– Ар, а-ар! – сокол налетел на него откуда-то из-за сияющих вечными льдами замковых крыш, с маху ударил в грудь острым, как меч, серповидно загнутым клювом, пронзительно крича, отлетел в сторону, примериваясь для новой атаки. – Ар-ре, а-ар!
Он мог уничтожить назойливую птицу единственным гальдром, Дагаз-умертвитель, когтём начертанный в воздухе, заставил бы её рухнуть вниз безжизненным комком чёрно-серых перьев, но след руны, яркая магическая вспышка – с земли это не могло остаться незамеченным, а выдавать себя раньше времени он не хотел.
– А-ре! – он едва успел увернуться от атакующего клюва – сокол твёрдо вознамеривался прогнать его со своей территории. Хозяйский прирученный сокол с бубенчиками на лапах, хищная охотничья птица – сейчас он был поистине опасным противником…
– Трю-угг! Трюгги! – сделав ладонью «козырёк» от яркого солнца, она по пояс высунулась из окна, с жадным интересом наблюдая за разворачивающейся схваткой – юная светловолосая нифльхеймка в широкой домотканой рубахе, расшитой по воротнику алыми метками Исы, судя по всему, одна из домочадцев чародейского горда. – Так, так его, мой хороший!
Ободрённый звуками хозяйского голоса, Трюгге удвоил старания – удары сыпались один за другим, он едва успевал заращивать глубокие, рвано-колотые раны, бил в ответ, слабо и наугад, смаргивая с век липкие кровавые брызги, уже и не особо надеясь на благополучный исход поединка, но вирд рассудил иначе.
– Трюгги… Ах ты, Нидхеггово отродье! – на очередном ударе под клювом что-то хрустнуло, и противник, клекочущий, взъерошенный, суетливый, вдруг как-то разом обмяк, судорожно дёрнул крыльями, словно бы переворачиваясь на спину и миг спустя брошенным камнем обрушился вниз. Схватка была выиграна, вот только…
– Фенрир тебя раздери, я этого так не оставлю!
… Острые верёвочные края пребольно впивались в грудь, а всякие попытки разрезать-разорвать их раз за разом терпели поражение – ловчая сокольничья сеть была сплетена на славу, и ему оставалось лишь примириться со своей участью, до поры, до времени – в конце концов, если бы разгневанная хозяйка Трюгге желала отомстить за смерть своего любимца, она вполне могла воспользоваться охотничьим луком, а не швырять на него сеть, сидя верхом на подоконнике и рискуя вывалиться из окна при малейшем неосторожном движенье…
– Я назову тебя… Ранги, о, сокол-убийца, ты славно сражался и будешь доброй заменой погибшему Трюгги, – стянув тугим узлом концы ловчей сети, светловолосая неспешно прилаживала добычу к широкому настенному крюку над застланной медвежьими шкурами скамьею. – Я буду кормить и обучать тебя, и, корень Иггдрасиля, со временем из тебя выйдет неплохой охотник! Не так ли, отец?
Он только сейчас заметил третьего в этой комнате – высокого, чернобородого, в бурой безрукавке медвежьего меха, засыпанных подтаивающим снегом унтах – Тиаци-колдуна, хозяина ледяного Снёрборга, вальяжно развалившегося на скамье прямо напротив него, и, вирд непостижимый – турс даже не смотрел в его сторону.
– Добрая забава, дочка! – басовитые перекаты мощного голоса гулким эхом наполнили тесную, маленькую комнату. – Хорошая хозяйка подрастает в Снёрборге, славная охотница! Впрочем, не об охотничьих забавах пришел я с тобою поговорить. Ты навещала сегодня нашу… гостью, ведь так? Всем ли довольна она, не пожелала ли что-нибудь мне передать? Не изъявляла ли просьбы увидеться со мною… лично?
Хорошенькое личико нифльхеймки скривилось в брезгливой гримасе.
