Глава 14
—Не бейте меня, люди добрые, – голосок у девчонки, как пила – тонкий и противный. – Не ешь меня, добрый эльф, я тебе пригожу–у–усь!
Кого это она назвала эльфом? Оглядываюсь по сторонам. Кроме нас с Арнольдом, и дохлого человекопаука, никого нет.
—Ой, люди добрые, – верещит девица. От звука её голоса у меня начинают ныть зубы. – Я сирота, ни мамы, ни папы, иду на хутор к тётке, никого не трогаю…
Замечаю у девчонки надпись на груди: "Энн Глазастая". Точно глазастая – взгляд у малявки, как у совы.
—Отведите меня к моей тётке, добрые путники–и–и. Она вам запла–а–атит…
—Сколько? – живо интересуется мой спутник.
—Тётка меня очень лю–ю–юбит. Пять золотых.
—Десять, и доведём до порога.
—Пять.
—Десять.
—Я вам короткую дорогу в город покажу. Шесть.
—На дороге опасно. Одиннадцать.
—Сплетни, свежие слухи, ужин у тётки. Семь.
—На дороге крысы, пауки, гоблины. Двенадцать.
—Тогда идите сами. Семь.
—По рукам.
Не в силах слушать этот торг, отворачиваюсь, иду к убитому пауку. Серое, округлое брюхо, похожее на миниатюрный волосатый дирижабль, распласталось поперёк дороги. Тонкие коленчатые ноги судорожно поджаты к бокам.
Подхожу ближе. Стройный женский торс вырастает прямо из пузыря. Вокруг тонкой талии топорщится короткая волосяная бахрома. Венчик жёлтых волос, вроде дикарской соломенной юбочки, колышется на ветру. Гладкая кожа живота, узких плеч и обнажённой груди покрыта ромбовидным узором, как у змеи. Руки, совсем человеческие, закинуты за голову. Жёлтые глаза слепо уставились в небо.
На шаровидной коленке передней ноги монстра сидит синекрылый мотылёк, сучит ножками. Второй мотылёк вьётся над ним, чего–то хочет. Видно, самец.
Вытягиваю руку с мечом, и на всякий случай тычу остриём паучиху в пузатый бок. Мало ли что, вдруг женщина в обмороке? Крылатая парочка испуганно улетает. Согнутые в коленях суставчатые ноги монстра неожиданно содрогаются, и с неприятным звуком скребут когтями по земле. Раздаётся хлопок, будто лопнул воздушный шарик.
На конце надутого брюшка, там, где особенно густо растут серые волоски, внезапно лопается кожа. Брюхо расходится поперёк, как перезрелый плод. Из отверстия, вместе с мотком спутанной паутины, вываливается что–то круглое, мокрое, и с влажным шлепком падает на дорогу.
Слышу за спиной сдавленный писк девчонки. Наклоняюсь над мокрым комком. В блестящем коконе влажной плёнки что–то смутно белеет, будто гроздь крупного винограда.
Нагибаюсь, беру кокон в руки. Он неожиданно лёгкий, мягкий и тёплый. Будто котёнок.
—Гляди–ка, паучьи яйца, – Арнольд уже здесь, разглядывает добычу в моих руках. – Ого, пятьдесят золотых!
Откуда парень узнал, сколько это может стоить? Вглядываюсь в кокон и вздрагиваю. Я вдруг замечаю то, что не видел раньше: крохотные буковки сбоку, как будто муха наследила. Как скрытый узор, картинка, которую не увидишь, пока не посмотришь под определённым углом. Несколько слов, и цифры. От неожиданности едва не роняю добычу на землю.
С привычным звоном выскакивает табличка, моя блондинка щебечет: «Наблюдательность, навык повышен!»
Ну конечно. Как я раньше не заметил? Здесь же всё проштампованное. Люди, вещи, растения. Оглядываюсь вокруг. Может быть, и это горячее, рыжее солнце, что висит над холмами, тоже имеет надпись на своём огненном боку?
