Время умирать

На выдохе, я, широко створки дверей распахнув, вхожу, робким шагом порог перешагнув. Столько легенд летает меж нами об этом месте и если бы кто взялся считать, то может и со счёта сбился бы. Меня никто не гонит, я знаю, что могу развернуться и уйти. Но всё-таки жизнь подошла к концу и надо достойно её проводить. Это варвары прошлого умирали от ран, полученных в бессмысленной битве или под колёсами машин, болезней, старости.  Но мы, люди настоящего, более не нуждаемся в этом. Когда подходит срок, мы сами заканчиваем свою жизнь, чтобы дать простор возможностей своим потомкам. Мы смогли побороть инстинкты крови, похоти, заботы и, самое главное, самосохранения. Теперь всем руководит разум. Им мы пользуемся в жизни, и когда подходит время умирать...

  Это комната со стенами из стекла, такая, какой я представлял её себе. Справа стоит низкий диван серого цвета, выполненный из специального, экологически чистого, волокна. Рядом кресло такого же вида. Слева, напротив дивана, целая стойка с напитками. И все, от первого до последнего, полезны для здоровья! Самое время вспомнить о нём. Напротив меня та же стеклянная стена, но я думаю, что это всё же окно. Так должно быть, напротив двери – окно.  И по бокам от него, в углах, стоят странные высокие растения в высоких же, под стать им, белых вазах.

  И вокруг моего пристанища, прямо через стены, пол и потолок, видны такие же комнаты, как у меня. И у людей, что сидят, стоят, пьют в них, тоже подошла к концу жизнь. Мы теперь зовёмся «Уходящие». Это весьма странно, быть «уходящим». Всю жизнь мы были просто жителями, трудившимися на благо самих себя, у каждого из нас свой идентификационный номер, по которому можно отличать одного от другого. И ничего более этого, ведь мы равны.

  У древних варваров имена состояли из слов, они создавали касты и законы, распределяли права, оставаясь при этом бесправными рабами собственных инстинктов. Они не понимали тогда, что всякое выделение создаёт определённый ранг, уровень и становится невозможным равное отношение между людьми. Поэтому около ста лет назад отказались, в том числе, и от имён в пользу идентификационных номеров, что присваивались всем, кто достигал совершеннолетия. Точно также отказались от такого объединения как «семья», где люди были родственны друг другу. Дети появлялись на свет в стерильных лабораториях, ведь половой инстинкт был подавлен волей людей, и не было больше надобности в мерзком обмене жидкостями. И воспитанием детей занимались специальные роботы и автоматы, которые вбирали в себя единую программу «Обучения и становления».

  Опускаюсь в кресло и против воли начинаю смотреть на стоящего через стену человека в таком же стеклянном кубе. Он выше меня, может повыше даже большинства людей. Короткие светлые волосы едва придают его голове вид поросшей волосами. Впрочем, едва ли я сам выгляжу иначе. Человек подходит к бару и берёт бутылку кефира. Пьёт его и морщится, словно он ожидал, что там будет нечто иное.

  Когда он поворачивается и видит меня, наблюдающего за ним, то его лицо озаряется улыбкой, и он машет мне. Это выходит весело и непринуждённо, словно мы знакомые и случайно увидели друг друга. Я тоже улыбаюсь и машу рукой в ответ. Приятно быть «уходящим» не одному. Мы словно вместе теперь, хоть нас и отделяет толстая стена друг от друга. Теперь мы друзья, мы вместе, потому что оба «уходящие».  Мой новый друг показывает рукой на бар в моей комнате и трясёт своей с бутылкой кефира в ней. Кажется, он хочет выпить вместе. Я подхожу к бару и тоже беру кефир, пробую его. Он свежий и прохладный и напоминает мне снег зимы, которого я никогда не знал. Но, думаю, снег должен быть именно такого белого цвета.

  Не сговариваясь, мы одновременно с моим новым другом стоя друг напротив друга, осторожно касаемся стены бутылками. И залпом выпиваем всё, что есть внутри. Жидкость касается моего языка, горла и скатывается внутрь меня холодным водопадом.

  Теперь я вижу, что мой друг уже не улыбается. Он серьёзен и словно чем-то недоволен. Или кем-то. Неужели мной? Как хочется прямо сейчас, пойти к нему, поговорить, узнать, что ему не понравилось. Но нет, я вижу чуть приподнятые брови и слегка опущенные вниз уголки рта. Он смотрит на меня с жалостью. Но почему? Откуда ей взяться и о чём жалеть? Мы должны проститься с этим миром и освободить место для будущих поколений. Это наш последний и самый важный долг. Это наш вклад в будущее, мы отходим в сторону, давая дорогу.