– Она неумна и горда сверх всякой меры, как, впрочем, и все ее соплеменники-асы! Нет, она не пожелала увидеть тебя, отец. А передать – да, она просила передать, что скорее священный ясень, источенный зубами Нидхегга, обрушится, погребая под собою все девять миров, скорее Скель и Гети, небесные волки, проглотят солнце и луну, скорее разорвёт свои цепи чудовищный Фенрир, чем она согласится…
– Довольно! – хлопнув кулаком по скамье, Тиаци поднялся на ноги. – Она, должно быть, ещё не поняла, с кем имеет дело, проклятая телесная неуязвимость застит ей рассудок и подает ложные надежды… Вот что, Скади, с сегодняшнего дня перестаешь носить хлеб этой строптивице – кувшина родниковой воды ей будет вполне достаточно! Хель беспощадная, рано или поздно я заставлю её подчиниться!
…Скади оборотилась к нему, едва за Тиаци захлопнулась дверь, едва затихли по коридору тяжелые шаги турса-чародея.
– Хозяин Снёрборга опасен в гневе, и я не завидую той, что своим глупым упрямством лишь разжигает в нём ярость, себе на беду… Дарующая Жизнь, Смерть Победившая – хочешь взглянуть на неё, Ранги, на этот нежный цветок асов, что с таким трудом приживается здесь, в мёрзлых нифльхеймских снегах?
***
От лютого холода, царившего в замковых подземельях, не выручало ни тощенькое птичье оперенье, ни пышный мех сокольничей перчатки, в который он, будь такая возможность, зарылся бы сейчас по самый клюв. Расправить крылья и взлететь, разгоняя по венам стынущую кровь, парить под заросшим сосульками-сталактитами высоким ледяным потолком – скорее бы уж конец пути, но Скади не торопилась.
– Ты только взгляни, как здесь красиво, Ранги, он словно выточен из чистого горного хрусталя – наш Снёрборг, прекраснейший из нифльхеймских замков! Южные сады Асгарда, разнеживающее тепло вечного лета – за все сокровища альвов я не сменяла бы на него мой северный край… Небесная крона Иггдрасиля, да ты опять дрожишь! Какой же ты у меня все-таки мерзляк!
…Алмазно сверкающие стены, пол под ногами – хрупкое зеркальное стекло: изящная фигурка Скади, вся в снежно-белом, он сам, черно-серою тенью по левую руку – странно искаженные, расплывшиеся силуэты, души-призраки этого ледяного королевства кривых зеркал. Пятый… седьмой… тринадцатый поворот бесконечно долгих коридоров, расцвеченная всеми красками полярного сияния дверь в стене…
– Суль огнеокая, да что ж это такое!
Он рванулся с цепи-пристежки, точно пес с поводка, едва распахнулась дверь, свечою взмыл в потолок, под тонкий треск разлетающихся цепочечных звеньев, под возмущённые крики Скади.
– Ранги, ко мне! Ранги, немедленно вернись! Ну и …Хель с тобою, дурная птица… – широкий глиняный кувшин, до самых краёв наполненный водой, буквально впечатался в стену, едва не зацепив ему крыло. – Намёрзнешься, наголодаешься здесь – сам пожалеешь, что остался!
Тяжёлые каменные створки с лязгающим скрежетом захлопнулись за спиною Скади, снежной позёмкой прошуршали за порогом её спешно удаляющиеся шаги. Что ж, полдела сделано.
… Она не показалась ему измученной или подурневшей, златоволосая Хранительница Яблок, вечно юная Идун, главное сокровище Асгарда, надёжно упрятанное от мира в тёмных нифльхеймских подземельях. Тепло-золотистая Йера – штрихами-трещинами на крытых наледью стенах, нежный цветочный аромат – сладким облаком вокруг её скудной соломенной лежанки. «Скорее истают льдистые стены Снёрборга под жарко-полуденным солнцем, скорее взойдет трава сквозь мёртвые заснеженные камни, чем я соглашусь…»
– Ранги, хозяйский сокол-потеряшка! – Хранительница взмахнула рукой в пригласительном жесте, и он послушно опустился к её коленям. – И в самом деле – зачем ты остался здесь? Тут холодно и темно, и мне нечем даже тебя накормить. Разве что яблоки… Хочешь?
