Бесово поле (Работа №21)

Прохладная весенняя ночь была наполнена упоительным ароматом яблоневого цвета. В зарослях молодой рябины играл в прятки ветер. Сквозь резные листья виднелся в окне огонек свечи. Хозяйка одинокой хижины всю ночь не сомкнула глаз – все ждала волчьего часа. С самого заката девица все шептала и шептала, глядя на едва теплящееся пламя, - призывала к себе светлые силы, просила мужества и стойкости. Русую косу, спускающуюся чуть ли не до самого пола, то и дело дергал большой белый кот, мурчал, утробно мяукал, мигал то левым зеленым глазом, то правым голубым, но не мог уговорить хозяюшку не выходить в новолунную темень из избы.

Перестала шептать ворожея, помолчала с минуту, подняла глаза на окошко – не видно ни зги.

Кот все ластится, заглядывает в лицо девице.

— Чего тебе, Баюн? Нельзя тебе со мной, а мне идти к кургану долг велит. Ведаешь ведь, и не впервой, так чего беспокоишься понапрасну?

Взяла котейку на руки, приголубила.

Ветер шелестит. Стучатся в окно молодые рябины. Или то леший мимо прошел – напоминает об урочном часе, когда вся неведомая сила наружу выползает из логовищ. Медлить нельзя. Даже Баюн чует, как сама ночь тревожится.

— Пора…

Выпустила сердобольную животинку, подошла к порогу, осторожно отворила дверь. Сердце бьется беспокойно. Страх ледяной змейкой ползет по спине ворожейки. Баюн с подоконника участливо смотрит на хозяйку.

Зашептала снова:

— Глиной холодною, синей водицею,

Запахом влажным, землею холодною,

Жирною мглою, шепотом-голосом

Заползает-крадется

Страх.

Руки-ноги цепями железными сковывает,

Глаза туманом прикрывает,

Шепотом-свистом оглушает,

Холодом горло стискивает – голоса лишает.

Три нитки возьму – косою сплету.

Из земли да крови, из травы да слезы

Буду тесто месить,

Буду тесто месить – хлебы выпекать.

Хлебы выпекать – в хлебы косу класть.

Как Луна свое отвернет лицо –

Положу тот хлеб под свое крыльцо.

Придетстрах – хлеб схватит.

Будет грызть-кусать,

Без разбору глотать.

Тут ему нитяной косой и подавиться!

Сразу стало дышать свободнее.

Ночь встретила гостью сладкой негой, обдала запахом сирени, что росла в паре шагов у самой лесной опушки. Остывшая земля холодит босые ступни, высокая трава щекочет ноги.

На тропе к деревне ворожея прислушивалась к березовой роще – не тревожит ли кто лесную тишь? Все зверье лесное уж давно схоронилось – запомнили, когда не стоит

высовывать носа из убежищ. Тишина убаюкивает лучше всякой колыбельной, чары сна наводит словно зелье. Днем от близкого селения по всей округе разносятся возгласы да стук, порой до скрытого средь берез жилища отшельницы доходят или отголоски детского плача, или мужицкая ругань, или женские причитания. Иной раз по этому сельскому шуму девице сразу становилось ясно, кто с чем явится в скором времени.

Сияло издали белое пламя яблоневых садов, знаменитых на всю округу. Яблоки Белокрая в высокой цене по всему королевству, да и у других правителей тоже. Ароматные, яркие, сочные – от одного воспоминания слюнки текут. Из года в год земля радовала плодородием трудолюбивых селян. Трудолюбивых и несчастных. О правде-истине знала только ворожея, потому и ответ держала за любой недуг, любую напасть.

Из ближайшей хаты доносились глухие стоны – повадился по ночам к бабке Мирине намной ходить. У соседей сон чуткий, да никто слова злого не скажет, а старый Ачим совсем глух стал. Из-за ставен закрытых соседских слышно сонное ворчание и скрип кроватей. Тихонько подкралась к бабкиному окну ворожея, прислушалась. Давит пакостный демон на грудь старушке, не дает дышать. Просунула девица руку меж незапертых ставен, знала, что хозяйская кровать у самой стенки стоит, показала кулак незваному гостю, прошептав:

— Уходи по-хорошему, а не то по-плохому сгинешь-пропадешь.