  Мой новый знакомый теряет ко мне интерес, и подходит к «окну». По его лицу видно, что сейчас его, как и меня, больше занимают собственные мысли. Он серьёзен и стоит, заложив руки за спину. А его взгляд устремлён на город, что лежит сейчас перед нами. Тот самый город, в котором мы жили.

  Сейчас не время быть грустным и серьёзным, вот что я думаю! И потому, я подбегаю к креслу у стены, рывком ставлю напротив «окна» и плюхаюсь в него. Когда я пришёл сюда, было ещё утро, а теперь уже полдень. Над строениями города невероятно голубое небо, более голубое, чем когда-либо, одето в перистые облака. Солнечный свет заливает окна домов, их крыши и стены. Хочется раздвинуть руки широко-широко, вобрать это всё в себя и почувствовать глубину неба, лёгкость облаков и шершавость стен. Хочу лететь над этими домами, глядя вверх, прямо в нависающую голубизну.

  Я ощутил лёгкую грусть, ведь мне некому было рассказать об этом, хотя вокруг и были видны люди в таких же стеклянных камерах, как у меня. И раньше мне не хватало этого порой, ведь все обучались абсолютно одинаково и читали одни и те же книги. Когда я пытался с кем-то говорить, то наталкивался на вежливые точные ответы, которые я знал и сам. Наш мир, это торжество равноправия и между людьми теперь нет никаких различий, кроме полового. Однако настанет день, когда и этот признак разности люди сумеют превозмочь.

  Но почему чем больше я думаю о том, как несчастны были варвары древности, тем больше ощущаю сожаления от своей жизни? Ведь теперь я равен во всём другим людям. А варвары древности подчиняли себе других варваров. Они жили инстинктом убийства и вели непрерывные войны. Когда люди преодолели этот инстинкт, и стихла самая последняя война, то люди стали размножаться гораздо быстрее. Но мы сумели преодолеть эти позывы крови. Наша добровольная смерть, это результат победы разума над слепым инстинктом. Достигая определённого возраста, мы сами отправляемся сюда. И сколько сегодня «уходящих», столько же будет зачато в лабораториях новых людей.

  Пока я был поглощён мыслями, солнце стало уходить за крыши домов, окрашивая в красный дома, улицы и, казалось, сам воздух. Вся моя камера была залита этим светом. Я ощутил внутри порыв спрятаться, убежать от этого зловещего света. Желание было так велико, что я даже подался вперёд, намереваясь встать с кресла. Но прятаться было негде в этой прозрачной тюрьме, и я силой заставил себя опуститься обратно.

  Прямо перед «окном», откуда-то сверху, опускается монитор и начинается фильм. Нет, это не просто фильм, это же я сам в нём! Мне показывают сцены из моей жизни. Вот я родился, вернее меня вытащили из родильного аппарата. Совсем младенец. Просто кричащая и сморщенная плоть. Далее следуют сцены, где меня обучают по специальной программе для совсем маленьких детей. На следующих кадрах я становлюсь уже старше, учу самые разные параграфы из учебников с помощью робота. Параллельно в моём собственном сознании вспыхивают те же воспоминания, только дополненные мелкими деталями. Вот я уже работаю по своей профессии. Работа наша радость в этой жизни, потому что без неё нет смысла в развитии человечества и его разума. Всю мою жизнь я просто работал не спрашивая. Да и ответ дать было некому, все были заняты тем же. Почему мне так грустно? Эта тоска вылезает наружу и сдавливает меня со всех сторон. Последние кадры - я идущий к зданию, где становятся «уходящими». Всю мою жизнь я работал, но зачем?