Смотрю на густую зелень вдоль дороги, на туманные вершины холмов, на цветущие кусты, увешанные лиловыми бутонами. Вот она, моя единственная реальность. Всё записано, отмечено, сочтено.
Машинально убираю добычу в мешок. Накатившая тоска уже пропадает, растворяется, как следы на песке.
Обхожу паучиху. За ней, наполовину придавленный огромной тушей, лежит здоровый мужик в блестящих доспехах. Лицо стражника почернело, будто обугленное. Кожа кое–где лопнула, и оттуда сочится сукровица. Отвожу глаза от искажённого в предсмертной муке лица, разглядываю амуницию.
Не зря моя блондинка трещала про наблюдательность. Теперь я вижу то, что раньше не замечал. По краю доспеха покойника идёт короткая надпись: «Капитан стражи. Тело». Видно, что доспехи офицера более тонкой работы, и выглядят куда изящнее, чем у простых стражников.
На поясе стражника – кожаная сумка. Потёртая, видавшая виды, кожа, ременная застёжка обрезана, и из–под приоткрытого клапана виднеется кончик пергамента.
Подцепляю пергамент, сумка открывается сама. На землю вываливается десяток золотых монет, чернильница, перо – вроде гусиного – и серебряное кольцо. Свёрнутый в трубочку листок остаётся у меня в руке.
Разворачиваю листок. Несколько коротких строчек, написанных столбиком. Ничего не понимаю. Каждая буква по отдельности кажется знакомой, но слова из них никак не складываются.
Арнольд наклоняется над листком, негромко читает вслух:
«Госпожа погоняет кнутом
До полуночи злую кобылу
Засияет в покое ночном
Над могильной скалою уныло
Кровью мужа холодной водой
Наливать из большого ушата
Чашей полной молвою людской
На камнях колдовского
Заката…»
—Это что, стихи? – гляди–ка, а покойный капитан был романтик. Стихи писал, вон, даже чернильница в сумке.
Мой спутник кривится, как от зубной боли:
—Ерунда какая–то. Похоже, шифрованная записка.
Кладу листок себе в мешок. Подбираю с земли кольцо. Внутри, на серебряном ободке, что–то написано. Мелкие, острые буквы, слов никак не разобрать.
—«Сила», – читает красавчик. – Если тебе не нужно, отдай мне. Ты и так сильный.
Надеваю кольцо на палец. Ничего не чувствую. Арнольд не отрывает взгляда от безделушки на моей руке. Ладно. «Покуда живы жадины вокруг, удачи мы не выпустим из рук»… Откуда это? Не помню.
—Хорошо. Я тебе кольцо, а ты отдаёшь мне свитки. Которые огнём стреляют.
—Это нечестно! Ты даже читать не умеешь!
—А ты научи.
Арнольд багровеет, лезет в мешок. Вытаскивает свиток и даёт мне.
—Все давай.
—У меня всего три.
—Ну, как хочешь.
Кладу три свитка к себе в мешок. Отдаю красавчику кольцо. Тот сразу надевает его на палец и радостно скалит зубы. А мне вдруг кажется, что обманули здесь кого–то другого.
Поднимаюсь на ноги, смотрю на обобранный труп. Тот безучастно уставился в небо пустыми глазами.
—Он – не человек?
Красавчик молча кивает.
—Ты мне говорил, что если стоять на месте, можно стать вот таким. Телом без имени. Это правда?
Арнольд кашляет, отворачивается, разглядывает солнце над головой.
—Эрнест, не надо понимать меня так буквально. Но, в общем, да. Тот, кто стоит на месте – умрёт. Станет бессмысленным, бездумным существом.
«Есть, пить, дышать, и не думать, – меня пробирает дрожь. – Не думать, не жить».
—Поэтому я не стал убегать от паука, – тихо говорит Арнольд. – Если бежать от опасности, она тебя всё равно настигнет. Придёт к тебе во сне. Ты просто заснёшь, и не проснёшься. Станешь деревом, кустом, облаком. Будешь частью этого мира.
—Значит, выхода нет. Убей, или умри?
