Двери на веранду

А перечислите все планеты.

Сколько получилось?

Восемь?

А неправильно.

А девять.

Что?

Да, Плутон не планета. Мы его за планету и не считаем.

А девять планет.

Не верите?

Давайте вместе считать.

Меркурий.

Венера.

Одна Земля.

Вторая Земля.

Марс.

Юпи…

А?

А что, не знали?

Земля-то не одна.

Земли-то две.

Потому что.

 

Кушетка.

Холодная.

Жесткая.

Не понимаю, что я делаю здесь, на кушетке, кто я, что я, почему я. Хорошо же помню, уснул на шезлонге, шезлонг у нас стоит на веранде, мы туда, на веранду перебираемся, когда жарко летом становится…

А здесь не жарко.

Совсем не жарко. Холод, жгучий, жестокий, будто жалящий со всех сторон.

И кушетка.

Холодная.

Жёсткая.

Продираю глаза, чтобы проснуться, чтобы рассказать Олесе, какая мне фигня приснилась – будто лежу на кушетке в подвале в каком-то, и холод собачий.

Не просыпаюсь. Не рассказываю.

Понимаю – не сон.

Кое-как продираю глаза, кое-как встаю, спрашиваю себя, как я должен жить в этом мире. Остальные уже встали, наскоро натягивают на себя что-то теплое, тяжеловесное, вспоминаю слово откуда-то из ниоткуда – бушлат.

Тюрьма… Очень похоже, и все-таки не тюрьма…

Хочу спросить у тощего парня рядом со мной, за что его посадили. Не спрашиваю. Чего-то стесняюсь, вот как всегда, когда нужно заорать во все горло, люди добрые, что происходит-то – не-ет, мы же стесняемся…

- Ну чего… ребятушки… давайте, наверх…

Это главный. Я его не знаю, но что-то подсказывает мне – главный.

Поднимаемся наверх по широченной лестнице с истертыми ступенями. Чья-то память, моя и в то же время не моя, нашептывает мне, что когда-то здесь был храм.

Очень давно.

Нет, все-таки не тюрьма – никто не гонит нас хлыстами и палками, никто не расстреливает отступивших в сторону. И много еще всяких не. Вот это плохо, что не тюрьма, мне было бы проще думать, что это только у нас здесь все вот так, а где-то там, по ту сторону колючей проволоки все нормально…

Ветер сбивает с ног. Спрашиваю себя, на земле мы, или где. Чутье подсказывает – вроде на земле, но на какой-то неправильной земле, на земле, которая сама про себя забыла, что она земля…

Сейчас бы сесть, задуматься, оглядеться, обмозговать, тогда, может, вспомню, кто я и что я. Да разве дадут тут обмозговать – некогда-некогда-некогда, скорей-скорей-скорей, в умирающий, заснеженный город, искать цистерны с топливом, искать материалы для Ковчега, тащить все, что еще можно стащить.

Морок. Такой морок, какой бывает перед рассветом, только знаю – рассвета никакого не будет.

- Эе-е-е-ей!

Кричат кому-то, может, мне, не слышно за ревом ветра.

- Леве-ее-е-е-й!

Это я понял, что левей. Разобраться бы только, мне или не мне орут. Делаю шаг вправо, а где земля подо мной, а нет земли, ничего нет, лечу-лечу-лечу, хватаюсь за воздух, воздух не держит, мир разрывается кровавыми ошметками…

 

…А потом океаны вскипели.

Когда?

Да вот когда пыхнуло на земле, вот тогда и вскипели.

Отчего пыхнуло? А вот, прилетело, упало, пыхнуло.

Откуда прилетело-то?

Из космоса.

Всякое оттуда прилетает. А тут вот прилетело, и нате вам.

Было нас семь миллиардов.

Осталось миллиона два. Это по данным последней переписи.

Тут, главное, из бункера выбраться, и из умирающего города вытащить все, что можно вытащить. Знаете, как во сне, как в детских мечтах, когда идешь по городу, а там никого нет, и можно заходить куда захочешь, иди, не хочу, и брать в магазинах, что хочешь…

Как в мечтах, говорите?

Ну-ну.

В мечтах у вас холода собачьего не было, который все внутренности выжигает. И ветра не было, который с ног сдувает. И много чего не было.

Мы сказали – главное?

Это все фигня.

Это не главное.

Главное – ковчег.

Его так и назвали – Ковчег. И на борту голубь с ветвью оливковой. Если успеют люди, выстроят ковчег, улетят отсюда к другой земле.

Если не успеют, не улетят, с голоду вымрут.