  Я выхожу из коридоров собственных мыслей и опять сижу на диване. Откуда-то гремит голос и похоже, что вступительная часть уже прошла:

  … много работали на благо человечества, и ваши идентификационные номера навсегда вписаны в анналы нашей всеобщей и светлой истории. Каждый человек, сидящий у себя дома, гордится вами, вашей жертвой на благо всех людей. Никому не под силу оценить ваш вклад в историю разума, он бесценен…

  Я поворачиваю голову влево и вижу своего недавнего «друга», и он улыбается, ведь последний барьер пройден. Он преодолел себя, обрёл готовность уйти сейчас, и потому он счастлив. Я поворачиваю голову вправо, и сидящая там женщина улыбается той же улыбкой. И когда я смотрю под ноги, то там вижу ту же отрешённую улыбку. Все они слушают те же слова, что и я. Всю нашу жизнь, мы делали одно и то же, ели одну еду, спали в одинаковых кроватях и ходили по одинаковым коридорам. И даже в смерти должны быть равны, принять её одинаково. Но чем тогда мы лучше роботов и автоматов? Ведь то, чему нас обучают, просто не в силах выполнить автоматы. И если усовершенствовать их, то в людях просто не будет надобности. Так что же я есть, если не робот? Я отказался от имени, инстинктов и самоопределения, позволив заменить свою жизнь на пустоту. Когда-то, я гнал такие мысли, давил их, ведь наше общество должно быть единым. Мне противны слова о едином обществе, о равенстве, они не мои! Эти понятия, что я использую, которыми я жил столько лет, ведь на самом деле они вкладывались в меня всё это время извне! Ничего своего у меня нет, я не дошёл до всего сам, их дали мне, и я взял, потому что не было иного. Но они же были вложены в тысячи тысяч таких же чистых голов. Когда-то это казалось высшим благом, но что на самом деле получили, чего достигли? Теперь я знаю ответ – одиночество. Да, я одинок на самом деле, по-настоящему. Мы все вместе - одиноки. Но у нас всех забрали ещё кое-что не менее важное – волю. Мы сами её отдали, украсив лозунгами и цветастыми понятиями. Нам уже не требуется управление, мы сами шли, думая, что это наше решение – так жить, придя наконец в эту тюрьму. Никто нас не гнал, не угрожал, не упрашивал. Мы пришли, думая, что так надо, и готовы проститься с последним, что осталось.

  Мою голову охватывает незнакомое доселе чувство. Я словно выпускаю невидимые иглы в разные стороны и мозг словно слегка покалывает. И хотя никогда так себя не чувствовал, я знаю имя этому чувству. И имя ему, именно имя, а не номер, ярость. Да, это ярость наполняет меня изнутри, как стакан водой. Я был пуст без неё. Я хочу вернуть то, что моё по праву человека! Я не робот! У меня забрали жизнь, втиснув вместо неё идеологию равенства, воткнули словно острый нож в беззащитную плоть. Но эта рана всё ещё кровоточит, она не заживает, и она причиняет боль. Я не хочу равенства! Я хочу всего для себя!

  Поднимаюсь на ноги, словно ведомый чем-то, смутно осознавая себя сторонним наблюдателем. Озираюсь в разные стороны, не зная даже, что ищу, и мой взгляд останавливается на кресле. Стекло «окна» тоньше всего и размахнувшись, я швыряю кресло прямо в него. Стеклянные осколки вмиг разлетаются тысячами в разные стороны, и в мою комнату врывается холодный ветер. Уже спустилась ночь и очень скоро мне надлежит умереть. Но как же хочется жить! Я хочу встретить утренний рассвет живым.

  Ощущая на себе взгляды людей, таких же несчастных, я метаюсь по своей тюрьме и громлю её. Кресло, кто-то найдёт утром, прямо посреди улицы. И, небывалое дело, об этом станут говорить, обсуждать! Ведь это нечто, чего никогда не случалось раньше. Это целое «событие»!

  В зияющий провал я выбрасываю всё, что попадает под руку – вазы с непонятными цветами, всё содержимое небольшого бара, отрываю монитор и ему указываю последний путь. Вот вам для обсуждения, вы никогда этого не видели, так рассмотрите. Ведь где-то в глубине, вы должны быть сами собой.

- Да здравствует моё мнение, и я сам! – кричу я в провал «окна», высунув голову.

  Возвращаясь в прежнее положение, вижу всех этих людей, что напряжённо смотрят на меня своими непонимающими глазами. Они не слышат моего голоса, кричащего им о бессмысленности нашей жизни, и тем более, ненужности смерти. Наши инстинкты, это мы сами и есть, вы понимаете?!

  Наконец, с усталостью от собственных действий, ко мне возвращается ясность ума. Я понимаю, что должен выбраться отсюда и устремляю взгляд на дверь. Я даже не знаю, открыта она или закрыта. Створки такие толстые, что всё по ту сторону искажено. Но я знаю, что с той стороны – воля. Новая, неизведанная жизнь для меня.