Вздохнула бабка Мирина, крепким сном заснула.

Узенькая тропинка ручейком влилась в широкую реку-улицу, пересекающую всю деревню и яблоневые сады до самой дороги, что была частью большого торгового пути. За той дорогой остался далеко от родного леса дикий шиповник, разросся пышной изгородью, скрывая от людей огромное маковое поле – границу меж двух королевств. Туда и держала путь девица.

Уж различила в темноте глубокие дорожные колеи, засохшие после весенних гроз, как снова остановилась да к другому дому направилась ворожея.

В маленькой комнатке в свете догорающей лучины спала, привалившись к подоконнику, молодая мать. Устала за день от домашних хлопот, не слышит хныканья младенца, с которым крикса забавляется. Такую бестию раз упустишь – всех детей в Белокрае замаять может.

— В поле выйду – плакун-травы соберу,

В лес схожу – крапивы нарву,

К реке пойду – осоки нарежу,

Да как врежу!..

Не успела договорить – нежить мелкую как ветром сдуло.

— То-то же.

Вот она, дорога, укрытая тенью колючего шиповника. Кружат над полем в новолуние тяжкие вздохи черными птицами. Заденут крылом – тоска навалится ярмом неподъемным. Злобствует и ворочается под стародавним курганом в том поле древний демон-зверь. Могучее тело его уж истлело давно, но дух беспокойный все еще силен – не хочет прежний хозяин этих мест отдавать людям свои владения. Коли вырвется зверь Бес на свободу, ни одному смертному с ним не справиться.

Страшно девице, сколько заговоров не твори. Дрожит как осинка, хоть ночь и тепла. Но наказ ведуньи-наставницы нельзя нарушать. «Что хочешь делай, а клетку Бесову сохрани!»

Ветерок лёгкий в звездном свете маковое поле колышет. Цветы колдовские промеж собой шепчутся. Идет ворожея к кургану, белыми ноженьками будто по крови ступает. Чует Бес ее приближение, толкает стены своей хладной темницы.

— Радмила…

Вздрогнула ворожея, но не остановилась, отмеряя шагами первый круг по краю макового кургана.

— Услышьте меня, Братья – вольны ветры,

Внемли мне, Матушка-землица…

— Радмила, сжалься! – шепот демонический в разум мыслями-червями пролезает, речь путает. – Выпусти всего на день – согреть косточки. Видеть хочу луну и солнце, понюхать хочу трав луговых. Ну, что тебе стоит? Не трону я крестьян твоих. Леший за меня заручиться может. Правду-истину говорю!

Второй круг. Дрожит курган, будто гора огненная. Чертит знаками-запретами воздух ворожея, укрепляет прежние заговоры.

— Все держишься наветов старки? Держишься, да не всех - знаешь, что она делала с моей силой? Вовек не забуду! Людям такое и не снилось. И ты такая же. Ведьма!

Третий круг обошла ворожея вокруг кургана. Тьма глаза застлала, вода уши заложила. Мерещатся глаза Бесовы со всех сторон.

— Спи-засыпай,

Пропади-пропадай…

— Слушай, лешачиха, что скажу: не пройдет и года – сгинет твой Белокрай! Сгинет из-за тебя! Берегись пролитой княжеской крови, берегись седин молодых, берегись гостей прошеных. Слово мое – твердь земная, воля моя – поток ледяной…

Угомонилось роковое место. Тишина повисла над проклятым полем. А Радмила все не перестает шептать:

— Спи-засыпай,

Пропади-пропадай…

«Не бывать этому! Жизни лишусь, а тебя не выпущу! Слово мое – твердь земная, воля моя – поток ледяной».

Спит Белокрай безмятежным сном, под надежной колдовской защитой.

