В память о тебе…

в выпуске 2013/12/12

27 октября 2013 -

Тяжелая створка шлюзовой камеры плавно ушла в сторону, и я ступил на борт «Андромеды-4». Сколько у меня было таких вот станций, разбросанных по всей Солнечной системе? Уже вряд ли сосчитаешь. Случалось работать и с боевыми орбитальными крепостями, и с обычными исследовательскими лабораториями. Но на объектах высшего класса секретности бывать еще не приходилось. Что ж, рано или поздно с чего-то ведь надо начинать. Почему бы тогда не «Андромеда»? Раз допустили, — значит доверяют.

— О, господин инспектор, — встречавший меня офицер СБ слегка наклонил голову в знак приветствия. Его широкое конопатое лицо напоминало плохо прожаренный блин, а из-под зеленой офицерской кепки выбивались огненно-рыжие патлы. Ох уж эти послабления в уставе. А ведь некоторые и баки отращивают с хороший веник, и бороды лопатой. Позорище! – Я командир оперативной группы, старший лейтенант Радов. А вы…

- Давно на объекте? – перебил я его. Болтливые эсбэшники мне встречались довольно часто и, как правило, оказывались совсем бесполезными фигурами на рабочем поле. Я даже научился определять их до того, как откроют свой рот. Вот только с Радовым немного ошибся.

- Уже трое суток здесь, — тут же ответил лейтенант, подобравшись и поскучнев. – Пойдемте, я введу вас в курс дела.

Мы миновали несколько отсеков, предназначенных для дезинфекции персонала, и вошли в большое помещение, сплошь заставленное различной аппаратурой. У дальней стены приютились накрытые тентами летательные аппараты, судя по общим очертаниям, легкие глиссеры. Стандартный комплект для этого типа станций – четыре штуки. Хорошие машины, но только не для полетов в метеоритных потоках. Пояс Койпера – еще та задница. Не каждый шаттл пройдет, да не всякий пилот справится. Поэтому их даже не расконсервировали, оставив до лучших времен.

Атмосфера давила своей безысходностью. Воздух казался тяжелым, вязким, каким-то протухшим, даже несмотря на постоянную рециркуляцию и очистку. Но дело было вовсе не в его химическом составе. Само пространство, стиснутое железными переборками, гнило и разлагалось, словно просроченные консервы. Люди здесь напоминали мертвецов с пустыми глазницами. Или, может, пустых бездушных кукол, которые серыми тенями вяло шевелились среди оборудования. Да и техника работала в пол силы: тускло горели контрольные лампы; надсадно завывали сервоприводы киберов; мониторы сбоили и нехорошо мерцали.

— Вот, это единственное помещение, которое не заражено, — Радов сделал круговой жест. – Если не считать мелких технических отсеков, конечно.

— Заражено?! – я удивленно приподнял бровь. – По моим данным, на станции нет никакой инфекции.

— Ну, здесь не совсем инфекция, — замялся лейтенант, облизывая губы. Он делал это часто и, скорее всего, неосознанно. – Вам сейчас все объяснят. Вон, консультант по научной части, — Радов указал на стоявшую неподалеку молодую девушку.

Девушка оказалась вполне симпатичной брюнеткой лет тридцати, загорелой и, судя по тому, как сидел на ней стандартный балахон химзащиты, обладала неплохой фигурой. Чуть раскосые глаза, отражавшие глубокую печаль, придавали ее лицу некий восточный шарм, а пухлые губы… Вот губы были в мелких язвочках и ранках от частых покусываний, кое-где белели крохотные лоскуты кожи. Она явно не пользовалась косметикой, и не особо переживала за свой внешний вид. Таких людей больше волнует их собственный внутренний мир, неспокойный, эмоционально нестабильный, свойственный меланхоликам.

— Доктор Джессика Форд, — без особого энтузиазма представилась она, не выпуская из рук молочно-белый прямоугольник планшета.

— А вы не родственница легендарного Генри Форда? – спросил я. Не из любопытства, а так, ради вероятной традиции. Ведь не стоило выделяться из толпы задававших ей этот вопрос ранее, и таких же кретинов, которые будут спрашивать потом.

— К сожалению, нет, — девушка покачала головой. Закусила нижнюю губу, и протянула мне планшет. – Сами все посмотрите, или вам нужна помощь?

- Если вас не затруднит, — я демонстративно убрал руки за спину.

Джессика едва заметно кивнула. Подошла ко мне ближе, почти вплотную. Локон ее темных волос коснулся моей щеки, даря щедрый фруктовый аромат. Надо же, апельсины… Не гниль и тлен, а сочные спелые апельсины…От неожиданной, но приятной близости ее теплого тела перехватило дыхание.