  Я пытаюсь отворить дверь, но она не поддаётся и, похоже, закрыта. Налегаю всем телом на дверь, давлю всей своей массой, пытаясь вырваться в тот искажённый коридор, но тщетно. Он словно не из этой реальности, словно манящая меня иллюзия. Но ведь я же открывал эту дверь, когда входил. Несмотря на отсутствие замков или их подобий, я понимаю, что не выйду отсюда.

  Люди, наблюдавшие за мной, уже устали от моей персоны и расселись вновь в своих хрустальных пещерах. Я смотрю направо, и там, через три комнаты от меня, сидит на диване женщина. В правой руке её стакан с водой. Но моё внимание привлекает другая её рука, что быстрым движением что-то кладёт ей в рот. И сразу же следует глоток воды. Это даже не совсем глоток, в один раз женщина выпивает, закрыв глаза, половину стакана. На её лице появляется выражение горечи и готовности. И хотя мне не видно наверняка, я знаю, что эта женщина сейчас плачет. Об этом прямо-таки кричит её далёкое лицо, играющее желваками и поднятыми бровями. Её ноздри раздуваются, словно она с усилием втягивает воздух. И, кажется, я вижу слезу, скатывающуюся по левой щеке. Да нет, она точно там есть!

  И у меня самого подступает странный ком к самому горлу, мешающий глотать и дышать. Я словно оказался там, рядом с ней и теперь наблюдаю за этим, не в силах остановить этого. Я могу только смотреть на смерть. Вот она, уже подходит к ней сбоку, и её чёрные одежды скрывают в себе всё, кроме жизни. Мне кажется, что даже воздух умирает, соприкоснувшись с этими одеяниями.  Сколько я не пытаюсь, не могу рассмотреть лица Смерти, оно словно ускользает, сокрытое непроницаемой чернотой складок. Протягивается иссохшая длань, прямо к голове, касаясь её легко. И вот, моё дыханье затрудняется, а лоб покрывается испариной, ведь я увидел лицо Смерти! Оно обращено прямо ко мне, бледное, неподвижное, смотрящее невидящими глазами. Её страшный лик, и есть лицо той женщины, сидящей напротив меня. Лёгкая, едва заметная, улыбка облегчения застыла на этой маске.

  Я подошёл к разбитому «окну», лишь оно теперь связывает меня с миром снаружи. Но с каким миром? Даже если бы меня выпустили отсюда, то идти мне просто некуда. Лишь бежать, бежать куда глаза глядят! Остановиться, немного перевести дух и вновь бежать. Мне не дадут покоя, всегда найдут и доставят, и заставят. Ведь есть кто-то, кто следит за нами всю нашу жизнь, снимая её до самого конца. Даже сейчас меня должны снимать. Скрытно, ведь я не вижу камер, но знаю, ведь я видел тот фильм с самим собой. Он не просто показывает мне мою жизнь, он словно говорит: «Ты в моей власти, как и вся твоя жизнь». И потом, кто-то в моей голове произносит «Ты ведь знаешь где эти таблетки? Они прямо у тебя в кармане, воспользуйся ими и не надо больше страданий, метания из угла в угол, рассуждений. Что толку в них? Прими то, что твоё по праву».

  Я потряс головой, словно пытаясь выгнать этот назойливый голос из неё. От прежних убеждений ничего не осталось, лишь пустота и я уже не могу к ним вернуться. Но для меня нового нет места. Общество просто выкинет меня, как нечто вредное и опасное. Как иммунная система, которая атакует сразу, безжалостно и не спрашивая. И ведь теперь я на самом деле угроза для нынешнего порядка, хоть и не желаю ничего дурного.  Вся моя жизнь была во власти кого-то другого, но во власти ли этого «кого-то» моя смерть? Шальная мысль приходит мне в голову, и я принимаю этот последний дозволенный мне выбор. Пусть так, я не мог выбирать себе жизнь, но не позволю забрать последнее у меня оставшееся.

  Стараясь не смотреть вниз, я подхожу к ночному небу. Мне светит луна, сегодня полная и яркая. Удивительно тихо сегодня. Вдохнув глубоко этот чарующе-сладкий воздух, леплю на своё лицо самую широкую улыбку из всех доступных мне и, закрывая глаза, я шагаю вперёд, навстречу луне.

Похожие статьи:

Рассказы → Я – Справедливость

Рассказы → Этот мир...

Рассказы → Чудовищная история

Рассказы → Девочка с лицом Ника Кейва

Рассказы → Второй шанс