— Спи-засыпай,

Пропади-пропадай…

Утренний туман, невесомой периной укрывший поля и луга в предрассветный час, нехотя уползал за заросли уже успевшего вымахать за месяц борщевика – уползал подальше от суетливой сельской жизни в Поганую Пущу. Уже проснулись жаворонки, робко начавшие свою песнь, а в темном бору стояла неизменная тишь, среди которой, бывало, чудились странные шорохи, вопли и вздохи – не зверь, не птица и не человек. Никто в Погань не ходил ни по ягоды, ни по грибы, охотничьим делом промышлял разве что только дед Беримир, и то – рогатину в руках носил лишь для виду. В годы его за дичью не побегаешь, но старик все равно расставлял силки да капканы на звериных тропах, проверял их каждое утро. Страх леса был чужд последнему старожилу Белокрая. В памяти Беримира сохранились те времена, когда на месте яблочной деревушки было топкое болото, и бродил по нему, путников заблудившихся поедая, смрадный зверь…

Поправив заплечный мешок, старый охотник повернулся к Поганой Пуще и поклонился в пояс.

— Благодарствую.

В руках он нес трех зайцев, попавших в капканы. Одного оставит себе, двух обменяет на муку да яйца или еще на что. Голодному не быть – и на том спасибо.

Тропы безопасные от Белокрая к лесу знали только двое – дед Беримир и Радмила. Все дорожки, что вели прочь от селений – в лес ли, к пруду ли, – шли мимо хижины ворожеи. Знали люди, что без ведома Радмилы никому за границу было не пройти, да и не ходил никто – уж больно много всякой нечисти водилось кругом, и только колдовство да заговоры спасали крестьян от напастей. Без магии ни одна беда не обходилась, отчего ворожею и сторонились, внемля пересудам, а все ж за советом к ней ходили.

Вьется тропинка меж кустов дикой вишни, ведет старика к одинокой избе у березовой рощи. Золотом блестят белые стволы в рассветных лучах.

Из дома вышел большой белый кот – первым почувствовал приближение гостя. Собиравшая неподалеку полевые цветы Радмила обернулась на мяуканье.

— Зори ясной, Радмилушка, - улыбнулся дед Беримир. – Сытной трапезы хозяину дома, - кивнул он коту, на что Баюн благодушно прищурился.

— И тебе здоровья, дедушка. Смотрю, Хозяин Леса нынче благосклонен.

Залюбовался старик девицей, пока та к нему навстречу шла с букетом. Прежняя ведунья, что все старкой величали, никогда как простой человек ни одну травинку бы зазря не сорвала – только все с позволения Хозяина, самого Лешего. К смерти своей старуха совсем нелюдимой стала, вот-вот бы в ягу обернулась или в жальницу, что детей по ночам крадет, в ученицы никого себе не брала, пока не появилась у ведуньи в избе молчаливая девчоночка. Откуда взялась – до сих пор в Белокрае никто не знает. Слухи ходили, будто Радмила родом из чуди; кто-то судачит, что Леший ей отец приемный – все блажат на кровь нечистую. А по девице и не скажешь – краса-яблонька. Вот только не улыбается совсем.

— Это да, уж скоро бока отъем!

Девица оглядела старика пристально, склонила чуть голову набок:

— Как твоя нога, дедушка?

— Да ничего, не обижает. Давеча ветрило сильный был, так хворь мимо прошла – помогает твоя мазь.

Радмила вздохнула, недовольно покачала головой.

— Дед Беримир, чай не первый день говорим с тобой. Зачем же ты мне врешь?

Смутился добрый старичок, глаза в сторону отвел. Не проведешь знахарку, опытом умудренную.

— Да ведь это… Не серчай, Радмилушка.

— Давно мазь закончилась? Завтра утром еще принесу, а сейчас – пока так.

Ворожея подула на лоб деду, что-то шепнула неразборчиво.

— Приходи заранее, не терпи боль.

Блеснули слезинки в стариковских морщинках, бежавших от уголков глаз. Никто так не заботился об одиноком Беримире в Белокрае, как Радмила. А ведь у нее вся деревня под крылышком, все равно не уследить за всеми – кто-нибудь да попадет впросак.

Вдруг замерла ворожея, будто услышала что-то. Баюн тоже почуял неладное – повернулся к деревне, изогнул спину дугой, ощетинился.

— Что такое?