— Сохранилось совсем немного информации, — проговорила девушка, проводя длинным тонким пальцем по экрану планшета. Я обратил внимание на ее неухоженные ногти. – Объект «Андромеда-4» один из самых засекреченных. Не зря его маскируют под астероид в поясе Койпера. Здесь занимались такими исследованиями, что простым смертным лучше не знать.

— Ближе к делу, доктор Форд, — прервал я ее прелюдии. – На этой станции слишком много работы, и очень мало времени на все. Зачем же его тратить попусту?

Девушка посмотрела на меня, и в ее взгляде я мельком уловил оттенок сочувствия.

— Шесть лет назад на орбите Урана обнаружили некий объект искусственного происхождения, не значившийся ни в одном каталоге. Ему присвоили кодовый номер PS-64776. Исследования показали, что возраст объекта около ста пятидесяти миллионов лет, и создан он был на одной из планет Солнечной системы. Предположительно, на Земле. Но самое интересное, внутри объекта, который мог являться древним космическим кораблем, находился пассажир.

— Живой? – я не смог сдержаться от провокационного вопроса.

— Относительно, — ответила Джессика. – Он, вернее она, находилась в криокапсуле, пока специалисты «Андромеды» не смогли запустить процесс разморозки. Потом связь со станцией пропала.

— Где сейчас это существо? – спросил я, бросая взгляд на стоявшего рядом Радова. Тот заметно нервничал, облизывая губы.

— Девочка, — вдруг произнесла Джессика. – Это была девочка, на вид лет семи – восьми. Вполне нормальный человеческий ребенок, если не считать ее фактического возраста.

Доктор Форд протянула мне планшет, на экране которого медленно вращалось трехмерное изображение симпатичной девчушки славянской внешности с длинными золотыми волосами, причудливыми кудрями падающими на хрупкие детские плечи. Одета она была в просторный белый балахон, расшитый серебряными узорами, а длинные прямые рукава скрывали ладони. Действительно, судя по картинке, такой могла бы быть моя собственная дочь, если б сложилась тихая семейная жизнь где-нибудь на периферии.

— Чушь какая-то, — я сглотнул подступивший к горлу комок, забрал планшет, и стал внимательнее разглядывать изображение. – Людей еще не могло быть в те времена. Здесь явно ошибка. Вы все расчеты проверили? Кто этим занимался?

— Никого из персонала станции теперь нет в живых, — ответил вместо Джессики лейтенант. Потом немного помялся, и добавил: — Наверное.

— Как это «наверное»? – для меня такая неопределенность была сравни саботажу. – Вы что, до сих пор полностью не осматривали объект?!

— Мы не смогли проникнуть на зараженную территорию, — Радов совсем по-детски потупил взгляд, облизал губы. – Те, кто подходил близко к запертой створке, сходили с ума. Я даже приказал заварить все швы, чтобы неповадно было туда соваться.

Я ничего не смог ответить. Стоял несколько секунд, глотая воздух. Затем спросил:

— Есть кто-нибудь из пострадавших, более-менее вменяемый? Для допроса.

— Есть, — тут же кивнул Радов. – Младший сержант Войкер. Сейчас он немного оклемался, и в принципе, способен говорить.

— Годится, — согласился я. – Ведите.

Младший сержант Войкер выглядел внушительно, словно древний викинг, сошедший со страниц энциклопедии. Ему бы еще соответствующую меховую одежду, и хоть сразу на съемочную площадку вези. Могучие плечи, светлые длинные волосы, и голубые беспокойные глаза, странно и неестественно шарящие по сторонам. Очередное проявление внутренней тревоги. Что же их всех так пробирает? Этот гигант, наверное, до высадки на «Андромеду» слыл спокойным и флегматичным малым, всегда исправно выполняющим приказы. Теперь же он превратился в какого-то затравленного параноика.

— Садитесь, сержант, — я указал на стоявший в одиночестве пластиковый стул. Тот подозрительно обошел вокруг него, осмотрел сиденье, затем обшарил спинку и, наконец, осторожно присел на край.

— Вы были рядом с карантинной зоной? — сразу начал я, смотря на него сверху вниз. – Вы что-то там увидели?

Вместо ответа сержант Войкер вдруг сморщился. Его пухлые губы скривились, к подбородку протянулась тонкая ниточка слюны. Какое-то время из горла доносились клокочущие звуки, а затем он заревел так, что ему бы позавидовал самый матерый як во время брачных игрищ. Басом, взахлеб, с соплями и завываниями.

От этого странного зрелища меня передернуло.

— Отставить, сержант! – рявкнул я, пытаясь вразумить парня. Но тот упал со стула, и принялся кататься по полу.

В дверь ворвался лейтенант Радов. Увидев истерику у подчиненного, он вызвал двоих дежурных, и сержанта Войкера быстро унесли, предварительно сделав укол успокоительного.

