Заглушая стук колёс, отъехала дверь в купе. На пороге в облаке несбыточных желаний появилась девушка из моих снов. Кроме белых волос я о ней ничего не знал. Кто она и почему бродит голой по вагону со стопкой газет и журналов?
– Тебе не холодно? – я на всякий случай показал ей что-то руками.
– Не надо мне показывать что-то руками,– ответила она. Белые волосы на теле девушки сна заколосились. Даже там, где волосяной покров должен быть рыжим и кучерявым, волосики распрямились, поблекли и встали дыбом.
– Теперь я точно знал, она не нема. Поплевав и вытерев о простыню, я протянул ей яблоко.
Она взяла его и надкусила:
– Еще есть?
– Нет. Только помидоры и вареная курица.
Через полчаса под столом стояло два ведра надкусанных томатов.
– Крокодил,– кости цыплёнка она аккуратно заворачивала в газету.
– Вадик,– у меня тоже было имя. Я пригласил её сесть напротив.
– Но здесь же спит чья-то бабушка,– устраиваясь, возмутилась она.
– Ей уже ничто не помешает.
Мы ехали, какое-то время молча. Я показывал ей поля над дорогой, телеграфные столбы в облаках. Рассказывал о фруктах. Она никогда не видела помидоры растущими так, надкусанными из ведра.
– Зато удобно поливать,– я твердил ей ни о чём. Всё должно было быть именно так – неважно.
Воодушевленный, я говорил без умолку о том, что видел, где проходили, что пропало. Дорога иногда уходила туда. Там же росли плодовые деревья, где с ветви, ниже всего свисали больше всего не зрелые плоды.
– Угадай, что это? – я решился положить ей сюрприз в ладошку.
– Мягкие, тёплые, пушистые. Абрикосы! – отгадала она.– Как у Артура, только меньше и зелёные!
Она укусила одну абрикосинку и, не улыбнувшись, пошла дальше по тропе. Немного пройдя, я заметил, что мы остановились, а дорога шла дальше.
Я стоял и обдумывал мысль, о том, что мы ехали на поезде, а теперь куда?
Внезапно дорогу нам преградили четыре морды старика с бородой и густыми бровями. Из высеченного рта четвёртого лица послышалось:
– Ногавно… ногавно… нога в ногу.
Брови заиграли, глаза заискрились, толстенные губы приготовились к поцелую. Скользкий противный язык заполнил всё пространство во рту.
– Экономика, Вадик, должна быть экономной,– шептали на ухо каменные губы.
– А я разве против?
– А баба твоя, чего молчит, глухонемая, што ли?
– Да,– ответила баба.
– Што это у ней за газеты? – бородач зло смотрел из-под нависших бровей.
– «Правды» нет, «Россию» продали, остался «Труд» за три копейки.
Дорога снова свернула туда, затем сюда.
Мы бродили в воспоминаниях детства ушедших во тьму. В городе призраке вдруг появился маленький старый сарай. Раньше здесь лежали дрова, сейчас написано «х…». Что это, совпадение? Я рассказывал спутнице о кладовке в белых тонах, но она не выказывала ни единого чувства, просто смотрела, подходя ко мне. Может, у леди проблемы со слухом или со зрением, всё равно, мне ведь с ней не детей крестить, я об этом написал выше.
– А в этом огромном доме мы с бабой Нюрой чуть не стали врагами из-за банки солёных огурцов. Где она сейчас?
– Я здесь, Вадим. Мне на голову кто-то голой ж…пой сел.
– Слышишь? – я прикоснулся губами к ушным раковинам девушки.– Это голос моего детства.
– Вот уроды,– сдавленный крик бабули путался в белых женских волосах.– Мало я вам скамейки солидолом мазала, надо было заставить его жрать.
Пробираясь по разрушенным классам школы мы нарвались на…
– Что это? – у спутницы затряслись губки.
– Фекалии отчаявшихся бродяг,– взяв себя и её в руки, ответил я.
– А это?
– Видимо, не совсем отчаявшихся,– небольшие разноцветные комочки были разбросаны повсюду.
– Ты что учился в школе для бродяг?
– Здесь кто-то есть,– слившись с тенью дверного косяка, вместо ответа подумал я.
Странный светлый свет светил светло, освещая деревянный постамент с дырой. Есть ли смысл в светлом свете?
– Это то, о чём я подумала?
– Ты о светлом свете?
– О постаменте.
– Но здесь нет бумаги.
– У меня своя,– она потрясла прессой.– И есть отбойный молоток. Ты же поможешь мне отбить ненужное?
Загадочно играет воображение: я, девушка, отбойный молоток, оставляя кучу вопросов и бьющееся сердце.
Что это за милая леди сидит на постаменте? Откуда у меня к ней чувства? Я ощущаю, что нас что-то связывает, но не пойму, почему и когда. Вроде, винительный падеж. Я, кажется, вспомнил, её зовут Крокодил.
Позади раздался шорох. Так отчётливо послышались шаги одноногого человека, что волосы на руках вздыбились как у пса перед библиотекой.
Из комнаты вышел обрюзгший мужчина явно в отличной форме.
Я подумал объясниться и протянул руку. Так по-братски, от души, мы пожали друг другу руки, что он приятно поинтересовался:
– Ты с какого купе, сволочь?
– Что? – для меня это было шоком. Крокодил исчез, вместе с помидорами. Передо мной стояла проводница нашего вагона. За её спиной выглядывала старуха попутчица с полотенцем.
– Я вам уродам сколько раз говорила, срать на остановках нельзя! Санитарная зона.
Посмотрев в окно на грязный полустанок, я взлетел с унитаза, как орёл с вершины горы.
– Не нажимай на педаль, урод,– донеслось откуда-то сверху.
Но было уже поздно.
+
А чо, тебе идёт. 