— Грядет что-то, дедушка. Близко уже…

Лес, до сей поры тихий и безмятежный, будоражила одна из самых суматошных людских забав. Олень могучий, преследуемый всадниками свистящими и орущими что есть мочи, бежал сквозь бурелом, раздирая грудь и ноги в кровь. Силы лесного князя были на исходе – охота не отставала от него, выгнав из горной чащи. Среди охотников было не различить, кто из рода знатного, а кто – простолюдин. Азарт захватил людей, позабывших

об отдыхе и голоде. Облава началась еще затемно. На зверя вывел следопыт, который был в привилегиях у самого графа, возглавлявшего ватагу. Места эти пограничные мужичок знал хорошо. Скрепя сердце он на охоту сюда вел. Ведь еще прадед наказывал в эти места не соваться, да что поделать – господин семь шкур содрать может, от страха все полузабытые наказы в конец забудешь.

Сам следопыт в охоте не участвовал – всегда выслеживал зверя один, коли охотился, да и больше по душе ему была мелкая дичь, которую быстро освежевать можно. Пока погоня петляла по редеющей осиновой роще, мужичок дремал в седле, отпустив повод и дав волю уставшей кобыле плестись куда глаза глядят.

Оленя этого граф давно выискивал, у всех дворовых и крестьян выспрашивал байки про среброшкурого красавца, у которого рога – что королевская корона. Верили люди, что зверь колдовской, поверил в это и сам граф. Покоя молодому дворянину не давало это чудо – такого дивного трофея нет ни у кого из знати, охотой увлекающейся, потому как боялись все очернить себя магией. Граф тоже страшился, иначе бы не взял с собой сенельцев, тех, что покрепче и долгий поход в силах вынести. Чурался их следопыт, и не зря – скоры были на расправу ненавистники магов да ведунов, а ведь след зверя волшебного, когда тот уж совсем затерялся средь камней, показала ему девица, неизвестно откуда взявшаяся. Морок ли или древесный дух то был, завлекла мужичка уводна в свои объятия, околдовала. Не помнил он, как ночь провел после того, как к нагому телу женскому прикоснулся, только сил едва оставалось на то, чтоб господину дорогу показать. Уводна хоть и демоница бесстыжая, а запали ее слова в душу, не давали покоя даже в дреме.

«Отдай своего брата судьбе-реке, покорись мне на ночку одну – помогу тебе найти твою упущенную добычу».

Любил младшего брата следопыт, не было у него больше никого из близких. Семье его помогал, пока несчастья да напасти жизни их не забрали. Совсем духом пал младший брат, да старший не давал со смертью встречу приблизить. Замаялся с ним, вот и задумался над предложением суккуба, иной раз даже не послушал бы. Совесть мучила мужичка, да назад уж все не воротишь.

Случай или провидение сюда неизбежно облаву вели, все равно волшебства уж давно не водилось на родной земле охотников, только в соседнем королевстве и можно было поймать диковинного оленя. Этим себя и тешил следопыт: двум смертям не бывать, а одной не миновать.

Свистит и щелкает семихвостая плеть – хлещет нещадно граф коней, дотянулись хвосты и до серебристой оленьей шкуры. Вымотался неукротимый зверь, ринулся помощи искать в месте колдовском, куда ни одно живое существо не ступает. До Поганой Пущи, где Леший убережет от погибели да накажет остервенелых охотников, было далеко. Только и остается от людей там скрываться, куда тем соваться запрещено. Да только люди об этом не знают…

Средь осинок трепещущих показались просветы утреннего бледного неба и алая полоса, уходящая к горизонту, кустарником заслоненному. Мчатся кони, подстегиваемые всадниками, не разбирая дороги, сбивая копыта до боли невыносимой. Вороной жеребец, погоняемый графом, чуть не налетел на дремлющую на ходу клячу следопыта, отчего та в сторону шарахнулась и мужичок едва не свалился на землю.

— А! Чтоб тебя, паскуда!

Осадил коня молодой граф, наблюдая за тем, как олень выбегает к полю, рогами ветки низкие ломая. Рядом остановились еще четыре всадника. Лошади в мыле, с удил пена капает. Что у людей, что у скакунов – глаза горят, точно бешеные.

— Догоним, господин! – через дыхание тяжелое один из челяди говорит. – Как пить дать – догоним! Куда ему на лугу-то деться?