— Животное, — тихо проговорил я, массируя пальцами лоб. – Сопляк инфантильный, слабак, рохля…

— Когда-то он был одним из лучших бойцов отряда «Зевс», — ледяным голосом произнес Радов, провожая взглядом конвой. – Не боялся спины друзей прикрыть, презирал смерть и готов был по первому приказу сигануть хоть на само Солнце. А теперь вона как… Походу дела, не наших парней надо было сюда посылать, а каких-нибудь эзотериков. Слабые мы против него…

— Кого «его»? — я чувствовал, что начинаю закипать. Ох, не в ту сторону мысли лейтенанта повернули. Неудивительно, что подчиненные с ума сходят.

— А вы еще не поняли? – загадочно проговорил Радов, затем высунул кончик языка. Видимо, хотел облизнуть губы, но вдруг передумал. – Нечистая сила здесь поселилась, инспектор. А может быть сам Темный Властелин. Ему нет разницы, в кого вселяться, будь это хоть маленькая девочка или опытный боец. Он спал в заточении миллионы лет, не участвуя в судьбе мира, оставив все на попечение мелких бесов. Теперь Зверь проснулся…

— И как мне здесь прикажете работать?! Как?! – я подскочил к лейтенанту, заглянул в беспокойные водянистые глаза. – Колония умалишенных! Ты же профессионал, лейтенант! У тебя в подчинении люди, доверившие свои жизни. Какое право ты имеешь ошибаться?! Я спрашиваю, какое право ты имеешь?! А?!- схватил его за воротник, и как следует встряхнул. Затем продолжил уже чуть спокойнее: — Это решение об уровне угрозы человечеству. Понимаешь? И целесообразности уничтожения станции. Если не мы, то кто? Нам не простят ошибки, и случись что, сгноят на марсианских карьерах без права на восстановление. Ты этого хочешь, лейтенант? Хочешь гнить заживо, захлебываясь собственной кровью по ночам в грязных вонючих бараках? На твое место уже выстроилась очередь из нескольких сотен здоровых, рвущихся в бой курсантов с пурпурными корочками «Надежда Федерации». И все они ждут от тебя этой самой малейшей ошибки. Никогда не забывай истины, лейтенант. Если чего боишься, то представь за своей спиной толпу парней с умоляющими взглядами. Ну, давай же, ошибись! Давай! Ты на карьер дышать радиоактивной пылью, а мы будем рвать друг другу глотки за твое еще теплое местечко, — я сделал паузу, наблюдая за реакцией Радова. Тот почти перестал дышать. — Вот поэтому нужно быть профессионалом до конца. Только профессионалы смогут выжить в нашем сумасшедшем мире. Так что засунь свой страх в жопу, лейтенант, и выполняй приказы. Мне нужны настоящие факты по работе персонала станции, а не жалкие клочки информации из разбитого компьютера. И уж тем более не безумцы, от которых кроме соплей и дерьма ничего не добьешься. Вскрывайте створку, лейтенант.

— Это самоубийство, инспектор, — глаза Радова сделались круглыми. – Давайте просто взорвем здесь все к чертовой матери. Я подпишу протокол. Никто ведь не будет разбираться…

— Ни хрена ты меня не понял, лейтенант, – я покачал головой. – Как тебя вообще допустили в офицерский корпус? Или с воображением туго? А ведь парни за твоей спиной уже радостно встрепенулись, и стали неистово молить Бога, чтобы ты обосрался. И знаешь, Бог благоволит лишь к сильным. Слабых и трусов он совершенно не видит, как акула неподвижную жертву. А может, мне на тебя рапорт подать? А? Говорят, каторга хорошо и мозги укрепляет, и сфинктер.

Не говоря ни слова, Радов коротко отсалютовал, и быстро скрылся за дверью.

Гниль, тлен, прах… Нет, он тоже насквозь пропитался этой мертвечиной. Просто старается скрывать. А оно ведь все равно проступает сквозь кожу, плавится в глазах черными погребальными кострами, и нестерпимо смердит.

Нет, оставаться здесь уже слишком противно и опасно. Делать дело, и бежать! Бежать без оглядки! Куда-нибудь на горячие озера Просвета, и неделю сидеть по уши в источнике и стирать с себя всю эту мерзопакость. Потом нажраться до беспамятства… Нет, лучше сразу нажраться, или в процессе. А уже затем, когда окончательно просохну, упаду в кресло мнемотехника, закрою глаза, и когда снова их открою, уже ничего этого не будет…

***

Очередную жертву я встретил спустя десять минут после того, как Радов приказал разгерметизировать швы створки. Молодой парень в костюме химзащиты, размахивая шлемом, беспорядочно бегал среди аппаратуры и громко орал что-то про дохлых колонистов, пробитые головы, кровищу и мозги на стенах. Глаза бешеные, горят безумием. И слезы катятся по грязным щекам…Парень постоянно тер ладонями лицо, потом смотрел на руки и жутко выл. А когда он вдруг перешел к оскорблениям президента, был почти мгновенно наказан разрядом парализатора.

