К концу подходила третья неделя октября. Дожди сменились солнечной, но холодной погодой. Лес почти оголился. Вслед уходящей осени махали редкими листочками осины. А над осинами гордо возвышались макушки вечнозеленых елей. Изредка пиликали птички. Пожухлая трава сгорбилась, распласталась по земле, к ней припали огромные уши лопухов, вслушиваясь в недовольное копошение последних не уснувших букашек. Солнечный глаз стал в размер меньше, чем летом, а к зиме и вовсе превратится в белесую точку. Прищуренный набухшими веками облаков, взирает теперь на Белую Гору с дотошностью ревизора. Речки-подружки, обнявшие деревню с двух сторон, пригорюнились, вспоминая звонкоголосое знойное марево. Как спасались в воде от жары и гнуса бренчащие колокольцами коровы. А теперь скотина загнана в хлев, а кто и на тушенку пущен. Босоногие мальчишки, что стадо пасли, по пути рыбача с мостков, сели за уроки. Пригорюнились, насупились речки, потемнели, тщательно вылизывая берега, сбавляли ход. Природа готовилась к ежегодной «показательной смерти».
Селяне запасались топливом, - кто каким, а иногда и всеми видами сразу. Тащили, что плохо лежит: с вырубок лес, из колхозного гаража соляру, с полей солому. Круглосуточно гнали самогон, пока есть из чего. Обособленное, забытое всеми сообщество обустраивало зимовку. Родина вычеркнула их из жизни, а они взаимно вычеркнули ее из своей. Хотя были в деревне источники массовой информации: пара федеральных каналов ТВ и местная газета в два листа толщиной. Но, многие жители в целях экономии отказались от услуг радио, телевидения и прессы.
Череда природных сезонов – единственное подтверждение реальности мира, - остальное казалось вязкой болотной жижей с редкими пузырями газет и телепрограмм. Депрессия? Да, в деревнях царила именно она: тихо, неназойливо, незаметно, покрывала все большее расстояние, подминая под себя район за районом. Конечно, за такое слово в селе можно и по морде получить. Местные считали его оскорбительным, карали сурово и быстро. Правда, депрессия горожанина и депрессия селянина - разные вещи. Деревенский житель, с утробы матери привыкший к труду, из любой безнадеги карабкается, цепляется за пусть и жалкое, но существование. Он как луковица, которая всю зиму сидит на банке с водой и дает перья, в надежде, что когда-нибудь все равно придет весна, и луковицу высадят в огород с хорошей удобренной землей. Городской житель, если и попал в депрессию, редко выбирается без посторонней помощи.
Главный пункт новостей располагался в единственном на всю деревню магазине. Была еще точка на почте, но там места для всех желающих не хватало. По правде говоря, главные герои «светской хроники» в магазин заглядывали чаще, тем самым провоцируя новую волну сплетен и дебатов.
Вот и сегодня Ольга своим появлением привнесла порцию охов и ахов возле прилавка. Стоило женщине выйти с покупками из магазина, - бабы зашушукались: в Генкином доме завелась нечисть. А поводом к этим сплетням послужила не столько перемена в поведении всего семейства, сколько рассказ деда Павла.
- Вот истинный крест - не вру! – поводил перед лицом перстами дед. – Собственными глазами видел, как Генаха себе брюхо на крыше вскрыл!
- Ой, да ладно тебе хрень нести, – отмахивались слушатели. – Чё с перепою не привидится. Да, если бы вскрыл себе утробу, то давно бы ужо похоронили, а он вон, живехонький, дак еще и машину из городу пригнал, не чета «Жигулям», – возражали бабы.
И правда, у Генки недавно хорошая машина появилась. И откуда деньжата взялись, - поговаривали разное. Судачили о городской любовнице богатой, той блондинке, что Генку как-то подвезла. Но веры в то мало. Он мужик хоть и работящий, да больно лицом неказист. Одним словом на мачо не тянет. И не только в машине дело встало. Весь его двор преобразился. Вроде ничего не изменилось, а словно новехонький, точно с картинки: сказочный такой, светлый стал, не с виду, а по ощущениям.