—Потом ты сможешь завести магазин, торговать шкурками убитых животных. Но чистеньких здесь нет. Все новички должны убить хоть кого–то. Все до единого. Такова жизнь.
Бросаю последний взгляд на паучиху. Может быть, она тоже когда–то была человеком.
—Тогда что мы стоим? – оборачиваюсь к Глазастой Энн. Та всё это время стояла рядом, и слушала нас в оба уха, аж рот открыла от напряжения. – Где там твоя тётка?
—Иди за мной, добрый эльф, – тут же заверещала малявка. – Я покажу вам путь!
Энн убегает вперёд, приплясывая от нетерпения.
—Она назвала меня эльфом, – говорю сквозь зубы. – Это комплимент или оскорбление?
—Но ты в самом деле эльф, – хмыкает красавчик.
—И что это значит?
—Проклятье, Эрнест, я всё время забываю, что ты ничего не знаешь. Ты же видел себя в зеркале. Типичный дикий эльф. Только очень здоровый и совсем синий. Совсем как… ну, как Аристофан. Только моложе.
—Значит, этот ваш легендарный Аристофан – тоже эльф?
—Он – старейший из эльфов. Так говорят. А ты с виду совсем ещё зелёный… то есть синий. Ну, ты понял.
Красавчик опять кашляет в кулак, прибавляет шагу, и догоняет Глазастую Энн, оставив меня позади.
Глава 15
Принюхиваюсь. Мои звериные уши сами поворачиваются, ловят звуки впереди. Чувствую, как дрожат тончайшие волоски на их заострённых кончиках, реагируют на дуновение ветра.
Ветер доносит запах жареного мяса. Умопомрачительный аромат шашлыка, сочного, с лучком. Тлеют в дыму сосновые шишки, кипящий жир капает на угли и шипит. Глотаю слюну. Когда я ел в последний раз?
К аромату мяса приплетается свежий запах реки, ветер доносит ритмичный плеск, как будто посреди леса шумит небольшой водопад.
Энн бежит вприпрыжку впереди, на лохматой голове – венок из красных маков. В тощей ручонке – пучок анютиных глазок, каждый цветок размером с блюдце. Девчонка распевает во всё горло писклявым голосом: «Жил–был Эрнест Кровавый, он славный был геро–ой… любил налить отравы он троллю под горо–ой!»
Вот над кронами цветущей вишни показались каминные трубы, и верх черепитчатой крыши. Видно, хозяйка растопила очаг – над крышей поднимается дым, завивается густыми клубами. Энн машет нам рукой и сворачивает на тропинку.
Аромат шашлыка усиливается. Я прибавляю шаг, обгоняю запыхавшегося Арнольда.
Залитая солнцем поляна у ручья. С величавой медлительностью крутится мельничное колесо, лопатит воду маленькой запруды. Вода брызжет, сверкает на солнце, скачет по камням игрушечным водопадом.
Утоптанный пятачок двора, ограда из жердей распахнута настежь. Стена дома, серые камни кладки все в копоти, весело трещит огонь, багровые языки пламени лижут оконные рамы, танцуют под крышей…
—А–а–а! – Энн издаёт пронзительный вопль.
Вот откуда запах жаркого. А я–то облизывался. У крыльца лежит нечто вытянутое, чёрное, похожее на обугленное бревно.
—Дядя! – визжит девчонка.
Арнольд издаёт горлом странный звук. Красавчик бледнеет до синевы. Медленно, очень медленно вытаскивает из мешка посох–рогульку.
Оглядываю двор. Запах палёной плоти забивает ноздри, в ушах звенит от крика Глазастой Энн.
—Тётя, там моя тётя, – заходится воплем малявка, тыча пальцем в окна. – Спасите её!
Сам не замечаю, как в руке оказывается меч. Поднимаюсь по ступенькам крыльца. Дверь сорвана с петель, из проёма пышет жаром.
Прикрываю локтем лицо, захожу внутрь. Под ногами хрустит выломанная дверь. Глаза слезятся от дыма, иду почти на ощупь. Уши улавливают странный хруст и чавканье. Будто голодная свинья торопится набить брюхо у корыта.