Она не закричала и не отпрянула, и только тень испуга коротким взмахом птичьего крыла мелькнула в её глазах, когда, неуклюже выписанная когтём на обледенелом полу, перевёрнутая Эваз вдруг полыхнула мертвенно-лунным светом, и он предстал перед пленницей в своём человеческом обличье…
***
Неловко выписанная когтём на обледенелом полу, перевёрнутая Эваз вдруг полыхнула мертвенно-лунным светом, и Локи, рыжеволосый бог плутовства, жданный-загаданный вестник далёкого Асгарда, предстал перед нею в своём человеческом обличье.
…Бледная, белее нифльхеймских снегов, гладко-нежная кожа, огненно-алая Дагаз, змей, впившийся в собственный хвост – клеймом-отметиной на правом предплечье, юркая ящерица-саламандра, танцующая в пламени костра – кроваво-красною татуировкой под левым соском. Нагой, точно в час своего рождения, стоял он перед нею на мерзло-каменных плитах, и под подошвами его таял и плавился лед, и воздух вокруг грелся теплом его дыхания…
– Я здесь, чтобы спасти тебя, Надежда Асов, – он притянул её к себе, в затухающее сияние оборотничьей Эваз, – и мы не можем терять сейчас ни единого мгновенья. Дай руку.
Мертвенный холод нифльхеймских подземелий, кровь вымораживающая магия Исы, не сделали его обжигающе-огненных касаний прохладнее и нежнее, и в тот самый миг, когда острозаточенным ногтем он с силой полоснул по её запястью, ей показалось, что к коже её приложен слиток каленого железа.
– Терпи. Эваз должна получить достаточно крови, твоей и моей, чтобы помочь нам… – коленями опустившись на каменный пол, ведьмак торопливо чертил поверх угасающей руны дымящиеся тёплым паром красно-кровавые рога Эваз-обратительницы, – …помочь обрести крылья, сильные, надежные крылья, которые домчат нас с тобой… до самого Асгарда… до беломраморных… чертогов его... Ты готова?
…Гальдр-заклинание вспыхивает в воздухе сияющим огненным столпом, огонь – его душа, огонь – его стихия, он весь – точно саламандра, танцующая в пламени костра, Локи-оборотень, рыжеволосый бог ведовства, его руки, лицо его – воском текут и плавятся под гибкими струями огня, нос – желтый заострённый клюв, распахнутые руки-крылья, перья – мазками черной сажи.
– Ehwaz felah, Ehwaz skifte hamr! – огонь разрастается, огонь обнимает, пепельно-серым опереньем оседает на коже, она – легкая, она – точно пушинка, воздух держит её, не позволяя упасть, кружит, как яблоневый лепесток, запутавшийся в паутине ветра. – Run Ehwaz, Ehwaz – fjatr-hamr…
В зеркально-ясных стенах хрустального льда их тени-отраженья – серый взъерошенный воробей и сокол, тёмные, с рыжей подпалинкой перья – неслышными призраками скользнули под потолок, сквозь семилучье магических молний, сквозь огненное зарево дотлевающей Эваз, туда, где подчиняясь «Barutr!» разрушительного гальдра, шёл трещинами, сыпался дробью острых осколков гладко-каменный купол их ледяной темницы.
И блеклым монетным серебром сияло в проломе тускнеющее зимнее солнце, и Локи, тёмный бог ведовства и обмана, Локи-хаос, Локи-разрушитель оков, кружил рядом с нею надёжнейшим из провожатых, и впереди был долгий путь домой, и в сердце её не было страха.