Неужели все-таки прав лейтенант? Неужели прав? Некая неизвестная сила каким-то образом влияет на человеческую психику. Защитный рефлекс или нападение, вот в чем вопрос? Если защита, то есть еще шанс справиться, найти подход с безопасной стороны. Нужно будет,- вызовем хоть эзотериков, хоть парапсихологов. Ну, а если это намеренная агрессия, дело наше худо. Таким сильным противником лучше не пренебрегать. Или договориться, или…А может Оно в контакт вступить пытается, а мы просто не выдерживаем натиска? Не способны принять всю мощь иного разума, и просто-напросто слетаем с катушек? И когда Оно само поймет это, полноценных людей на станции уже не останется, одни безумцы. Парни-то в СБ отнюдь не слабаки, и тесты пройдены на психологическую устойчивость, — показатели наверняка неплохие. И все прахом…

— Еще один, — Радов побледнел, затравленно посмотрел на меня. В его глазах черной волной плеснул страх, но сразу же исчез. – Это всегда происходит, если подойти близко.

— Разберемся, лейтенант, — уверенно ответил я, провожая взглядом бесчувственное тело оперативника. По телу прошла ледяная волна, но я хорошо умел внешне оставаться спокойным. – Там все готово?

— Так точно.

— Кто будет меня сопровождать?

Вопрос, похоже, застал Радова врасплох. Он побледнел еще больше, а на лбу выступили капельки пота. Лицо его, походившее на сырой блин, теперь пошло серыми пятнами и напоминало кусок раскисшего теста.

— Вот вы, — я не дал ему опомниться. Ткнул пальцем в широкую грудь. – Это будет хороший урок, лейтенант. И еще двоих парней возьмите. Вместе не так страшно, правда?

Спустя полчаса мы уже подходили к массивной створке, скрывавшей тайну, возрастом в сотни миллионов лет. В тяжелой броне было непривычно тесно, пахло чужим потом, даже не смотря на химобработку, а лязгающие по полу металлические башмаки вызывали раздражение. Оперативники всегда облачались так, будто впереди последний бой. А еще эти их плазменные излучатели, висящие на плечевых пластинах гранеными тубусами. Пафос, и ничего более. Тяжелое неповоротливое оружие, совершенно не пригодное в закрытом пространстве станции. Разгильдяи несчастные, готовые даже на самоубийство…

— Проход свободен, — раздался в наушнике голос лейтенанта. – После того, как мы зайдем внутрь, за нами снова заварят швы. Это правило карантина.

Я ничего не ответил. Передо мной была огромная металлическая дверь, в которую мог бы спокойно войти средних размеров глиссер. И дверь эта медленно открывалась.

А затем я услышал шепот.

— Стас…Стасик. А я соскучилась, — детский голос звучал явно не из радиопередатчика. Что за чертовщина? И голос почему-то знакомый. Я его явно уже слышал раньше. Вот только где?

Попытка вспомнить вдруг резко вспыхнула острой болью в висках. Она била с двух сторон килограммовыми молотками, крошила мозг на мелкие фрагменты пазла. Остановившись, я несколько секунд пытался хотя бы не закричать. Чудовищные кузнецы вошли в ритм с сердцем, и с каждым ударом пытались выбить из меня дух.

Терпеть! Терпеть! Ты же федеральный офицер, твою мать! Офицеру нельзя быть слабым! Иначе они тебя сожрут со всем дерьмом… И потом… Потом тобой будет подтираться всякий прапорщик! И плевать, что доктора говорят при малейшей головной боли срочно бежать к специалистам. Где эти специалисты? Где?!

Боль стихла. Я чувствовал, как скорлупа мнемоблокады уже дала трещину, и призраки прошлого встрепенулись. Еще немного, и они вырвутся на свободу, затуманив разум ненужными воспоминаниями. Проклятье! Только этого еще не хватало! Особенно сейчас.

— Лиза? — мои губы непроизвольно дрогнули. Нет, я не хочу вспоминать! Я не готов к новой боли! Память корректировали хорошие мнемотехники, а значит, гарантия еще не кончилась. Нужно срочно возвращаться! Срочно бежать!

— Стасик-карасик, — хихикнула Лиза, и ее звонкий смех эхом разнесся по темным уголкам моей внутренней Вселенной, тормоша и будоража давно забытые образы. На миг я почувствовал дуновение теплого ласкового ветра, какой может быть только в детстве. Он пах морем и еще чем-то далеким, сладким, знакомым. – Я еще приду к тебе. И мы поиграем. Правда, Стасик?