—Эй! – кричу, – есть кто живой?
Странно, если в доме случился пожар, почему дверь выломана внутрь, а не наружу?
Застываю, поражённый этой мыслью. Тут же с глухим чмоканьем в стену входит стрела. Как раз там, где я должен был оказаться, если б не остановился.
Хруст прекращается. Кто–то сопит, шумно вдыхает, как будто за стеной заработали огромные кузнечные мехи. Слышу нарастающий свист и хрипение.
В следующий миг в меня врезается гудящий паровой каток, и сбивает с ног.
С маху прикладываюсь затылком к чему–то твёрдому и острому. В голове вспыхивает невиданный фейерверк. Слышу глухой рёв, сквозь искры в глазах вижу летящий мне в лицо огромный кулак. Последнее, что фиксирует моё сознание – табличка кроваво–красного цвета, и тревожный голос моей блондинки: «Ранение! Срочно лечитесь!» Дальше – темнота.
***
—Можно хоть этого распотрошить?
—Нет, нельзя.
—Я жрать хочу.
—Не жрать, а есть. Что за бескультурье!
—Вот нажрусь, буду культурным.
Поворачиваю голову. Темно, хоть глаз выколи. В черепе – будто ёж свернулся, во рту – мерзкий привкус гари. Нет, это не сон. Прошлый раз я проснулся бодрым и свеженьким, как огурчик.
Пробую пошевелиться. Что–то мешает. Руки замотаны ремнём, ноги скручены так плотно, что чувствую себя русалкой. То есть русалом. Существом, у которого ноги слиплись в один холодный толстый хвост.
—Ну, дай, хоть ногу отгрызу? На одной попрыгает… – хриплый, низкий голос, говорящий гнусавит, будто насмерть простужен.
—Нет, я сказал, – второй голос тонкий, как у ребёнка, с повизгиванием в конце слов. Словно говорит ожившая кукла.
Нос щекочет шершавая, вонючая тряпка. Да у меня мешок на голове, вот почему так темно.
—Один очнулся. Тащи его сюда! – распорядился писклявый.
Слышу тяжёлые шаги. Потом меня хватают за ноги и волокут по земле. С головы срывают мешок, и я зажмуриваюсь от яркого света.
—Откуда у тебя эта записка?
Моргаю, глаза слезятся от насыпавшейся на лицо мелкой трухи от мешка.
У крохотного костра сидит пузатый человечек, ковыряется в кучке разложенные возле огня вещи. Узнаю свой меч, ворох пергаментных свитков, посохи Арнольда.
—Говори! – рычит второй, и встряхивает меня, как тряпку.
Зрение наконец проясняется. Надо мной нависает бычья морда. Прямо на меня смотрят выпуклые, блестящие глаза животного. Налитые кровью белки, щётка жёстких волос на низком лбу, перечёркнутом глубокими морщинами. Сбоку массивной головы торчат короткие, кривые рога, кончик одного обломан. Под рогами подрагивают неожиданно смешные, бархатные телячьи уши.
На одном ухе красуется ряд блестящих металлических колец, в одном, самом крупном, сверкает крохотный драгоценный камень.
—Кто дал тебе эту записку? – требовательно вопрошает писклявый.
Смотрю на него и вздрагиваю. Это не человек. Вытянутое, тонкое рыльце, скошенные к центру крохотного личика глаза, круглые и чёрные, как икринки. Вместо волос на круглой, лысой голове – полупрозрачные антенны. Они двумя пучками торчат надо лбом и покачиваются от малейшего движения.
Округлое тельце, узкое в плечах, расширяется книзу, как мягкая груша. Длинные, тонкие руки, на маленьких ладонях – по три вытянутых суставчатых пальца.
Одна трёхпалая рука монстра держит развёрнутый листок со стихами покойного капитана стражи.
—Говори! – опять рычит человекобык, и встряхивает меня за ремень, стянутый на локтях.