***
– Боюсь, что так ты долго не продержишься – воробьиные крылья слишком слабы для дальних перелетов, и мы должны закончить этот рёст, – в свисте ветра, в гулких громовых раскатах надвигающейся грозы слова её спутника были едва различимы. – Передышка, Идун. Тебе… да и мне тоже.
…Этот скалистый островок посреди фьорда, сплошь заросший травой и диким кустарником, она сразу же прозвала про себя «Зуб Великана» – острый каменный клык в широко распахнутой пасти морского залива, жёлто-серый песчаник под ногами да сточенные временем валуны вдоль узкой береговой кромки.
Fuglabjarg, место шумных птичьих гнездовий, короткая передышка после нескончаемо долгого рёста. Надёжное укрытие от дождя для двух измученных дальней дорогою странников...
– Иди ко мне. Так будет теплее, – широкие соколиные крылья жаркой шерстью дорожного плаща укрыли её, защищая от ветра и колких ледяных брызг разыгравшегося ливня. – Не бойся, все будет хорошо! Послушай, Идун…
– Бамм, бам! – за стенами пещеры гремело и грохотало, словно островные тролли затеяли игру в мяч, словно сверкая молниями в густеющей тьме, со звоном сшибались друг с дружкой на поле-стадионе тяжёлые каменные шары. – Бам! Бамм!
…Сол-руна, украшение Мьёльнира, ослепительно белые вспышки над острыми пиками скал. Тор мчится на выручку в золотой колеснице, Тор разгонит всех великанов, под гулкими ударами молота крошатся камни, восходным солнцем сияет до блеска отполированный щит…
– …клетка распахнута, птичка упорхнула, и, обратившись в чернокрылого орла, Тиаци-чародей пустился в погоню за беглянкой, – касания костяного клюва были мягки и осторожны, склонившись к ней, Локи шептал, успокаивал, точно ребенка-несмышлёныша, испугавшегося ночной грозы, грел, надежно укутав крыльями-плащом, Локи-огонь Страны Великанов, солнечный, рыжеволосый бог… – стрелою, пущенной из лука, мчался он сквозь ветер и мглу, стремясь вернуть то, что ему никогда и не принадлежало, летел, оставляя позади заснеженный Снёрборг, все выше и вперед, до беломраморных чертогов Асгарда, до крепкокаменных стен его. И, едва уловив приближение великана, Этель, страж-руна, извечный оберег Асгарда неприступного, зажгла над вершинами башен сторожевой огонь, кольцом ярко-алого пламени окутала стены крепости богов, и ни одно живое существо не могло больше…
– Локи, – птичий, воробьиный голос её был непривычно тонок и слаб, – а как же мы теперь попадем в крепость? Огонь, точно прирученный волчонок, признает тебя, не тронет на тебе ни единого перышка, но я сама, вся моя магия – бессильна перед ним! И даже обрати меня Йера в лесной орех…
– … она не спасет от испепеляющего жара князь-руны. Но я не оставлю тебя без защиты, Идун. Доверься мне.
– Асы зовут тебя богом предательства, но мне хочется верить тебе, Локи, больше, чем любому из них… Знаю – ты не причинишь мне зла.
«Знаю – ты не причинишь мне зла», – рогатая Эваз, цвета луны и молока, диковинным цветком распускается в изрытом трещинами камне.
«Ты не сделаешь мне плохого», – высохшими листьями ссыпаются с рук чёрно-серые перья, пещера-убежище, просторный каменный зал, теперь узка и тесна, не выше верхушек яблонь-первогодок, не шире, чем спальное ложе.