— Поиграем, — прошептал я. Тревога исчезла, уступив место сладостной эйфории. Глаза закрывались, очень хотелось спать. Прижаться щекой к теплому, уютно пахнущему маминому животу, и провалиться в светлые сказочные грезы. – Да, Лизка-подлизка. Обязательно поиграем.

Потом, сквозь туманную дымку, я увидел лейтенанта Радова. Он на карачках быстро-быстро, гремя по полу железом брони, ринулся в открывшуюся черную бездну. Двое оперативников несколько секунд стояли неподвижно, а затем двинулись за командиром…

В нос ударил терпкий химический запах, и я открыл глаза. Надо мной склонилась доктор Джессика Форд, и вид у нее был явно обеспокоенный. Волосы спутаны, глаза красные, нервно бегающие. За ее спиной маячил силуэт лейтенанта Радова.

— Ну, слава Богу, инспектор, — с облегчением выдохнула она. – Мы уже хотели вас списать.

— Помогите сесть, — просипел я, делая попытки упереться на локти. Тело казалось одной большой гематомой. Особенно сильно болели руки.

Я лежал на жесткой койке в медотсеке одного из шаттлов. Вокруг все белое: стены, пол, потолок. И воздух будто бы тягучий и жирный, как парное молоко. Но совершенно чистый, без посторонних тошнотворный запахов.

— Вам уже лучше? – без особого интереса спросила доктор. И тут же, не дождавшись ответа, вколола очередной препарат.

— Как я здесь оказался? – задал я встречный вопрос, посмотрев на Радова. – Это вы меня вытащили, лейтенант?

Тот молчал, отводя взгляд. Он явно не хотел говорить на эту тему.

Я тут же почувствовал неладное. Вдруг вспомнил, как сверкнули в проеме двери его железные пятки. Надо же, по-собачьи бежал…А дальше — ничего. Пустота и тьма кромешная, словно побывал в кабинете мнемотехника.

— Что произошло? – теперь посмотрел на Джессику. – Доктор, объясните мне, наконец. Что вы скрываете?!

— Это вы нам объясните, инспектор, — она присела на край стола, сложила руки на груди. – Как можно без брони, без оружия и прочей спецтехники вынести сквозь заваренную железную дверь троих полностью экипированных бойцов? Нам очень интересно знать. Прошло не больше минуты, как за вами закрыли проход, а потом с той стороны раздался взрыв. Дверь вышибло ударной волной, пять человек погибли на месте, началась суматоха. Вы должны представлять, что значит взрыв в замкнутом пространстве космической станции. Это почти всегда неминуемая смерть, и не важно, для одного или для всех. Смерть неизбежна. Однако вас, инспектор, нашли живым. Голым, без сознания, и с обрывком провода в руке, к концу которого были привязаны за руки остальные оперативники. Тоже живые, кстати. Но если говорить о психическом здоровье, то подчиненным лейтенанта Радова повезло меньше. Сумасшествие, видимо, действует избирательно, и явно соблюдает субординацию, распространяясь только на рядовых. Это обстоятельство не кажется странным?

— Не знаю… Не помню, — хрипло проговорил я, потирая лоб. Потом посмотрел на Радова. – Лейтенант, это правда, что она говорит?

Тот угрюмо взглянул на меня, кивнул.

— Чертовщина какая-то. Ничего не помню. Абсолютно ничего.

Я закрыл глаза, и вдруг увидел лицо Лизы. Она хитро улыбалась, прищурив глаза, как улыбаются девочки ее возраста. По щеке бежала яркая божья коровка, но она ее не замечала, продолжая дразниться…Да, она тогда пускала мне в глаза солнечных зайчиков. Зеркальце у нее было, такое маленькое, в серебряной оправе с ирисами… Мама подарила…

Лиза погибла шестнадцать лет назад, вместе с родителями. Ей едва исполнилось семь. Казалось бы, обычная авария межпланетного лайнера. В те времена много было катастроф, много беспорядка. Но по словам экспертов, она еще жила в спасательном модуле около недели, одна, на единственном баллоне кислорода и плитке шоколада. Много ли надо ребенку ее возраста? Лизу могли спасти, если бы не тупой и ленивый командир спасателей, некий Паул Бромберг, раньше времени закончивший осмотр места катастрофы. Он не долетел до искореженного, закрытого частью жилого отсека модуля всего каких-то несколько метров. Прояви он чуточку рвения, моя сестра была бы жива. Жива, мать вашу! И сейчас у нее были бы дети… Такие вон, как та девочка с картинки. Маленькие, смешные, с ямочками на щеках…

Я до хруста сжал зубы, едва сдерживая нахлынувшую ярость. Моя злость долгие годы медленно тлела под глухим колпаком мнемоблокады, в ожидании малейшего дуновения ветра, чтобы вспыхнуть всепожирающим белым пламенем. Но ветер оказался необычайно силен, а огонек слишком ослаб… Я разучился по-настоящему злиться, и понял это только теперь. Бесполезные потуги завести дохлый двигатель не давали результата. Он фыркал, чихал, захлебывался… Им все же удалось меня изменить. Удалось!