- Дед, пошли с нами? – окликнул старика Семен.
У стены магазина вечно толклась молодежь, просиживая штаны на завалинке, покуривая, да поплевывая семечки. Сегодня здесь немноголюдно. Пара девчат приклеивает афишу с анонсом зарубежного фильма. За ними зорко приглядывает завклуб, чтобы ненароком не размазали рисунок, ибо полночи над ним корпел. Из-за плеча завклуба сей шедевр (а может и девчат) рассматривает статный парень, по имени Алексей, сын председателя, по совместительству же личный шофер. Рядом скалой нависает лучший друг Алексея - Семен, работяга, и как любит выражаться председатель - ведущий тракторист колхоза.
- Ты нам свою историю расскажешь, а мы тебе водочки нальем, – подмигнул деду Павлу Алексей. – Если конечно на пузырик добавишь.
Дед Павел поворчал про две недели до пенсии, а смятые купюры из карманов все-таки извлек. На том и порешили.
Купив пару бутылок и усевшись возле колхозной зерносушилки на штабель горбылей, парни приготовились слушать дедов рассказ, раскладывая нехитрую закуску - кто чего по пути прихватил.
- Ну вот, значица, – начал дед Павел повествование, – засиделся я у Николаю в гаражах до самого поздна. Ну, думаю, щас бабка прибежит моя, опять кудахтать начнет и засобиралси, значит.
- А чё ты у Николаю-то забыл? – перебил Семен, жуя луковые перья и разливая водку по стаканам.
- Тебе какое дело, чё я там забыл?! Не хош слушать, дак не буду! – заершился дед.
- Да ладно, чё ты? Уж и спросить нельзя. На вот, держи лучше. – Семен подал стакан.
- Не мешай! – выпустил папиросный дым Алексей и потянулся к деду. – Ну, давайте мужики: по первой, что ли!
- Вот люблю я тя, Леха, – звонко бздынькнулся с ним дед. – Хороший ты паря! Деликатный, интеллигентный. В чужие дела носа не суешь. Да и в помощи не откажешь.
- Ты разговор-то не уводи, – выдохнул Семен, оприходовав содержимое стопки. – Рассказывай лучше, чё там было-то?
- Дак я и говорю, – продолжал дед, прижав к носу кусок черного хлеба. – Иду я от Николаю с гаражей, аккурат мимо Генахиного дому, и приспичило меня закурить. Остановился я, значица, и по карманам папиросы шарю. Слышу - шум какой-то. Чу, Генаха-то лестницу тащит, приставил к дому, да на крышу-то и лизет.
Тут дед Павел замолчал и покрутил стакан пальцами. Леха спохватился, разлил по второй.
- Чё дальше-то было? Не томи ужо! – проворчал Семен.
- А чё дальше? Дальше самое жуткое и началося, – захрустел огурцом дед, попутно запихивая в рот луковые перья. – Залез Генаха на крышу, сел на середину, ноги по обе стороны ската раскинул, сидит, в небо смотрит. Ну, думаю, двинулся паря. Ужо окликнуть хотел, а он нож достал. Такой хороший, добротный нож. Которым весной порося у Марфы кололи. Снял майку, да себе брюхо от низу и до горлу распорол.
- Как же Генка мог себе брюхо до горлу распороть? – поперхнулся Семен. – Ежели тут кость, – постучал он себя по грудине.
- Да я-то откудава знаю, – заворчал дед, звякнув пустым стаканом по бутылке и кивнув Алексею: мол, наливай. – Чё видел, то и рассказываю! А не веришь, дак это твое дело, понел?
- Да, понел-понел, – забубнил Семен, подставляя вслед за дедом стакан под розлив. – Только вот непонятно как-то.