Всякое может быть.

Собирают ковчег.

В храмах молятся, чтобы успеть.

 

…просыпаюсь.

В шезлонге.

На веранде. Куда мы летом перебираемся, когда становится жарко.

Наконец-то до меня доходит, что случилось – там…

Сквозь занавески пробивается солнце. Летнее, рассветное, от которого тени длинные-длинные, и земля как серебром покрыта.

Олеся щурится, кутается в плед, чуток схолоднуло за ночь, ну да все равно тепло, не то, что ТАМ.

Николька с Никишкой уже удрали куда-то, интересно, они спят вообще, или у них глаза никогда не закрываются. У них энергия пропадает, только если их что-нибудь попросить сделать, - что есть, то есть…

Обнимаю Олесю.

- Ты… ты чего?

Вот черт, чует, что руки у меня дрожат, еще бы руки не дрожали, человека убил…

Садимся завтракать. Все еще не могу прийти в себя, приказываю себе – очнуться, оклематься, забыть-забыть-забыть, до вечера можно забыть-забыть-забыть, это повторится только следующей ночью…

- Дим…

Снова вздрагиваю. Уже от голоса своей благоверной вздрагиваю.

- Дим… а ты всегда с разными меняешься, или с одним  и тем же?

- Да… по-всякому.

- Это как по-всякому?

- Ну… было время, с парнем одним менялся… потом как-то потерял я его. А ты?

- Чего а я?

- А ты с одним и тем же?

- Да не-ет, все разные попадаются. Вчера вообще жуть такая, я в теле парализованной оказалась…

- И как оно?

- Да говорю, жуть такая, с места не сдвинуться, какую-то бабу поставили за мной ухаживать, да она ухромала куда-то, я её полдня ждала, блин, не дотерпела, под себя… ой, прости.

Разливаем кофе, душистый, только-только с пылу, с жару, гренки хрустят, Пушкин лезет на стол, вон пшел, усатая морда, нет, все равно лезет, лапочкой-лапочкой поддевает хлебец…

Ты чего такой?

Это Олеся. Чует, что мне плохо, чует…

Еле выжимаю из себя:

- Я… человека убил.

- К-как? Ты… ты чч-чего… на… м-машине сбил, что ли…

- Да нет… там…

Делаю хитромудрый жест, которым у нас принято обозначать ту, другую землю. У нас в семье. Как-то эту землю официально обозначают, не знаю…

- Понимаешь… идем в город, собирать, что там еще собрать можно было, мне орут – леве-е-ей…

- А ты вправо шагнул?

- А ты откуда…

- Да я сама такая, мне скажут – налево, я направо попрусь… как дура…

- …и свалился… ну чесслово, не хотел я так…

- Да не виноват ты. Я сама сколько раз… один раз вообще урод какой-то меня ножом заколол. И за что, за хлеба кусок…

- Так что ж мне не сказала?

- И чего? Подумаешь, эка невидаль… с кем не бывает, тело чужое не сберегла.

- Да со мной как-то первый раз такое…

Все еще не могу поверить, что это не моя вина.

 

За десять лет до этого.

 

- Плохие новости у меня.

- А с гонцами с плохими вестями знаете, что в Монголии делали?

- Могу и не говорить.

- Говорите уж, что с вами поделаешь…

- Приближается… Минотавр.

- Что, так и не отклонили?

- Не. Не хочет отклоняться.

- Не хочет, заставим…

- Не заставим. Третью границу перешел. Теперь только это…

- Что?

- Теперь только если на первую землю упадет, мы живые останемся…

- Так пусть падает. Поговорите там с ним… Вы лучше его язык знаете…

- А та земля?

- Что та земля, что та земля, мне приказ дан, нашу землю любой ценой спасти, слышали вы – любой ценой! Класть я хотел на чужие земли, вот я вам что скажу, класть я хотел! Отводите… траекторию этого Минотавра отводите… чтобы их… не нас…

- Пять минут, мой командир… умоляю… дайте мне пять минут… сейчас…

Дрожащими пальцами выискивают в телефоне номер, ну только посмей не ответить…

 