Мы спокойно позволяем влезать в свой мозг, чтобы забывать неприятные моменты прошлого, просто заперев их в памяти, убирать на дно сундука, как ненужные побрякушки. Вылезаешь из кресла специалиста, и уже снова все в порядке. Не болит больше сердце по усопшим родственникам; не рвет душу разлука с любимым человеком; не терзают тело липкие и грязные воспоминания о жестоком изнасиловании. Говорят, с появлением метода мнемоблокады мир стал чище. Что преступникам теперь перекраивают память, и они становятся полноценными членами общества.

Бред! Чистой воды бред! Не помнить, — не значит не повторить. Если человек – ублюдок, это навсегда. Это неизлечимый диагноз. Прав был профессор Лежнев, высказывая мнение, что именно память делает человека человеком, формирует основу личности. Не ведая своего прошлого, мы погубим свое будущее. Наступим на одни и те же грабли десять раз, сотню раз… И толстяк Паул Бромберг на следующий день уже не вспомнит о погибшей маленькой девочке, оставленной им умирать. Он по-прежнему заканчивает работу раньше времени или спит во время дежурства. Трагический случай его ничему не научил. Всего лишь десять минут в кресле мнемотехника, не слишком большая сумма потраченных денег, и проблемы для него уже нет. Как у меня нет ни сестры, ни родителей.

Мне стерли воспоминания о них по решению попечителя. Для моего же блага, и для блага общества. Я ведь действительно хотел отомстить Бромбергу за Лизу. Наивно, по-детски сжимая кулаки, смотрел на жестокий мир сквозь презрительный прищур. Но мир оказался куда более суров и безразличен, просто отобрав у меня часть прошлого. Одним махом перечеркнул все.

Каким я был еще несколько часов тому назад? И каким я стал теперь? Два разных человека: один хладнокровный исполнительный механизм в руках государства, без прошлого, и готовый по малейшей прихоти снова и снова это прошлое в себе убивать; другой… А что другой? Я его совершенно не знал. Кто-то чужой, далекий, вечно злой и несчастный. Давным-давно загнанный в темную нору маленький затравленный волчонок. Он вырос в спячке, а когда проснулся матерым серым зверем, то уже сам не мог понять, что ему надо, и кто он на самом деле. Хлопает удивленными глазами, в порыве нахлынувших чувств разевает пасть, а что толку? Да, вернул свое прошлое. Хорошо? Да, неплохо. А дальше?

А дальше я твердо решил никому и никогда не позволять снова копаться у себя в голове! Это мое прошлое! Это моя боль и моя ненависть! Я должен справиться с ними сам! Так будет правильно. Так будет по-человечески. Сохранить и смириться. И никак иначе.

— Уроды, — произнес я вслух, не сильно ударив кулаком по жесткому матрацу.

— Что? – проходившая мимо Джессика вопросительно приподняла тонкую бровь.

— Я так, о своем, — отмахнулся. – Есть о чем подумать.

Она вдруг остановилась. Лицо ее поплыло, искажаясь гримасой боли. Схватившись руками за голову, доктор Форд согнулась пополам. Сквозь сжатые зубы раздался протяжный, полный мучений стон.

К ней мгновенно подскочил лейтенант Радов, пытаясь хоть чем-то помочь. От него было мало толку, — сплошная суета. Как он мог облегчить боль человека, к которому возвращалось его прошлое? Даже смешно как-то… Джессика очнется уже другой. Будет ли она лучше или хуже прежней, — это неважно. Она просто станет другой…

Спустя несколько минут лейтенант Радов сам лежал на полу, корчась в приступе. Он в исступлении бил ногами в стену, что-то мычал и рвал на себе рыжие патлы волос.

Я встал, втиснулся в лежавший на столе белый комбинезон, спокойно застегнул молнию. Одел неудобные армейские сапоги. Потом сел рядом с лейтенантом, положил его голову себе на колени, сжал ладонями трясущиеся рыхлые щеки.

— Ну, ну, ну, — тихо проговорил я. — Потерпи, дружок. Потерпи. Там тебе мало досталось. Видимо, попался гениальный мнемотехник. Теперь будет все по-взрослому. За все рано или поздно приходится платить, ребята. А это плата за годы, прожитые без боли.

— Ты поиграешь со мной? – раздался обиженный голос Лизы.

— Конечно, поиграю, — ответил я, поднимаясь. Перешагнул через лежавшую на полу Джессику. – Уже иду.