«Ты – свет и огонь, жгучее, жалящее пламя, бог возрождения и смерти, жизнь дающий и отнимающий жизни», – руки его – опаляющий жар, губы его – раскаленные уголья, мгновение – и она сама вспыхнет в его объятиях вязанкой пересушенного хвороста, ещё до того, как сквозь поцелуи-ожоги багровой несмываемой меткой проступит на теле её угловатая Кеназ, ещё до того, как расплавленною лавой хлынет в неё его обжигающе-огненное семя, она не единожды успеет воскреснуть и умереть.
– Локи…
Зеленые глаза-изумруды, усмешливые, ведьмачьи, рыжие искорки пламени на дне, собольи пушистые ресницы... Свет несущий, разгоняющий тьму, истинный бог весны, Локи-феникс, Локи-огненный цветок.
– Теперь огонь признает и тебя, Неуязвимая. Мягчайшим покрывалом обнимет он твои плечи, прирученным зверем скользнёт он к твоим ногам, и ни единой метки-укуса не оставят на твоей бархатной коже его точёные зубы... В путь, Идун, и пусть покинут тебя малейшие опасения! Run Kenaz, Kenaz-skarð, Kenaz felah, verja …
***
«Run Kenaz, Kenaz-skarð», – в рубиновом пламени костра, в острозубчатой огненной короне вставала перед нею крепость богов, Асгард долгожданный, словно прекраснейший из муспельхеймских замков, вынырнул он из-за облачной гряды, сияющий, ослепительно жаркий, – «Kenaz felah, Kenaz verja»! Кеназ, ржавая, полузажившая метка под сердцем, потянула, точно свежая кинжальная рана.
– Поторопись, если не хочешь стать добычей Тиаци! – короткий ободряющий кивок, щекочущее касание крыльев – и красно-багровые волны приняли, закружили её проводника, Локи-сокола, Локи Неуязвимого, и чёрным холодом Нифльхейма дохнула исполинская тень преследователя за её спиною, и слабокрылым птенцом, сорвавшимся с ветки-опоры, крепко зажмурив глаза, упала она в бурлящее огненное море, и море поглотило её.
***
– Донн, дондилиндиндон-дон…– нежное, спокойно-мелодичное пенье арфы Браги Сладкоголосого словно бы окутывало сад, играло соками жизни в древесно-шершавых стволах, клейменых Йера, её домашнею руной, будило навстречу солнцу острые зелёные стрелы свежепроклюнувшихся ростков.
– Донн, дондилиндон-дон…– вскинув на плечи тяжёлую плетеную корзину, она не торопясь шла от дерева к дереву, и яблони-живицы склоняли перед ней свои упругие ветви, отборнейшими, румяно-наливными плодами скатываясь в протянутые ладони.
…Kornskurdamanadr, время жатвы, вечный сезон плодоношения, покой и безмятежность. Один, возносящий норнам благодарственные гимны, огненно-красная жива царственным скипетром в ладонях Отца Богов, живами полные плетёные корзины, живы за праздничным столом Асгарда нестареющего, пятнами непролитой крови на бледно-лилейной скатерти. Улыбками цветущие лица друзей, чёрные от копоти орлиные перья на беломраморных плитах пиршественного зала, Локи…
–… дон-дондилин…дэ-эунн! – плеснулось с недалеких холмов сорванным криком лопнувшей струны, — дэ-эун-дан!
Он показался из-за ближайшей яблони, весь в золотом и ярко-алом, Локи-ведьмак, Локи-победитель великана, зеленоглазый ётун из пришлых, бог надвигающегося Рагнарёка, и Кеназ, метка-ссадина под сердцем, привычно полыхнула ей острым, пульсирующим жаром.
«Опять, о, норны всеведущие…»
– А ты все такая же, Идун, бесконечно щедрая, любимая всеми асинья, и даже метины-зарубки на коре не в состоянии испортить этой прекраснейшей из садовых яблонь, – тонкие, искривленные шрамами губы сложились в некое подобие улыбки. – Блаженный вирд, удачно выпавшие руны!
