Вода в ней не замерзает.
Русло не петляет.
По весне она не разливается.
Зимой и летом Безымянная река спешит покинуть землю Бледного Кровопийцы. Но убежать оттуда тяжело даже воде, поэтому течение в ней медленное.
Бобры не строят на этой реке плотины.
Мосты над ней гниют и разваливаются.
Лодки переворачиваются без причины.
Не выдержав тягости существования, Бледный Кровопийца приходит к Безымянной реке. Но в день, когда такому существу поможет омовение, наступит конец света.
Из еловой чащи, где нет сорочьего треска.
Из бурелома, куда не заглядывает солнце.
На топкий берег без травы и снега.
Крутыми плечами и расколотым лбом вверх-вниз покачиваясь, выходит тысячелетний кошмар. Хребтом он выше лося. У него нет рогов, это — руки с острыми локтями. Он держится за голову, когда встаёт на ноги, когда идёт, шатаясь.
Лицо костяное, зубастое.
Тело пепельно-серое, налитое.
Кожа волосатая, лоснящаяся.
Бледный Кровопийца тяжело наклоняется к своему отражению. Утопает по локоть в иле. Со свистом втягивает воду. Лакает и всхлипывает. Бьёт головой вправо-влево, чтобы промыть глазницы. Полощет глотку с птичьей трелью. Эхо подхватывает её и катит по содрогнувшемуся лесу.
Опасно шуметь, Милушка услышит.
Милушка всё равно услышит.
Умерла она тысячу лет назад.
Нельзя её называть иначе. Только так: милая моя, дорогая, Милочка… Бледный Кровопийца помнит это, хотя лежит в могиле уже десять веков.
…
Дальше будет страшней.
Ни героя, ни чудесного спасения.
Дальше пусть читает тот, кто готов к этому.
Нет на земле Бледного Кровопийцы ничего кроме деревень. Между деревнями — ничего кроме леса и страха. Леса всё меньше, страха всё больше. В руинах городов одичавшие собаки выводят потомство, стаи ворон прилетают ночевать. Постоянно не живут. Еды нет. Разве сдохнет кто.
…
Мучительно брести от реки до могилы.
Трудно продираться через бурелом.
Голова висит, мотается на жилистой шее.
Бледный Кровопийца то и дело останавливается, отхаркивает воду. Не на пользу ему питьё. Грудь шипит и свистит, как порванные меха баяна:
— Ничего-ничего, скоро я лягу обратно. В могиле Милушка меня не проклянёт. Не сможет. Земли набросаю на себя, земля гасит проклятья. Милушка страшно проклинает. Так, что кожа лопается. А умыться не даёт… Ковшика воды не наберёт для меня…
Милушке нет хода под землю.
На глубину ладони нет, на глубину ногтя.
Все это знают и хотят умереть побыстрей.
— А мне на поверхности тягостно, — стонет Бледный Кровопийца. — Но что поделать, если Милушка не кормит меня... Как же больно вылезать из могилы. Какое мучение по камням, по колючкам ползти. Людей за щиколотки ловить. Девки царапаются. Парни лягаются. Громко орут… Одна радость — закопаться обратно. Не отпускает меня земля, а её не принимает. Милушку гонит земля. Даже прилечь не даёт. Всё здесь наше, а земля ненавидит нас.
…
Когда-то они были вместе.
Все девки в округе побывали под ним.
Кроме жены, в насмешку над ней.
— Милушка, родная моя, — прерывисто завывает на ходу Бледный Кровопийца, — мне так больно говорить. Милушка, пожалей меня. Не заставляй вставать. Приведи их, приведи ещё молодых, молоденьких, живых людей к моей могиле.
Как бы да не так. При жизни и то не жалела его Милушка. Занята была, ела и песни пела каждый день напролёт. Все песни Милушки были про любовь к нему:
«Ненаглядный ты мой!» — начинает.
«Кровопийца ты мой», — поёт.
«Приходи ко мне в ночь» — выводит.
Не дождалась. Милушка была красавица. Выше Бледного Кровопийцы вдвое. Толщиной с неохватное дерево. Груди — капы огромные. Ревнивая. К своей тени ревновала. Умерла и тени не осталось.
«Никогда не любила меня», — бормочет он.
«На белых простынях всё себя гладила».
«Бесстыдница, ласкала свои прелести».
Какой смертью он умер, Бледный Кровопийца забыл. Помнит, что лежит бездыханный, а Милушка стоит над ним голая, и на теле у неё всё есть: и что у мужика должно быть, и что у бабы. Изо рта клубами летит чёрный смех. Огонь полыхает в глотке. Всё ярче и ярче разгорался красный огонь, пока не вырвался столбом. Так Милушка вся и вылетела жирной сажей, серым пеплом из своего хохочущего рта. Подкожным шёпотом на людей, на всю землю Бледного Кровопийцы рассеялась.
При жизни весёлая была.
Кто-то споткнулся, Милушка заливается.
Да ещё и соседкам расскажет.
С тех пор её хохот и шёпот не уходят с земли. Не успокоилась Милушка в своей ревности. Грязь и зло — её веселье. Чужой смех — нож к горлу. Лживая. Каждому внушает, что сосед обманывает его. Что никто никому добра не хочет. От чужого имени говорит. Соседка одержимая её словами бранится, дед полоумный, тётка родная, или все они сразу. Их губы шевелятся, а голос у них одинаковый – холодный, шипит с ненавистью: «Думаешь, ты лучше нас?»
От этого шёпота внутри тоска, жжение.