Я вышел из шаттла, миновал помещение, где еле шевелились оперативники Радова, таская тяжелые ящики. Они теперь не казались мертвяками, а были просто уставшими, измученными частичками общего механизма. Аппаратуры уже никакой не стояло, видимо, свернули. И воздух тоже перестал смердеть. Чувствовался лишь незначительный запах гари и еще чего-то кислого, химического.

Никто из людей не обращал на меня внимания. На том месте, где была массивная дверь, теперь зияла огромная рваная дыра. Вокруг были разбросаны искореженные куски перекрытий, торчали сыплющие белыми искрами провода. И широкая красная лента поперек, огораживающая опасный участок. Кто-то крикнул мне вслед, но тут же отвернулся, занятый более важными делами. Я приподнял ленту, нагнулся, и вошел в пробоину…

* * *

Мне много раз снился один и тот же сон. Уже перестали всплывать из глубин памяти лица друзей и врагов, тех, кого любил и ненавидел. Но это был тот самый фрагмент, что так и остался во мраке.

Я вхожу в дверь последним. Включив плечевой фонарь, обвожу лучом стены, пол, потолок. Пустота и пыль, толстым слоем устилает пол коридора, и вереницы смазанных следов, уходящие в черный провал следующего люка. Там на секунду мелькает свет фонаря кого-то из бойцов, затем исчезает.

Тяжелая дверь позади закрывается, в притворе вспыхивает багровый отблеск лазерного резака. Это один из ремонтных киберов начал заваривать швы. Все, ловушка захлопнулась. Дороги назад уже нет.

Я вдруг чувствую, как волосы на затылке встают дыбом, а по спине струится ледяной пот. Во рту сухо, как в песочнице. И пульс в ушах: бух, бух, бух…

И в следующий момент в шлем врывается захлебывающийся истеричный голос Радова:

— «Отче наш, сущий на небесах! да святится имя Твое; даприидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе…»

Лейтенант судорожно читает молитву, перемежая святые строчки матерными словами. Он дышит тяжело, с присвистом.

— Лейтенант, — зову я в микрофон. Голос предательски дрожит. – Вы меня слышите, Радов?

— Инспектор, — жалобно сипит он, и вдруг как заорет. Я дергаюсь, и отключаю передатчик. В ушах стоит его крик, истошный, нечеловеческий…

Спешу туда, где скрылись оперативники. Второе помещение кажется огромным, едва ли не в два раза больше ангара. Луч фонаря теряется во мраке, не касаясь стен. Пройдя по следам, я неожиданно наталкиваюсь на сидящего на полу бойца. Темная неподвижная фигура, фонарь почему-то погашен.

— Что? – я склоняюсь над ним, пытаясь заглянуть в лицо. Из-за светофильтра шлема ничего не вижу, кроме своего вытянутого отражения с маленьким солнцем на плече. – Где остальные? Где они?

Тот медленно отворачивается, а затем яркий луч его фонаря разрезает темноту там, куда он побоялся идти. И я перестаю дышать…

Метрах в двадцати от нас стоят, выстроившиеся в ровную шеренгу, несколько десятков человек. Совершенно голые, перемазанные чем-то серым, влажно отблескивающим при свете. Они держатся на ровном расстоянии друг от друга, глаза закрыты, а головы задраны вверх. Затем вдруг крайний слева звонко ударяет ладонью соседа по щеке, сосед отвешивает следующему, тот передает дальше, и еще, и еще. И вот волна покатилась, сопровождаясь хлесткими размеренными ударами. Шлеп, шлеп, шлеп… Дойдя до конца, разворачивается в обратную сторону. Шлеп, шлеп… Что это? Игра? Тогда это самая странная игра, какую я когда-либо видел. Странная и бессмысленная в своей жестокости.

Затем я замечаю, что игроков прибавилось. Среди голых людей возвышаются две закованные в железо массивные фигуры, — лейтенанта Радова и второго парня, чьего имени я так и не запомнил. Пощечины их чудовищны, и под ударами стальных ладоней хрупкие человеческие фигуры сгибаются, выплевывают вместе с кровавой слюной крошево зубов, но все равно продолжают стоять. У каждого определено свое место в строю, покинуть которое никто не в силах.

— Отставить, лейтенант, — кричу я в микрофон, и кидаюсь не глядя в его сторону…

* * *

— Вы вспомнили, как оказались на Земле? – лицо дознавателя на экране было мертвенно-бледным, и совершенно неподвижным. Губы его практически не двигались. Неужели маска? Возможно. Не хотят, сволочи, чтобы я их лица видел, да не дай бог снял мнемоблокаду. И не важно, что это происходит только при личном контакте. Боятся… Боятся, уроды, что я изменю их дивный чистый мир.

— Я многое вспомнил, — улыбнулся я. – Но это не значит, что должен с кем-либо делиться своими воспоминаниями. Что они вам? Очередной мусор. Вы даже боитесь ко мне заходить.