«А ты все такой же, сын Лаувейи, бог магов и скитальцев, колючий, неуступчивый и злой на язык, бог-перекати-поле, бог-аскет, не нуждающийся в сонмах почитателей, – она с трудом отвела глаза от краснокровавых складок дорожного плаща, прожорливым пламенем лесного пожара стелившихся между ромашек и одуванчиков. – Дагаз, огонь испепеляющий, что оставляет после себя лишь выжженную землю – как же немилостив порой бывает к нам вирд всемогущий!»
– В весенний месяц Krakamanadr, сезон сбора смолы, густыми янтарными слезами исходит дерево под остронаточенным ножом, и рана затянется к Kornskurdamanadr, сезону сбора плодов, и свежей зелёной корою покроется иссеченный ствол, а шрамы останутся, глубокие, до самой сердцевины, но… какое дело до ран дерева тому, кто видит в нем всего лишь добротные поленья для своего очага?
…Огненно-алая Дагаз – витою руной на правом предплечье, огненно-красная жива – мятущийся пламенный шар в его ладонях, губы его в розово-алых подтеках яблочного сока, сладкие, точно медовая смола садовых живиц. Пламя и платина, красное к золотому…
– …донн, дондондилинь… – прощаясь, пели за холмом позолоченые струны. По сочно-зелёной траве, по беломраморным плитам асгардовских чертогов он шел от неё прочь, и жаркое закатное солнце пылало в огненно-рыжих волосах, и ярче закатного солнца сверкала на плаще его обратная Кеназ, мятежное пламя Ётунхейма, призрачно-зыбкое марево над кронами не знающих шрамов Древ Огня Воды. Золотых Яблонь далёкого северного края, равных которым не было во всех девяти мирах.
______________________________________________________________
* огонь воды – кеннинг (поэтическая метафора) золота
* гальдр – колдовское заклинание
* хускарл – слуга-телохранитель
* варг – изгнанник
* вирд – рок, судьба
* сейдр – форма магии. При помощи сейдра творили волшбу и прорицали. Обычно эту магию использовали во вред – наслать болезнь, сумасшествие или даже смерть. В основном колдовали женщины. Иногда занятие подобной волшбой наказывалось смертью.
* рёст – мера исчисления расстояния на суше, соответствующая одному переходу между двумя остановками для отдыха. Расстояние не измерялось, оно угадывалось приблизительно
* Трюгг, Трюгги, Трюгге – в переводе с древнескандинавского имя означает «надёжный»
* горд – отдельный двор, устойчивый комплекс жилых и хозяйственных построек с пашней и отчасти с угодьями: лугом, рыбными ловлями, участком леса
* Ранги – в переводе с древнескандинавского имя означает «неверный, неправильный»
* Ehwaz felah, Ehwaz skifte hamr – Эваз прячет, Эваз меняет обличье (магическое заклинание на древнескандинавском)
* Run Ehwaz, Ehwaz – fjatr-hamr – руна Эваз, Эваз – одежда из перьев (магическое заклинание на древнескандинавском)
* Barutr – «разрушать» на древнескандинавском
* Fuglabjarg – «птичий базар», в переводе с древнескандинавского
* Run Kenaz, Kenaz-skarð, Kenaz felah, verja – руна Кеназ, Кеназ-шрам, Кеназ прячет, защищает (магическое заклинание на древнескандинавском)
* Kornskurdamanadr – «месяц жатвы» в переводе с древнескандинавского, в современном календаре соответствует периоду с 23 августа по 24 сентября
* Krakamanadr – «вороний месяц» в переводе с древнескандинавского, в современном календаре соответствует периоду с 21 марта по 20 апреля
Похожие статьи:
Рассказы → Ржавчина
Рассказы → Völuspá
Рассказы → Каменная сказка, или Сага о последних временах
Рассказы → Lokka Táttur
Рассказы → Ожерелье цвергов