Следопыт, заспанные глаза пряча, тихо молвит:

— Нельзя нам туда, господин. Уж граница недалече. Коль животину застрелим на чужой земле, несдобровать…

Перебирает в руках граф костяную рукоять плети. Статен да суров; хоть и молод еще, а смекалист матерый охотник. У короля он и так не в почете, повернуть к дому – такой путь понапрасну проделать. Спутники молчат, усталость их одолевает, глядят на графа, готовые любой приказ выполнить. Только магоборцы безухие, сенельцы бывалые, на поле зыркают – словно псы чуют магию, высматривают жертву соколами-тетеревятниками.

Решился. Прицепил плеть к седлу молодец, взял в руки арбалет и заложил болт. В утреннем ярком свете заблестел четырехгранный наконечник.

— Родился с зубами – живи хищником.

Эти слова в душу запали простолюдинам. Не зря молодой граф имя рода своего носил.

Сенельцы переглянулись – самим хотелось чудо-оленя поймать, чтоб в руки к магам такая сила не попала, иначе не согласились бы в такой далекий путь идти. Да и долг велит остерегаться ведьмовских мест.

— Осторожней, граф Семишкур, - сказал один из них. – Колдовская это сторона. Охота охотой, а как бы местных ведьм да колдунов не растревожить.

Как хлыстом ожалил взглядом черных глаз Семишкур:

— Это не моя забота, а ваша. Что, зря я вашему брату земли отрядил? Али мало вам земли, так еще и кормить вас за просто так?

Сенельцы промолчали. Не смели, в отличие от пылкого графа, тонкую грань преступать.

Тронул коня одержимый охотник. Ослепило на миг летнее солнце, алый цвет глаза застил. Пропала ненадолго из виду добыча желанная.

На той стороне, прячась в тени шиповника, стоит ни жива ни мертва ворожея. Граф из северного королевства точно черный демон предстал перед ней. То ли чудится, то ли слышится взаправду – шепчет что-то злой дух, не спит. А ведь новолуние еще не скоро, не должны его оковы так ослабеть.

«Не иначе как привлек других тварей…»

Загнанный зверь высится прекрасным видением прямо на кургане. Горят ветвистые рога как червонцы, по серебряному меху от дрожи искры пробегают, что по алмазным граням. Некому помочь несчастному оленю – граф поднимает арбалет к глазам самым.

— Небо бездонное, трава тихая,

Пройди мимо, беда лихая!

Успела прошептать – дернулся конь под седоком, почуял опасность, заартачился. Не успел граф даже прицелиться, но только подобрал повод покороче, прижал шенкель –жеребец мигом утихомирился.

Из леса выехали сенельцы, обступили графа по сторонам, вглядываясь в листву кустарника на той стороне макового поля. Радмила тоже их разглядывала. До сего времени никогда она магоборцев не видела и ничего о них в Белокрае не слышала, но чувствовала, что, пока они рядом, ни один заговор не получится на смутьяна наложить.

«Беги! Ну же!»

Ни крикнуть, ни двинуться. Боится девица – эти и ее за зверька принять могут, запросто застрелят.

Бес тихо сидит в темнице, выжидает. Знает, что бессильна сейчас ворожея.

Второй раз упер граф ложу арбалета в плечо. Сенельцы начеку, идет от них плотная волна, которую только те, кто связан с магией, чувствуют, не дает ничему проникнуть к стрелку и помешать ему.

Раздался щелчок, слишком громкий для утренней тишины. Радмила вздрогнула. Золоторогий олень пошатнулся, склонил голову, будто тяжела стала для него корона. Граф, как завороженный, наблюдал за тем, как могучая грудь животного становится алой, словно маков цвет; как олень, теряя последние силы, тяжело опускается на траву и засыпает последним сном. Болт арбалетный так и не отправился в смертоносный полет.

Всадники в молчании и страхе последовали за своим господином, от которого неистовым жаром злоба расходилась. Со стороны рассвета к подстреленному оленю приближалась еще одна охота. Кони – все сплошь соловые, таких и не разглядишь под ярким светом. Да и сами охотники одеты как на празднество: все беж да белый. Исподлобья глядит на них граф Семишкур, на воров его торжества. Во главе соловых едет дородный дворянин, держит золоченый арбалет наперевес. Обступила умирающего оленя вся облава.

Катится по щеке слезинка, сдерживает ворожея плач, шепчет потихоньку целебные заговоры.