- Ага, счас, счас… да папка звонит, что ему неймется-то… да не говори, понять не может, не пять годиков мне уже, а двадцать пять… Ну чего ты? Ага, слушаю, слушаю… куда-а? Ты чего, рехнулся, мне на работу ехать… А? ага…. Щас, щас, бегу уже… Да что на первый рейс, невмоготу, что ли? Ладно, ладно, на первый, так на первый… на пятый, на десятый… Ну все, покедова… Да папке моча в голову ударила, звонит, приезжай скорей. Вот так, сию минуту. Ага, щас, все бросила, на соседнюю землю поперлась. Как с маленькой, ей-богу, я такая лет в пятнадцать с девчонками сижу, названивает, а-а-а, домой-домой немедленно, я за тебя волнуюсь… Я что, сдурела, к нему сейчас попрусь? Это я так сказала, его успокоить… Ага, вот сюда, давай на семнадцатый этаж… там зал в конце, во-во, туда нам… ну давай быстрее уже, я первая выступить хочу, если эта жаба вперед меня полезет, я…

 

…кновение астероида Минотавр с первой землей, повлекшее за собой разрыв земной коры, высвобождение магм, дальнейшее повышение температу…

 

Вот тогда-то океаны и закипели.

Так-то.

 

Все еще могу поверить, что Лики больше нет.

Нет.

И не будет.

Звонил же, говорил же, бросай все, приезжай домой, зачем звонил, спрашивается. Не послушалась, или послушалась, а не успела, не села на последний рейс…

Все бывает.

Олеся тоже не может поверить, что Лили больше нет. Главное, Лика, когда из дома уходила, сильно они с Олесей рассорились, Олеся все себе простить не может, что рассорились. Вот так всегда с человеком цапаешься, думаешь, успеешь еще помириться, еще сколько впереди. А вот на тебе…

Ложусь спать. Тут, главное, расслабиться, а расслабиться не получается – сижу, жду, что со мной будет, куда черт занесет на этот раз, а он занесет, можете не сомневаться.

В который раз думаю, что будет, если я просто откажусь. Вот так. Просто. Скажу, что надоело мне каждую ночь. И все такое. Интересно, что со мной сделают. И сделают ли вообще что-нибудь. Начнут стыдить публично, а-а-а, они для нас все-о-о, а мы-ы-ы для них ничего-о-о, они собой пожер-ее-ертвовали-и-и… Или сразу в тюрьму – вроде ходили слухи, теперь кто не согласен меняться, того в тюрьму.

Слухами земля полнится…

Начинаю клевать носом, так я и не решил для себя, хочу я меняться или не хочу.

Меняюсь.

 

За десять лет до того.

 

- Ну что… сограждане… поздравляю вас, отвели мы беду!

Аплодисменты.

- Я, собственно, что сказать-то хотел… они на себя, получается, удар приняли. Тамошние.

Тишина. Гробовая.

- Надо им помочь. Выдержали все-таки…

Люди в зале задумываются. Как помочь. Легко сказать – помочь. Чем помочь. Если кораблю за ними снаряжать, это сколько денег уйдет, корабль снаряжать, а бюджет и так дефицитный. А чем еще помогать? Транслировать по радио, держитесь, мы с вами? Ну-ну…

- Нам тут хорошо, а им там плохо, верно ведь?

Люди в зале кивают, верно говорите.

- А так нечестно. Надо, чтобы по очереди было, сегодня нам хорошо, завтра им хорошо, сегодня им плохо, завтра нам плохо. Так?

В зале молчание. Наконец, кто-то осторожно спрашивает:

- Вы имеете в виду… телообмен?

- Да. Это обойдется дешевле, чем снаряжать помощь.

Сидящие в зале оглядываются. Телообмен, конечно, дело хорошее, не век же им там мучиться, пусть и отдохнуть немного на земле на нашей. Только кто же согласится тело своё отдать… вот кто…

- Отдаем все.

Люди думают, что ослышались.

Нет.

Не ослышались.

Все.

- Дамы и господа, предлагаю утвердить график обмена…

 

На этот раз просыпаюсь в комнате. Даже непривычно – в отдельной комнате, первый раз вижу, чтобы здесь жили в отдельных комнатах.

А ведь бывает.

Здесь тепло. Непривычно тепло, прямо-таки неприлично тепло для этого ледяного мира.

Оглядываюсь, спрашиваю себя, что мне делать дальше. Как-то привык, что как только попадаю этот мир, сразу кто-нибудь будит окриком, давай-давай, скорей-скорей, и на улицу, в снег, в холод, вытаскивать из погибающего мира все, что еще можно вытащить. Или в цеха, строить ковчег, каждый раз бегу в цех, вспоминаю библейские цитаты про Ноя, каждый раз не могу вспомнить. Потому что не знаю, не читал никогда.

А тут…

Что-то со мной не так, еще толком не могу понять, что, только чувствую – не так. Пробую встать…

Ах, ты ж черт.

Так и есть.

