны карантина тихонько выбираться. Ну, по пути к ним еще народу пристало: менты местные, погорельцы из окрестных деревень, кто уцелел после дезинфекции… Кое у кого даже оружие было. С детьми шли, ясное дело, с женами. В общем, собралось их человек триста. Когда поняли, что тайком выскользнуть не удастся, вчера пошли на прорыв. А наши не ожидали, что местные смогут так организоваться. Они ж думали, что быстренько перебьют, всех, как баранов, и все будет шито-крыто. Они в деревнях пункты по дезинфекции открыли. Соберут народ, загонят в сарай или в сельский клуб и того...

— Чего — того? — переспросил Кипелов. Он слушал сержанта, как завороженный, будто тот рассказывал приключенческую повесть, не позволяя себе даже на секунду поверить, что все, что он слышал — правда.

— Чего — того? — повторил он свой вопрос.

— Дезинфицируют, — криво усмехнувшись, ответил Щуренок: — Но это не «срочники», этим спецчасти занимались. «Срочникам» напели про учения, вот они и не ожидали нападения. Два кордона эти “повстанцы” одолели, но, наверное, нашумели, потому что на третьем их уже встретили по-настоящему. Почти все там и полегли. А вот нашей семейке повезло. Они через болото пошли и, вишь ты, проскочили.

— А дальше? — спросил Кипелов, когда сержант умолк.

— Что дальше?

— Ну — куда ты их дел? Мужчина погиб, это я понял. А женщина и ребенок? Ты их пропустил?

— Бабу я заставил раздеться, — Щуренок мечтательно закатил глаза: — Видел бы ты ее сиськи...

— Раздеться? Ты что? — опешил Кипелов: — Зачем?

— А потом я ее убил, — продолжил сержант, будто и не слыша вопросов Кипелова: — Одним выстрелом. В голову, чтобы не мучилась.

Кипелов оторопело посмотрел на сержанта.

— Убил?!!! За что? Ты что, придурок, совсем крышей потек?!!!

Сержант перевел на него стекленеющий взгляд и сказал, четко выговаривая каждое слово:

— У нее все тело в язвах было. В таких, как в инструкции написано, похожих на рваные раны. И глаза голубые. Как ее было отпускать?

— Да как ты посмел?! — закричал Кипелов и вдруг, осекшись, спросил изменившимся голосом: — А девочка? У нее тоже были голубые глаза. Ты ее тоже...

— Да, — просто ответил Щуренок, и, передразнивая, пропищал детским голосом: — Дядя — бух, дядя — бух...

 _ Ах ты… — не дал ему договорить Кипелов и, забыв на мгновение про дикую боль в сломанной ноге, со звериным рыком бросился на сержанта. Они сцепились и стали, тяжело дыша, барахтаться на траве, пытаясь задушить друг друга, царапаясь и кусаясь, напоминая со стороны сцепившихся в смертельной схватке двух бешеных псов. То один, то другой разражались криком боли, но ослепленный яростью, не прекращал попытки убить противника.

Автомат Щуренка появлялся, исчезал, в глубине их тел, снова появлялся, мешая им обоим, как бы напрашиваясь, как бы говоря: ”Вот он я! Возьми меня. Ну же — смелее!”, но ни Кипелов, ни его противник, казалось, не обращали на него никакого внимания.

Наконец, кто-то из них, может случайно, а может и намеренно, все же спустил курок. Громыхнул выстрел, который оглушил дерущихся, и, будто небольшой взрыв, отбросил их друг от друга.

Кипелов лежал на спине, не в силах пошевелиться, раскинув руки в стороны, взгляд его был устремлен в безоблачное майское небо. Но он не обнимал небо, напротив он был распят этим небом, и каждое слово, которое произносил лежавший неподалеку Щуренок, было очередным гвоздем в его распятие.

— Вот тебе, студент, мое проклятие, — говорил сержант срывающимся голосом, который часто прерывался его судорожным дыханием: — Пусть выйдут из леса не трое, а трижды трое.

Рация разбита, так что решать придется тебе. И убивать тоже — тебе. Мужиков — убивать, баб, детей безвинных… Потому что, с такой ногой задержать ты их и не сможешь, а не убьешь их, они пойдут дальше, а там тоже мужики, бабы, детки маленькие, такие же безвинные. Зараза расползется, и генералы наши новые учения придумают, новые кордоны поставят, и новые дезинфекции начнут устраивать...

Голос сержанта затихал, переходя в неразборчивый шепот, и Кипелов заплакал, глядя в небеса, и повторяя раз за разом:

— Суки, суки...

Ответ:… Я думал, он тоже убит. Он лежал на спине, прижимая к себе автомат, как ребенок прижимает во сне куклу. Лицо и одежда — все было в крови. Но когда я к нему подошел, он шевельнулся, открыл глаза и пробормотал  что-то.

Вопрос:  Что именно?

Ответ: Я толком не расслышал. Что-то по поводу моих глаз.  Я стал у него спрашивать, что тут произошло, но он ничего не говорил, а все щурился, вглядываясь в мое лицо. Потом вскрикнул:

— Голубые! — и направил на меня автомат.

Я попятился назад, а он вдруг сунул ствол себе под подбородок, отчетливо сказал:

— Без меня! — и выстрелил...

За мгновение до смерти Кипелову вдруг показалось, что  вместе с ним умирает и Мир вокруг него.

Но он конечно ошибался. Все так же шумел, навевая сон, лес, пели свой извечный концерт лягушки, стрекотали кузнечики. Но уже без Кипелова. Без него.