— Здравы будете, охотнички, - глазки-пуговки сверкают из-под бархатного берета, ничего не упускают в облике соперника-чужака на черном коне. – Откуда вы такие? Из Юговых Дубрав или с Реченика?

Семишкур гнев свой на ретивом жеребце вымещает, все повод дергает. Так и пляшет под ним вороной скакун, не стоит на месте, взбудораженный. Другие кони ушами лишь прядают, да бьют задними ногами себе по животам – насекомые случая не упускают, в отличие от людей. Зной над полем назревать начинает, словно яблоко соком наливается.

— С севера мы, из-за перевала, - граф весь напрягся, как пружина, вот-вот, казалось, кинется волком голодным на разодетого господина, вцепится в глотку ему, не посмотрит, что человек живой.

Магоборцы за белой свитой следили внимательно. Ни у кого из пригожих охотников, кроме самого предводителя, не было оружия, но у каждого голову очелье руническое обвивало. Настоящие ли маги то были, или всего лишь волхвы, что волшебных животных чуяли да погоду предсказывали – не понять, но в ответ они смотрели миролюбиво и спокойно. По вере своей всякую жизнь человеческую считали они священной и чтили законы гостеприимства – вот и всё, что знали о них безухие служители ордена.

— Вот это да! – рассмеялся толстяк. – Как же вы так увлеклись, что занесло вас на чужую землю?

Приподнял олень голову, будто услышал шепот ворожеи, оглядел окруживших всадников обреченным взглядом, но никто на него внимания не обратил.

— А я – пан Светлячок. Имение у меня здесь, дальше по дороге. Мои ведуны предсказали, что к утрецу тут появится редкий зверь, вот и подловили мы его, играючи. Славный трофей будет, а коль один рожек с собой на охоту брать, - белый пан потянулся рукой дотронуться до оленьего венца, - так любая животина сама на тебя выбегать будет…

Сам не свой молодой граф, мысли злые в голове теснились, каких никогда раньше не бывало. Вскинул Семишкур арбалет, палец на крючке держа. Хищница-четырехгранка смотрела прямо в круглое брюхо пана.

Почувствовала Радмила, как Бес дрожит от нетерпения, будто воочию увидела, как текут слюни жгучие из пасти чудовищной, зрачки-щелочки всех трех глаз вдруг огромными стали – изнемогал демон от жажды.

Пан Светлячок уставился испуганно на черного всадника.

— Что же это вы…

— Мы зверя всю ночь гнали, сна не помним. Животы к спине прилипли, и кони не поены. Это мой трофей.

— Да ведь как же, мил-человек! – замямлил толстяк, разведя руки в стороны. – Что ж мы за какую-то шкуру и поссоримся? Отдохнуть с дороги можете, у меня в имении места всем хватит.

Ведуны за его спиной лошадей потихоньку назад поворачивали, глаз не спуская с арбалетов угрюмых северян. Только следопыт в растерянности лишь глазами хлопал, своего дальнострела не поднимая. Казалось ему, что не люди стоят кругом, а лютые звери.

— Граф… - мужичок дотянулся до плеча охотника, но тот уже не мог остановиться.

— Но мой болт торчит из его груди. Так, стал быть, мой это олень…

— Я уже целился в него, да коня что-то спугнуло. Он у меня хоть и с норовом, а храбрее всякого. Как знать, вдруг это твои колдуны мне помешали, м?

Ненависть, что зной, меж всадниками сгущалась. До этого спокойные, ведуны нахмурились, задетые таким обвинением.

Слышала ворожея, как стучит-оживает оленье сердце, слышала, как Бес глумится:

— Бейся-бейся, жадный пес,

Лейся-лейся, волчья желчь!..

Но поделать ничего не могла – пока безухие на поле стоят.

Один из магов что-то тихо запел, тут же оба сенельца к нему повернули головы. Лица, и без того иссеченные шрамами, исказились. Зарябил воздух вокруг ведуна, обжег ему губы так, что они слиплись, сплавились. Куда таким тягаться с магоборцами. Под суету свиты да стоны пан Светлячок торопился, тряся щеками, зарядить арбалет, да не успел – вошел черненый болт сквозь белый шелк по самый хвостовик. Граф Семишкур ухмыльнулся, словно оскалился, перевел взгляд на оленя, и сам чуть не ослеп. Набравшийся сил зверь вскочил с земли, вскинув голову да рогами чуть не проткнув охотников, и побежал стремглав к Поганой Пуще.