В первую минуту хочу молотить кулаками в стены, бежать в какие-то там инстанции, ругаться, а-а-а, какого черта, а-а-а, не было такого закона, чтобы мужика в бабье тело совать, а-а-а…

Тут же спохватываюсь, что слушать меня никто не будет. И никто ни с кем не договаривался, что мужчин в женское тело нельзя совать.

Оглядываю комнату, кровать, стол, ящики не пойми с чем – обстановка спартанская, но для этого мира очень и очень даже шикарная. И записка на столе.

Я еще не знал, для кого записка, только почувствовал – для меня.

Разворачиваю.

Читаю.

Не понимаю.

Снова перечитываю, снова не понимаю, да неужели…

Нет.

Никакой ошибки быть не может.

Белок – купить 450,0 у-е.

Придержать.

Придержать зачеркнуто, внизу размашисто – не продавать.

Еще ниже – записку уничтожь.

Уже и сам понимаю – уничтожить.

Звонят в дверь.

Открываю.

- Ну что… на смену-то пойдем или на фиг надо?

Догадываюсь.

Отвечаю.

- На фиг надо.

Роюсь в тайниках, вытаскиваю кусок спрессованного белка, гадость такая, в руках и то держать тошно, а они это еще и едят…

Точно, - бригадир берет мой подарок, широко улыбается, - на фиг надо.

Уходит. Остаюсь. В теплой комнате. Перевожу дух – хотя бы сегодня не надо никуда идти, не надо париться, ничего не надо…

Снова стучат, да что за черт, медом у меня, что ли, дверь намазана… Ну да, намазана, у меня тут жрачки-то ого-го сколько, вот и ходят…

Открываю, тут же что-то торкает в сознании – не открывай. То ли память, оставшаяся от прежнего хозяина тела, то ли еще что.

Женщина падает в ноги, хватается за меня, ну что, что…

Умоляю… п-пожалуйста…

Ну что такое?

Вздрагиваю от своего голоса, визгливого, мерзкого…

Умоляю… дети… дети…

Понимаю. Бросаю ей брикет, ах ты ж черт…

 

Просыпаюсь.

В шезлонге.

На террасе, мы тут спим, когда слишком жарко.

 

- Имя, фамилия.

Называю себя.

- Вы признаете свою вину?

Не понимаю.

- В чем я виноват?

- То есть, договор нарушили, не виноваты, да?

- К-какой договор?

- Вы в курсе, что если в чужое тело подселились, то должны делать то, что хозяин делает, а не то, что вам в голову взбредет?

- А… ч-что?

Начальник смотрит на меня. Сверлит взглядом.

- Жалоба на вас… от женщины, с которой вы менялись.

- А что я с ней сделал? Налево, что ли, пошел? Предлагал себя, кому ни попадя?

- Ну, уж не знаю, что вы там делали, а женщина в ярости… сказала, заяву на вас надо в милицию…

- А я вам скажу, за что она в ярости. За то, что я спекуляцию всю её на корню пресек.

- Спеку…

- Да. Белок у себя припасала. И сахар… запасливая. Чтобы потом втридорога…

- Доказательства?

- Какие доказательства? Такие же доказательства, как и у неё, что я перед ней виноват…

 

- Можно вас… на пару слов?

Холодеет спина. Вот почему наш брат вот так этих слов боится – можно вас на пару слов. Уже думаю, в чем я виноват перед этим парнем. И будет он меня бить, или нет. Или я его буду бить или нет…

- Девушка моя… у вас.

Вздрагиваю.

- Молодой человек… ошиблись вы, мы с женой двадцать лет вместе, ну как-то не может она вам девушкой вашей приходиться…

- Да нет… Вы с ней… меняетесь.

- Со спекулянткой-то?

Вздрагиваю. Зачем ляпнул, зачем ляпнул, кто меня за язык тянул, вот теперь точно кто-то кому-то морду бить будет, или я ему, или…

- Ну да. Вы её… поберегите там.

- Ну, посмотрю, чтобы она там никуда не угодила…

- Да нет… вы посмотрите, чтобы она… ну вы понимаете… в город не выходила, и вообще…

- А если все в город выходить перестанут, тогда что? А? а если все на фабриках гробиться перестанут, тогда как?

- Да что все, я про неё говорю!

- А она чем лучше всех? Особенная какая-то?

-Да! – он хватает меня за плечи, ага, все-таки дошло до драки, - особенная! Что вы в этом понимаете… да все понимаете, у самого у вас жена…

Сжимаю его руку. Твердо. Сильно. Снова думаю, как бы не довести до драки.

