— Ну что… на смену-то выйдешь?
Трубка чуть не падает из рук. На смену… еще с надеждой смотрю на номер, может, ошиблись, всякое бывает, мало ли…
Ошиблись.
Как же.
Какое там ошиблись, шеф и есть.
— Олежка болеет…
— А Губаревский на что?
— У Андрея мелкая приболела, дома он.
Мне кажется, я ослышался.
— А благоверная его где?
— Ка-акая благоверная, он уже стопятьсот лет как развелся, ты чего? Детей на него спихнула, да он и сам сказал, черта с два вертихвостке этой детей доверю… Она ушла, ох убивался…
Киваю. Во мужик…
— Так что на тебя надежда вся.
Мысленно киваю, правильно, мне отдыхать не надо.
— Да понимаю, что тебе отдыхать надо, а мне-то откуда людей брать прикажешь? У меня тут фабрика по производству людей не работает еще пока!
— А планируется?
— Шуточки шутим… Это хорошо, когда шуточки шутим. Ну давай… через десять минут чтобы на посту.
Распахиваю окно, осень врывается в дом, холодная, замерзшая, злая, желтыми листьями сворачивается у очага. Забираюсь на подоконник, смотрю в пустоту города.
Теперь или никогда.
Прыгаю.
Город несется навстречу.
Виолетта подхватывает меня на лету. Это у нас с ней давно заведено, я прыгаю, она подхватывает.
Виолетта…
Я не заморачивался с именем. У меня она как-то сразу стала Виолеттой. С маленькой скрипкой, со второй моей помощницей, было посложнее, долго перебирал имена, чуть было не окрестил её Стефанией, потом как-то прикрепилось к ней – Дженни.
Дженни взмахивает перепончатыми крылышками, хочет сесть мне на плечо. Виолетта недовольно перебирает струнами, еще не хватало, лишний груз тащить…
Дженни вспархивает.
Летим над городом – осторожно, чтобы не задеть провода. Городская суета остается там, внизу, здесь нас окружает только холод ночного неба. Виолетта начинает тихонько наигрывать что-то мелодичное, нежное, Дженни подхватывает мелодию, пытаюсь вспомнить напев, не могу.
Здесь, если хорошо прислушаться, можно услышать музыку небесных сфер.
Несемся над городом. Что-то подсказывает мне, что сегодня нужно поторапливаться. Бывают такие моменты. Когда понимаешь, что опасность в городе выдалась нешуточная.
Так и есть. Еще не вижу, что случилось, только слышу там, в дальнем квартале звуки, рвущие душу.
Это не мелодия. Нагромождение звуков, бессмысленное и беспощадное.
А теперь еще и звон разбитого стекла, короткий вскрик женщины. Молюсь, чтобы не насмерть.
Виолетта уже сама ведет меня, Дженни порхает над местом преступления, нарезает круги.
Вижу. Вот оно. Летает низко-низко, машет перепончатыми крыльями, бьет стекла витрин.
Пианино.
То есть, это еще не пианино. То есть, пианино, но еще дикое, необузданное, необъезженное, еще не знающее, кто оно и что оно.
Виолетта замирает над врагом, пинанию настораживается, еще не понимает опасности.
Прыгаю с Виолетты. Тут, главное, удержаться, тут, главное, с одного прыжка попасть на кресло перед пианино, а то промахнешься, грохнешься на тротуар, Стела так в прошлом месяце позвоночник себе сломала.
Падает сердце.
Падаю я.
Удерживаюсь. На сиденье. Пианино пытается сбросить меня, врешь, не возьмешь.
Настраиваю инструмент. Непросто настроить, когда ногами впиваешься в сиденье, чтобы не полететь кувырком. Ничего. Получается. Вспоминаю слова шефа, да ты настраивать-то погоди, идиотина, ты хоть как-нибудь сыграй на нем что, пусть поймет, чего себя лишает…
Играю. Лунную сонату. Хорошо, шеф не знает, что больше не умею ничего, а то бы в два счета меня прогнал. Пианино остервенело бьет крышкой, лупит меня по рукам, жду, когда переломит мои руки пополам.
Тут, главное, не убирать руки, уберу – все, сбросит к чертям собачьим.
Не сбрасывает.
Прислушивается.
Ага. Есть. Проняло.
Играю. Пианино уже само раскрывается передо мной, просит получше натянуть струны, чтобы звучали, как надо.
Это еще только начало. Еще долго нужно настраивать инструмент, чтобы дикий кусок дерева превратился в звучащее пианино. Мне еще только предстоит научить его слышать музыку небесных сфер.
Ничего.
Лиха беда начало.
Перебираюсь на Виолетту. Набрасываю на пианино уздечку, веду за собой. Виолетта как-то странно притихла, Дженни тоже молчит.