Тесно, плохо человеку становится изнутри.
А затем вспыхивает пламя.
Сжигает человека до углей, до пепла. Милушка хохочет. Кого выберет, будет гнать, пока не затравит, пока человек не умрёт, не замолчит навсегда. Опостылеет ему жизнь и он перестаёт беречься от Бледного Кровопийцы. Очнётся в буераках. Холодные пальцы схватят его за щиколотку... Милушка так приманивает своего ненаглядного. Хочет ещё раз проклясть, чтобы вся кожа на нём полопалась.
…
А он не хочет… Лежит Бледный Кровопийца в могиле и ощупывает себя.
Ниже пояса ничего у него нет.
Не мужик он, словно и не был им.
Зубы нечеловечески длинные отросли.
Тех девок, на которых Бледный Кровопийцы хоть издалека глянул, мёртвая Милушка всех извела. Мучила, пугала и загнала к его могиле. На, мол, тебе, упырь, твою шалаву. Всех он утащил под землю холодными руками. Горло перегрыз, кровь высосал до капли, мясо и кости съел. С тех пор сам охотится. После каждого промаха поминает её:
«Остроглазая ты при жизни была!»
«Всякую ты ошибку обсмеивала!»
«Кусалась ты хуже цепной собаки!»
…
Вдоль и поперёк земля Бледного Кровопийцы перерыта его следами. Грязные рваные раны не заживают на ней, где полз, жёлтыми ногтями цеплялся, тащил грузное тело. Через сады-огороды, через картофельные поля. В обжитые места он ползает ночами, потому что ищет живой крови. Огораживать, охранять их не пытаются. Да и не сажают теперь ничего, кроме картошки.
Упоминать Бледного Кровопийцу нельзя.
Нужно делать вид, что его нет.
Сложно это, но люди приноровились.
И детей своих научили: не гляди по сторонам, не открывай рот. Если крик услышал, отвернись, в другую сторону иди быстрым шагом.
Глинистых, разбитых, никуда не ведущих дорог на земле Бледного Кровопийцы сто раз больше, чем он один сделал бы. Удивляться здесь нечему. Люди сами режут свою землю. Новое не строят, старое не чинят. Чтобы Бледный Кровопийца подумал: «Здесь я уже был». Чтобы в соседнюю деревню отправился, у соседнего дома притаился.
Мутно и тяжело на этой земле.
Всё оборачивается во вред.
Доброе дело в вину ставят.
…
Милушки давно нет, а сыновья и дочери из неё до сих пор вываливаются. Как родились, немедленно в драку лезут. Кричат: «Дерьмо, говно!» Она их сразу взрослыми рожает. Внуков — от сыновей, правнуков — от внуков. Первый сын от кого, непонятно. Муж с Милушкой лечь не захотел, но все на отца похожи. Не на живого, на могильного. Такие же налитые тела. Личики так же скалятся.
Узнать их можно по запаху изо рта.
На языке у них: говно и дерьмо.
Без этого жить не могут.
Рот у них всегда воняет, даже когда ни о чём разговор заведут. Если такому сказать: ты воняешь, понять этого он не сможет. Милушка его родила, это точно.
…
Воровать и убивать на земле Бледного Кровопийцы можно. За это не осудят, поймут. Нельзя про постель говорить. Чем прямей говоришь, тем хуже бесится Милушка. От матерных слов при жизни с ней корчи случались. Чтобы ненароком не выругаться, люди аккуратно, обочинами ходят по взрытым дорогам. Если же кто матернётся невзначай…
«Возомнил о себе», — зашипит прохожий.
«Убирайся, если тебе родина не по нраву».
«Никто тебя здесь не держит…»
Далеко ли уйдёшь по кривым дорогам? Они к могиле Бледного Кровопийцы ведут. Среди буераков теряются, где он жертв караулит. Чтобы спастись, нужно громко матом обругать его, плюнуть и отвернуться. Такого человека Бледный Кровопийца лютой смертью убьёт, но есть не станет. Для некоторых это важно.
…
Некогда в одной деревне...
В верховье реки Безымянной...
Жили двое детей: мальчик и девочка…
Они полюбили друг друга самой детской любовью. Да что про них говорить, их давно нет. Семья мальчика возымела надежду, что на край земли, в устье реки Безымянной не доползает Бледный Кровопийца. Девочка запросила:
— Поедемте вместе с ними!..
— Мне так надоела картошка!..
— Посадим вокруг дома вишни!..
Отец покачал головой. Он был родом из тех мест. Тогда дети условились подавать друг другу весточки, пока возраст не позволит невесте отправиться в дом жениха. Четырежды в год в самом начале весны, лета, осени и зимы она делала из щепки маленький плотик с письмом-парусом и отправляла его по реке Безымянной.
Мальчик же твёрдо решил…
Если хоть один плот не появится…
Возвращаться, искать невесту…
Девочка заходила всё дальше в чащу. Чтобы отпускать свой маленький плот всё ниже по течению. Чтобы её письмо не заглотил гниющим ртом Бледный Кровопийца. Она подходила всё ближе к месту его водопоя.
Где не растёт тростник и рогоз…
Где не желтеют кубышки…
Где не отличишь июль от января…
Наступил долгожданный год совершеннолетия. Письмо на мачте было особенным, долгожданным. Девочка — нарядной девушкой, чьей красоте позавидовала бы яблоня в цвету.
В общем-то это никого не касается.
Мало ли, что случилось тогда в чаще.
Тем более, сегодня праздник.
У соседей в один день родились мальчик и девочка…