- Я вам обещаю… смотреть за ней буду. Чтобы в городе никуда не попала, не расшиблась там нигде… А больше не просите даже, если никто в город ходить не будет, это они никогда Ковчег не выстроят, никогда! И-и, не нужны мне деньги ваши, не просите даже…

Он хватает меня за руки, тут же отпускает, тушуется, исчезает. Смотрю на двух полицейских в двух шагах от меня, они вопросительно поглядывают в мою сторону. Развожу руками, а что, а что, а ничего, м-мелочи жизни…

 

- Ну что… плат не хватает.

Вздрагиваем, как от затрещины. Как не хватает, почему не хватает, вроде бы все просчитали на тридцать три раза…

- Не хватает.

- Делать нечего, в город надо…

Это снова мастер говорит. Киваем, в город, так в город.

- Последний раз. И все… и завтра нас тут уже не будет…

Смотрим на громадину Ковчега, - невозможно увидеть его весь, слишком он огромный.

Завтра.

Обещали, лет через двести сюда можно будет вернуться.

Может быть.

Собираемся в город. В который раз хочу вякнуть, что я женщина, в который раз не вякаю – русским по белому сказано, освобождаются только женщины с детьми.

Сама, кукуша, виновата, что детей не прижила…

Одеваюсь. Тут как ни одевайся, все равно холод до костей проберет, кажется, этот холод уже внутри тебя. Думаю, что все это кончится. Завтра. Навсегда. Думаю, что где-то сейчас жарко. Так жарко, что спят на веранде.

Ветер сбивает с ног.

Холод обжигает. Фонарик пытается разорвать тьму, не может. Найти бы еще эти чертовы платы, платы, платы, что такое вообще платы, не вспоминается, холод вымел все мысли из головы…

Холод…

Что-то срывается откуда-то из темноты, ночь рушится на меня, швыряет в холод…

 

Просыпаюсь в кровати. В доме. Сейчас мы спим в доме, потому что похолодало.

Тихонько фыркаю. Похолодало… Нда-а, это не холод, это так…

- Ты чего?

Олеся просыпается, кутается в одеяло.

- Да так…

- Человека убил?

Вздрагиваю.

- Ты откуда знаешь?

- Да я тоже сегодня…в парня какого-то подселилась, прикинь, с крыши сверзлась…

 

Я ждал, что он придет, чтобы убить меня.

Он.

Девушку которого я не уберег.

Я уже подбирал какие-то оправдания, а если все себя беречь будут, а если никто в город не пойдет, а если…

Он не пришел.

Совсем.

Только потом я спохватился, что он не знает, что его девчонка погибла, и что погибла она по моей вине, мало ли кто там был в её теле….

 

А перечислите все планеты.

Сколько получилось?

Девять?

А неправильно.

А восемь.

Что?

Не верите?

Давайте вместе считать.

Меркурий.

Венера.

Одна Земля.

Марс.

Юпи..

А?

А что, не знали?

Второй-то Земли нет уже.

Ага, доконал её Минотавр, астероид окаянный, распалась планета.

Теперь там кольцо астероидов. Очередное.

Ладно.

Солнечной системе не привыкать.

 

Аплодисменты.

Люди встречают тех, кто вернулся с Земли, которой больше нет.

Мы тоже встречаем. Хотя нам встречать некого. Я уже знаю, некого, с того самого момента некого, как я попытался связаться с Ликой, а она не ответила.

Кто-то кого-то обнимает, кто-то кого-то зовет в толпе, Я-а-а-ашка-а-а-а, да Я-а-а-а-шк-аа-аа-а же, кто-то вцепляется мне в воротник, а-а-а, сколько лет, сколько зим, тут же отскакивает, спохватывается, простите, обознался…

Спрашиваю.

Вот так.

В лоб.

- А вы… Лику Иванченко… не знаете?

- Как не знать, ушлая девица была… При универмаге каком-то… Людям жрать нечего, она белок втридорога гнала…

Вздрагиваю.

- А… потом… что случилось?

- Потом ничего, вроде, образумилась… Ну, видно, по мозгам ей кто настучал, вот и образумилась…

- А сейчас-то она…

- Сейчас-то где? Да вот в город вышли, последний раз это было… тут-то её и накрыло маятником.

- Чем?

- Маятником. Это люди в часах старых были, какая сволочь их туда потащила, уж не знаю…вот, а маятник-то и качнулся, сорвался… и хоп, девчонку-то и скосило… а вы ей кто?

Не отвечаю.

 

На ночь закрываем двери на веранду.

Потому что стало холодно.