Маковое поле огласил крик досады, но дивный трофей был упущен уже безвозвратно.

Вздохнула Радмила – не дала погубить друга. А Бес мурчит, как кот от радости, глотая кровь, что впитала земля.

— Смотри, Радмила, смотри! Дай только сил набраться, жизнью насытиться – доберется злой рок и до тебя.

Накричавшись вдоволь и поостыв, граф огляделся, очнувшись от наваждения. Подвел коня к лежащему вместо оленя пану Светлячку. Бежевый бархат и белый шелк – всё смешалось воедино в кровавое тряпье, сливаясь с алыми цветами. Встретились взглядами охотники, в глазах пана увидел молодой северянин ненависть, что кипела в умирающем как смола. Вокруг толстяка опустились на колени колдуны в очельях, но не в их силах было исцелить такую рану – ничто уже не могло спасти этого человека от смерти.

— Не для тебя эта стрела предназначена была, ох, не для тебя, - покачал головой Семишкур, сам не понимая, как все случилось.

Следопыт смотрел на все – будто сон глядел. Будто не спадали до сих пор чары уводны.

— Граф, нам теперь просто так не уйти, - в руках сенельцев появились кинжалы, - свидетелей оставлять нельзя.

Оба магоборца стряхнули, казалось, уже сросшиеся с ногами за долгое путешествие стремена, намереваясь спешиться, но щелкнула семихвостая плеть, лошадей всех разом спугнув.

— Стоять! Не то получите по вашим бритым головам! Спор за добычу был и не более. Упустили золоторогого, так хотите другую дичь домой притащить? Псы цепные!

Против своего благодетеля сенельцы не пошли, только, обменявшись грозными взглядами с ведунами, скрылись под сенью осиновой рощи.

Охолонуло сердце графа – никогда до этого момента жизнь человеческую не забирал. Мучить – мучил, и то – не забавы ради, а чтоб своего добиться. Но убить… Тяжела показалась ему плеть семихвостая. С понуренной головой двинул он коня к родимой стороне. Челядь же держалась чуть подальше, меж собой перешептываясь да новыми наговорами хозяина своего осыпая. Лишь мужичок-следопыт к нему приблизиться осмелился:

— Как же так, господин? Как же все так вышло? Беды теперь не миновать.

— Не знаю, - будто сам себе ответил Семишкур, - верно, бес меня попутал.

Колдуны проводили взглядом чужаков. Грудь Светлячка перестала вздыматься, рука, что рану зажать пыталась, ослабела и охладела. Глаза словно морозным узором подернулись, когда душа с бескрайним небом слилась.

Один из ведунов поднялся с колен, поплевал на ладони и вдохнул поглубже – собрался проклятие творить вдогонку убийцам, да другой собрат его одернул.

— Стой, не надо. Разве не чувствуешь, какая сила здесь обитает? Да и над кровью пролитой нельзя магию творить, коли зло призвать не хочешь. А этот граф и так поплатится – и за пана, и за то, что палачей безухих привел.

Над кронами деревьев взвилась тучей воронья стая, затмив собой лазоревые небеса. В иной раз белокрайцы на ворожею, средь бела дня идущую по деревне, уставились бы, да все головы задрали на угрозу небывалую посмотреть. Несется громогласное воронье над яблоневыми садами, солнечного света почти не видать. Хоть и закрыла уши руками Радмила, а все слышится в карканье смех демонический.

Брошенные цветы подобрав и уложив их на подоконник, дед Беримир все ждал девицу, да тоже на недоброе знамение загляделся, не сразу ее заприметил. Только Баюн к хозяйке тотчас подбежал, к ногам прижавшись.

— Что же это, Радмилушка? Никак буре быть?

— Нет, дедушка. Не буре, - тихо ответила ворожея, - войне.

Похожие статьи:

Рассказы → Благими намерениями… (Работа №6)

Рассказы → Монолит (Работа №7)

Рассказы → Снег (Работа №4)

Новости → Конкурс "Начало конца"

Рассказы → До рассвета (Работа №5)