—Тебе–то что? – желудок скручивает от досады. Надо же было так глупо попасться в лапы этим двум причудам генетики.
– Фредди, дай, я откушу ему ухо! – человекобык обдаёт меня запахом гниющей плоти. Скрипят крупные зубы, на плечо мне капает горячая слюна. В памяти выскакивает странная фраза: «Фигушки, я плотоядная!»
—Подожди, Джонни, – морщится писклявый монстр. – Не видишь, разве, что это новичок? С ними надо поласковей.
Бык Джонни утробно хохочет, меня трясёт вместе с его вцепившейся в ремённые путы лапищей.
—Новичков мало, а охотников – пруд пруди, – печально замечает Фредди. – Сотня за новичка, три сотни – за совсем зелёного… так и по миру пойти недолго.
Писклявый встрепенулся, антенны на его лысой голове задрожали.
—Эй, Джонни, тащи второго.
Джонни бросает меня на землю у костра, уходит и возвращается со связанным, как колбаска, Арнольдом. Тот мотает головой, под глазом у красавчика наливается багровым цветом здоровенный синяк.
—Очнулся? – деловито спрашивает Фредди. Арнольд таращит на него глаза, безвольно качается в ручищах человекобыка. – Что молчишь, язык проглотил?
—Я не глотал, – тут же протестует Джонни. – Это не я!
Арнольд издаёт сдавленный вопль, и начинает отчаянно дёргаться в своих путах.
—Ну что за новичок нынче пошёл, никакой сознательности, – писклявым голоском замечает Фредди. – Подумаешь, великое дело, попались. Крыс, гоблинов, пауков убивали? Убивали. Добро накопили? Накопили. Опыт прокачали? А как же. Так делиться надо!
—Вы, вы… – сипит красавчик. – Вы монстры! Вас не должно быть!
Фредди закатывается от смеха, его пухлое брюшко трясётся, он шлёпает по нему трёхпалыми ладошками. Раздаётся звук, будто стучат по пустому бочонку. Джонни вторит ему хриплым басом.
—Ой, насмешил, – пищит Фредди, утирает ладонью глаза–бусины. – Ладно, ближе к делу. Сейчас мы разберёмся с хабаром. Потом займёмся вашими тушками. Процедура такая: я выкачиваю из вас ваши жалкие силёнки, Джонни берёт вас в охапку и тащит на рынок. Продаёт там по сходной цене, и все довольны. Вы попадаете в хорошие руки, мы – зарабатываем себе на жизнь. Хе–хе.
Джонни, кряхтя, поднимается на ноги. Они у него короткие, кривые и тоненькие, как у ребёнка. Круглое личико его бледнеет, морщится, рыльце носа заостряется, и начинает расти.
Лёжу у огня, куда меня толкнул бык Джонни, смотрю снизу вверх, как преображается писклявый монстр. Краем сознания отмечаю запах палёного и тихое потрескивание кожи на локтях – то ли это горит ремень, то ли мои руки. Но мне уже всё равно. Красавчик Арнольд взвывает от ужаса, волосы на моей голове встают дыбом.
Тонкий нос монстра окончательно вытягивается, как телескопическая антенна. Посреди крохотного лица покачивает острым жалом блестящая костяная игла. Бусины глаз отливают багрянцем в свете костра. Кончик иглы вымазан чем–то красным, похоже, засохшей кровью.
Монстр, пошатываясь на коротких кривых ножках, делает шаг вперёд. Со свистом втягивает воздух, волоски антенн на лбу жадно вибрируют.
—Кров–в–вь, – свистит тонкий голосок, в котором уже нет ничего человеческого. – Кров–вь. Жиз–з–знь.
Арнольд снова кричит, и обмякает на руках у Джонни. А я вдруг понимаю, на кого похож наш писклявый уродец. Это комар. Здоровенный говорящий комар по имени Фредди.
Похожие статьи:
Рассказы → Портрет (Часть 1)
Рассказы → Портрет (Часть 2)
Рассказы → Обычное дело
Рассказы → Последний полет ворона
Рассказы → Потухший костер