- Да и хрен с ним, чё дальше-то было? – бздынькнулся с дедом Леха.
- Да подожди ты! – зашумел Семен. – Разобраться надэ! Свинью, когда режешь, она воно как орет. А тут человек себе нутро вскрыл - и ни звука?!
- Ну, дак я и говорю! – в тон Семену повысил голос дед Павел. – Чертяга это!
- Да ладно вам разборы устраивать, дайте дослушать-то! – встрял в полемику Алексей. – А там решим, чертяга али не чертяга. Говори, дед, чё дальше-то было?
- Дак, это, – взгляд старика на пару секунд остекленел. – Это, как его, – замялся он и замолчал.
- Налей ему, – ткнул Семена в бок Леха. – Видишь, человеку говорить трудно.
Семен разлил остатки водки по стаканам и макнул куском хлеба в соль.
- Не могу я говорить, паре, – дед, поставив стакан на доски, вдруг весь как-то осунулся.
Парни переглянулись.
- Дед, ты чё? – Алексей сочувственно положил руку на плечо – Тебе худо, дед?
И тут старик заплакал. По морщинистым небритым щекам катились крупные слезины. Ни всхлипов, ни стонов, просто череда капель. И ужас, застывший в зрачках. Стыд за слабость, страх перед неверием, насмешками, мучительное ожидание повторения кошмара и ощущение близкого безумия.
Алексей поймет и испытает похожее состояние на собственной шкуре - но потом, а сейчас он старается маскировать свою неловкость заботой о старике.
Подхватил деда, поставил на непослушные ноги, лицо обтер, и бережно повел в деревню. Ощущая тепло стариковской подмышки, пытался представить, какая огромная жизнь за этой тщедушной, сгорбленной спиной. Сколько событий хранит лысеющая голова, покрытая застиранной шапчонкой? Воспоминания детства, рождаемые всполохами и обрывками снов, когда старик еще голопопый малыш, держась за подол мамкиной юбки, с ревом вытаскивает занозы из грязной пятки. Любовно хранящиеся истории юности, первая любовь, страсть, томление, первый поцелуй, обжигающее желание. А может и тайные секреты, настолько запретные, которые даже он, хозяин своей памяти, боится поднимать из глубин прошлого, списывая на юный возраст, оправдывая неведением и любопытством. Более четкие воспоминания зрелости, поступки, ситуации, разговоры. Семья, жена, дети, труд. Возможно, ему есть чем гордиться, и стыдиться есть чего. Отдельно обиды, нереализованные возможности, мечты. И такой багаж не только у деда Павла. Тщательно охраняемый клад истории, так и не раскрытый полностью, уносится в могилу и обратного возврата из архива времени не имеет. С лязгом закрывается дверь прошлого. Слышен последний вздох уходящего - и правда, хроника жизни индивида, его истинная жизнь остается в памяти родных и знакомых. Как снежный ком обрастает вымыслами, домыслами, мнениями. Эта искусственная скорлупа становится толще, уже не отражает действительности, покрывается пылью лет, и – никому не интересная медленно погружается сквозь зыбкую пелену поколений, пока не превратится в очередную пылинку среди миллиардов пылинок, образующих исторический слой эпохи.
Алексей довел деда Павла до избы, пообещав заскочить как-нибудь на рюмочку чая. И с уверенностью, что непременно так и сделает в ближайшее время, отправился к Семену.
Дед Павел умер через пару дней, возвращаясь в очередной раз из гаражей мимо Генкиного дома. Медичка сказала - обширный инфаркт, мол, погиб старик мгновенно, сразу на месте. Напугал дедушку до смерти кто-то, вот сердце и не выдержало.
Событие на первый взгляд обыденное, старикам свойственно умирать. Однако, мусолили новость все кому не лень, мол, Генкин дом злополучный и сам он чертяга. Факт!
Хорошо написано. В начале ачипатку увидел: "гнали самогоном" - кого?! 