Устали.
Над городом проклёвывается рассвет, кончилась ночь, время безумных инструментов, не слышащих, не играющих, не живущих.
В конторе осторожно цепляю пианино к коновязи, пианино брыкается, кусается, гневно ржет. Уже даже не зажимаю уши, мои уши ко всему привыкли, уж на что бешеную трубу никто ловить не соглашался, а мне-то что, и не такое слыхали.
— Ну, все, Виолушь… домой.
Виолетта не согласна, Виолетта взмахивает крыльями, несется куда-то в темноту ночи над городом.
— Домой, ком-му сказал!
Еще не кричу, на инструменты вообще кричать последнее дело, один у нас так наорал на контрабас свой, тот его сбросил с высоты семнадцатого этажа…
Как же, полетит она домой. Жди. Взмахивает крыльями, сильнее, сильнее, сильнее, несет меня куда-то, Дженни порхает впереди, похоже, указывает путь…
Это что-то новенькое.
Настолько новенькое, что даже я не знаю, что делать.
— Виолетта?
Не отвечает.
— Виолетта! Мы с тобой друзьями были, я тебя от смерти спас, когда хозяйка старая в тебе рассаду разводить хотела!
Зря я про рассаду напомнил, этого она мне точно не простит.
Набираю номер шефа, стараюсь не выпускать уздечку, если Виолетта сбросит меня с высоты, мало мне не покажется.
Гудки.
Секунды, растянутые в вечность.
— Ну что у тя там?
— Виолетта… с ума сошла.
— Расстроилась, что ли?
— Да нет, нормально, вроде, играет.
— А чего тогда?
— Меня тащит куда-то…
— Так за уздечку дернуть не судьба?
Сами сказали, не дергать, чтобы не бесились они.
— Ну, разок-то можно.
Дергаю разок. Не реагирует.
— Не реагирует!
— Ну… дай ей сделать то, что она хочет.
— А я куда?
— Ну как куда… на ней сиди…
— А если она сейчас на Луну полетит?
— Ну… у меня там дочь старшая на стажировке, привет ей передашь… да не бойся, не летают так высоко…
Не бойся…
Легко сказать.
Виолетта поднимается на высоту тридцать-какого-то этажа, со всей скоростью несется на закрытое окно.
Прижимаюсь к виолончели, еле удерживаюсь, чтобы не спрыгнуть.
Звон и грохот. Разлетается стекло.
Визжит женщина. Вот этого терпеть не могу, когда женщины визжат.
— Вам… вам что нужно?
Полуодетая дамочка пялит на меня испитое лицо.
— Чего надо-то, я не поняла?
— Это вы у них спрашивайте, чего надо…
— У кого?
— У виолончели моей… со скрипкой.
— Взбесились, что ли?
— Ну…
— Так это… настройщика вызывать надо… — тянется к телефону.
— Я настройщик и есть.
— Так какого…
Виолетта бешено хлопает крыльями, дамочка испуганно замолкает. Тут же скрипка и виолончель взмахивают смычками, понимаю – будут играть.
Не узнаю мелодию. Плохо у меня с мелодиями, не узнаю. У дамочки, что ли, спросить, да она вообще кроме муси-пуси в жизни своей не слышала…
Дамочка всхлипывает.
— Это же… это…
Осторожно пытаюсь успокоить:
— Да не бойтесь, они плохого-то ничего людям не сделают…
— Ты вообще дебил, что ли?
Вздрагиваю.
— Он же мне тогда играл… это…
— Кто?
— Андрюха, кто… блин, продрала всю жизнь свою…
— Так вернитесь… к нему.
— Ты больной, и не лечишься? На хрена я ему сдалась такая…
Вспоминаю что-то.
— Губаревский Андрей?
— Ты откуда знаешь?
Знаю. Ждет вас. Скучает. Очень.
— Ты откуда знаешь?
— Я с ним работаю, как не знать.
Виолетта играет, к ней присоединяется Дженни, дамочка машет руками, прекратите, прекратите, душу вымотали…
— Давайте… помогу вам… дойти. Такси вызовем…
Дамочка опирается на корпус Виолетты…
Играю. Женщина уже сама раскрывается передо мной, просит получше натянуть струны души, чтобы звучали, как надо.
Это еще только начало. Еще долго нужно настраивать затравленное животное, чтобы дикий кусок мяса превратился в человека с живой душой. Мне еще только предстоит научить её слышать музыку небесных сфер.
Ничего.
Лиха беда начало.
Веду женщину на буксире. Наш настройщик притих.
Устал.
Над городом проклёвывается рассвет, кончилась ночь, время безумных людей, не слышащих, не играющих, не живущих…