Я во весь голос рассмеялся. В камере не было эха, и смех казался таким же мертвым, как и все остальное на моей очередной «Андромеде». Да, они избегали личного общения, когда выяснилось, что рядом со мной у людей снимается созданная специалистами блокада памяти, и уже никакой мнемотехник не способен ее снова наложить. Никто не смог объяснить этот загадочный феномен. Впрочем, как и мое внезапное перемещение со вспыхнувшей в ядерном огне станции «Андромеда-4» на Землю.

— Вы за секунду преодолели миллиарды километров, — не унимался дознаватель. – Без какой — либо технической поддержки. Это имеет отношение к объекту PS-64776? Если да, то какое?

За секунду… За секунду до того, как обезумевший от страха лейтенант Радов приказал взорвать станцию, я прожил целую жизнь. Я успел из мальчишки превратиться в крепкого юношу, познать первую любовь и первое поражение; отслужить на далекой пограничной заставе; жениться и воспитать двоих прекрасных дочек. И Лиза просто души не чаяла в племянницах, хотя у самой рос сын-непоседа. Нет, она не умерла тогда, в наполовину раздавленном спасательном модуле. В моей второй реальности она всегда была рядом.

-Можно я займу ее место? – все началось с этой, казалось бы, не совсем обычной просьбы. Странная девочка, возрастом в сотни миллионов лет, тихо и неуверенно постучалась в мое сознание. – У твоей сестры могла быть интересная жизнь. Я хотела бы ее прожить. Можно?

— Как тебя понимать? – спросил я.

— Буду в твоей памяти, — ответила она. – Всего лишь в твоей памяти.

В моей памяти…

Ну, что я мог тогда ей ответить? Моя память столько всего стерпела. Ее драли самые искусные мнемотехники на протяжении многих лет, усердно и самозабвенно. После них даже чужой разум покажется благодатным наваждением. Что ж, одной Лизой больше, одной меньше…

Мозг человека… Память человека… Целая непознанная Вселенная… Что скрывается в ее темной бездне? Такая вот странная девочка, которая тоже могла быть чьим-то давным-давно потерянным воспоминанием, и ищущая свое место в этом скучном для нее мире? Или навсегда забытые возможности наших всемогущих предков? Так или иначе, мы вряд ли докопаемся до сути, если будем нещадно травить свое прошлое. Глупо это, и смертельно опасно.

За секунду до возможной гибели я получил ту жизнь, о которой всегда мечтал. Чтобы рядом были те, кто дорог. Ради такого подарка стоило чем-то пожертвовать, даже свободой. Теперь они всегда со мной, едва закрываю глаза. Смотрят, улыбаются…

Мы с Лизой любили по вечерам сидеть на крыльце старого отцовского дома, пить душистый травяной чай, и много разговаривать. Говорили о разном, в том числе и о будущем. Она была уверена, что пройдет еще лет пятнадцать, и люди опомнятся, вылезут из пучины беспамятства, а профессия мнемотехника канет в лету. А еще Лиза учила меня разным интересным штукам. Я быстро схватывал, и однажды без ее помощи получилось переместиться на другой берег реки. Да, это было чертовски трудно и недалеко, но главное – я не переставал тренироваться. С каждым днем прыжки становились все длиннее, а времени на подготовку уходило в разы меньше. Мы с ней весело играли в «салочки» по городам и странам, по островам и континентам, по спутникам и планетам. Сначала я одевал легкий скафандр, но потом Лиза научила меня создавать вокруг тела кокон жизни. Эта задача была даже потруднее, чем освоить науку мгновенных перемещений в пространстве, однако я справился и с ней, и со следующей, и с той, что, казалось бы, совсем не имела решения. Лиза только весело и хитро подмигивала, а мы уходили все дальше и дальше, за ту грань, где человек разумный становился ничтожным атомом в бескрайнем океане мироздания…

И они хотят удержать меня на какой-то «Андромеде»? Наивные! Наблюдают, изучают, задают вопросы. Им повезло, что я устал от скитаний. Та, вторая реальность, вымотала до изнеможения. Вот наберусь сил, и тогда… Огромный чистый мир примет в свои объятья, и я буду возвращать людям их грязное прошлое. Много, неистово, до последней капли…

— Они ни за что не сдадутся без боя, Стасик, — Лиза с серьезным видом выкладывает из мелких неровных камешков мое имя на сером песке. Эти буквы смотрятся странно и нелепо здесь, на берегу мертвого моря далекой неприветливой планеты, у которой еще даже названия нет. – Будет много опасной и тяжелой работы. Справишься?

— Справлюсь, — киваю я, и смотрю вдаль. Там, на линии горизонта, начинают сгущаться темные свинцовые тучи. Скоро будет гроза, и гроза нешуточная. – Теперь обратного пути нет. Конечно же, справлюсь…

В память о тебе…

Похожие статьи: