Исполнитель предрассудков

  "Исполнитель предрассудков.

Часть первая. Враг.

 Я открыл глаза и прочел:

                                   "Враг рода человеческого".

Точнее, они и до этого были у меня открытыми. Только при этом я не то спал, не то… А черт его знает, чем я до этого занимался. Так — бред какой-то. Будто бы информация в голове спуталась, превратилась в мешанину непонятных слов и абсолютно бессмысленных символов. А потом ее будто пропустили через декодер и я… проснулся? Реальность курьерским составом ворвалась в мой мозг, пробивая брешь в той белиберде, которая творилась у меня в голове, выстраивая ее уже в понятном порядке, и я будто бы прозрел. Все предметы обрели яркость и резкость. В том числе и эта надпись.

 Итак — враг рода человеческого.

 Оригинальный способ оставить сообщение, скажу я вам. На потолке, по мелу, чем-то красным. Надеюсь хоть не кровью? С виду похоже на краску, но кто его знает, насколько серьезно относился к своему творчеству неизвестный мне писатель.

 Из всего этого возникает вопрос: это обвинение или сообщение типа "Здесь был Вася"?

 Если первое, то не удивлюсь, если на потолке действительно окажется кровь. И, боюсь, одной надписью дело не ограничится.

 Если второе… Вообще-то врагом человеческим издревле является сатана, но как-то с трудом верится, что моя скромная персона привлекла столь пристальное внимание с его стороны, что он не побрезговал оставить мне собственный автограф, да еще на таком месте...

Самым удивительным было то, что особого беспокойства я не испытывал. Будто бы для меня в порядке вещей получать подобные сообщения.

Странный, однако, я человек. Был, по крайней мере, до вчерашнего ве­чера. Я, в очередной раз, попытался вспомнить, как же жил раньше, до того момента, ког­да вчера вдруг понял, что почти ничего не помню. Вот, только что пом­нил, и вдруг, память растаяла, как кубик льда в духовке. Остались только какие-то всполохи, которые правильней было бы назвать ощущениями, а не воспоминаниями, похожие на части головоломки, которых было так мало, что, как не складывай, ничего определенного не получится.

Как и следовало ожидать, моя очередная попытка восстановить события хотя бы предыдущего вечера оказалась бесплодной. Ну и ладно_.

Спал я в шортах и майке, поэтому тратить время на одевание мне не пришлось. Потянувшись так, что хрустнули суставы, я встал  и взял курс на кухню_. Там поставил вариться кофе, а сам, усевшись за стол, принялся лениво размышлять о том, что мне де­лать дальше.

 Хорошо еще, что проблемы с памятью у меня начались, когда я находился дома. Страшно подумать, что могло произойти, приключись это со мной на улице. Мягко говоря, проблем у меня бы было гораздо больше. Я представил, как брожу по ночному городу, понятия не имея, в какой же стороне мой дом, и зябко поежился.

 Амнезия моя была не полной, а частичной. Как в той комедии: "… тут — помню, а тут — не помню". Читать и писать я не разучился, не забыл, что огонь жжет, а вода утоляет жажду и тому подобное. Я даже смог за вчерашний вечер восстановить кое-что из канувшего в провал в памяти. Обнаружив паспорт — сравнил отражение в зеркале с вклеенной в документ фотографией.Теперь я знал — зовут меня Королев Дмитрий Михайлович, мне 25 лет, холост, проживаю в городе Светлоярске по ул. Добрынина д.6 кв_.44.

Скажите — мало? В моем положении и это уже кое-что_. Найденный паспорт я засунул себе в задний карман джинсов, решив пока держать его при себе, пока не выучу записанные в нем данные.

Кофе закипел, и я налил себе в чашку. Кстати, какое сейчас время года? Я подошел, к окну и глянул на окружающий мир с высоты 4-го этажа. За окном было лето или ранняя осень_. Несмотря на то, что было еще довольно рано, часы на руке показывали 7_.40. улица за окном была полна спешащих людей. Из чего я сделал вывод, что день нынче будний. Я еще раз глянул на часы. Тяжелые, из желтого металла. Золотые что ли? Если да, выходит я – мужик зажиточный.

 Вчера, в поисках паспорта или каких-либо дру­гих документов, я то там, то здесь обнаруживал деньги, как наши так и иностранные.

Кстати, чем отличаются наши от иностранных, я тоже прекрасно помнил.

 "Митя, давай быстрее!" — услышал я через открытую форточку: “Я на работу опаздываю".

Работа? Интересно, а я где-нибудь работаю? Я закрыл глаза и попытался представить род деятельности, которым зани­маюсь. Врядли я работаю на заводе — там таких денег мне и за две жизни не заработать Может, какая-нибудь фирма? Купил, продал — денежки в кар­ман? Я пожал плечами. Особой тяги к коммерческим операциям я не чувст­вовал, но, в конце-концов, в наше время мало кто работает по зову сердца Сейчас, во главу угла ставится достаток, дающий хоть какую-то незави­симость от окружающего враждебного мира. Я побродил по квартире, заг­лянул в спальню — надпись на потолке никуда не делась — и  рассеянно ткнув на одну из кнопок, включил приемник.

 По радио говорили о мафиозных разбор­ках в столице, и я вдруг подумал, а что если я бандит? Странно, но это предположение мне не то чтобы понравилось, но что-то на миг шевельнусь внутри меня, когда я представил, как луплю какого-нибудь бедолагу, выколачи­вая у него долг. Долг — не долг, а бить людей мне явно доводилось. Может я боксер? Да нет. Странное дело, но мысль о том, что я сам могу пострадать в драке или перестрелке, почему-то показалась мне нелепой и смешной.

“Значит я не боксер, я — супермен!” — подумал я и сам усмехнулся своим мыслям: “Вот ведь бред какой!”

Вернувшись на кухню, я заглянул в холодильник, А вдруг по его содержимому можно будет сделать выводы об образе моей забытой ныне жизни.

М-да. Пусто-с. То есть абсолютно. Не хватало только, повесившейся с голодухи мышки. Зачем тогда было включать его в сеть? Я выдернул вилку из розетки и свет погас. Ах да — у меня же денег навалом! А так как человек я, судя по всему холостой, то завтракать, а также обедать и ужинать я ходил в какое-нибудь кафе, или пельменную. Или в чебуречную. Или в шашлычную...

 Я вдруг почувствовал нешуточный голод. Что ж придется топать на улицу. Заодно, может встретиться знакомый, который меня узнает, и что-нибудь мне обо мне расскажет.

Положеньице!

 Натянув фут­болку и джинсы, в заднем кармане которых лежал паспорт, я надел кроссовки на босу ногу. Все это было проделано полуавтоматически, из чего я сделал вывод, что обычно я так и одеваюсь. Чуть было не воз­никла проблема с ключами от входной двери, но я довольно быстро об­наружил их висящими на золотом гвоздике в прихожей_. Сунув ключи, а также некоторую сумму, достаточную, как мне показалось, для плотного завтрака, в карман я хотел было покинуть квар­тиру, но тут обнаружил в кармане конфету. Обычную конфету, шоколад­ную с глупым названием на этикетке: "Съешь меня!". Выходит я еще и сладкоежка.

Начинать завтрак с конфет мне не захотелось, я засунул ее обратно, вышел из квартиры и захлопнул дверь.

 Ни лестница, по которой я спускался, ни скамейка у подъезда, пустая пo причине раннего утра, не навели меня ни на какие воспоминания, и я двинулся по улице в поисках заведе­ния, где меня бы могли покормить. Полчаса мои поиски были безуспешны. Отчасти я сам был в этом виноват, так как двигался по прямой, не свора­чивая, боясь заблудиться в незнакомом городе.

 Наконец я увидел кафе "Люля-кебаб", а нап­ротив его, по другую сторону улицы — рынок и дымящийся мангал, под скромной вывеской: “Шашлык-машлык".

Я начал с кафе. Увы — дверь была закрыта, а распорядок работы сквозь стеклянную дверь сообщил мне, что откроется кафе не ранее 12.00. Пришлось мне переходить улицу и заказывать у улыбающегося золотозубого усача кавказской на­циональности две порции шашлыка-машлыка.

 Усевшись за столик под зонтиком, я с жадностью набросился на еду. Но не успел я закончить с первой порцией, как дверь кафе открылась, и оттуда вышел здоровенный детина с бри­той головой, в черных спортивных штанах, такой же черной майке и тя­желых тапочках на босу ногу.  Довершали его туалет толстенная золотая цепь на шее и сотовый телефон в сжатом кулаке. Небрежной походкой он направился пря­миком к моему столику и сел напротив. Я замер с набитым ртом. Неуже­ли я был прав на счет бандитского происхождения своей профессии? В таком случае, кто передо мной — друг или враг?

Детина, между тем, порылся в кармане и положил передо мной конфетку.

— Сделай, как там написано,- сказал он и, к моему удивлению, пошел обратно в кафе. Правда, на полпути он остановился, это слу­чилось как раз посередине проезжей части, и обернулся.

"Сейчас скажет: “ ALL BE BACK ",- подумалось мне, но он всего лишь буркнул:

— Бывай,- и, не обращая внимания на отчаянно взвизгнувшие тормоза попавшихся ему на пути белых “Жигулей” продолжил свой путь.

Когда он исчез за дверьми, я, наконец, перевел взгляд на конфету, взял ее и развернул. Обычная шоколадная конфета, ни тебе записки, ни гравюры по шоколаду. Я посмотрел на обертку, но ничего, кроме уже извест­ного мне названия "Съешь меня" не обнаружил. С трудом проглотив ос­татки шашлыка я отодвинул от себя вторую порцию. Аппетит пропал.  Я повертел конфету в руках, развернул и бросил ее себе в рот. После этого я решил вернуться домой. Встал, расплатился с хозяином. Вдруг навалилась уста­лость и  мне почему-то расхотелось шляться по улицам в поисках слу­чайных встреч со знакомыми.

Слегка волоча ноги, я тронулся обратным маршрутом. Где-то на полпути я почувствовал, что со мной, что-то не­ладно. В голове будто началось брожение, будто там начал скапливаться некий газ, сначала немного, затем все больше и больше, и я начал ис­пытывать какое-то странное давление внутри. Оно накатывало волнами, и с каждой новой волной череда едва уловимых образов и обрывков воспоминаний мелькала перед моими глазами и снова исчезала, чтобы снова промелькнуть в очередном накате. Не говоря о прегадостных ощу­щениях, изменения в моем самочувствии еще и мешали моему движению домой, дезориен­тируя и, временами, отключая центры равновесия. К дому я подошел уже шатаясь, как пьяный, расставив руки в стороны, будто шел по палубе корабля, застигнутого штормом.

 Я уже готов был войти в подъезд, как вдруг:

— Тьфу, на тебя! Нечистая сила!

Слова эти принадлежали высокому мужику в костюме с потрепанным портфелем в руке. А ругался он не на меня, а на черную, как смоль, кошку, перебежавшую ему дорогу.

— Вот ведь сука,- пожаловался мужик в окружающее пространство: — Теперь точно сегодня получки не будет.

Он с надеждой посмотрел на меня, не собираюсь ли я пройти через проклятое место первым. Я не собирался, так как стоял, вцепившись в невысокий заборчик палисадника, и меня здорово штормило. Видя, что я спасать его не собираюсь, мужик глянул на часы, чертыхнулся и, сплю­нув через плечо, решительно перешагнул траекторию движения кошки.

— ( — - — - — - — - — - — - — - — - ), — такая вот белиберда подумалась мне, и я чуть не потерял сознание.

А еще подумалось:

— Наш клиент.

Откуда-то у меня возникло ощущение, что мужику сегодня не поздоровится. Но удивляться своим мыслям, а так же очередной какофонии, временно возникшей у меня под черепушкой, было не время и не место.

Неверным шагом я добрался до лифта и нажал в нем кнопку 4-го этажа. На полуавтомате я вышел из кабины и направился к своей квартире, но тут меня ждало препятствие, в лице трех здоровенных амбалов, в масках, маск­халатах и с автоматами наперевес. Захват мой сопровождался истеричными криками типа: "Стоять! Ни с места! Не дергайся, козел!", а так же несколькими чувствительными ударами по почкам и в затылок. Это на некоторое время привело меня в чувство.

"Видимо, все-таки я бандит”, — решил я пока группа захвата надевала на меня наручники и, открыв дверь тащила меня через всю квартиру в зал, где усадила на стул, а сама выстроилась за моей спиной наподобие почет­ного караула.

Мне все это время было как-то не до них. Волны накатывались на меня беспрестанной чередой, и перед глазами все плыло, вдобавок мне ужасно хотелось спать, мельком я снова удивился собственному спокойствию и неизвестно откуда взявшейся уверенностью, что ничего мне эти громилы сделать не могут.

Между тем, в комнату вошел худощавый мужчина в форме майора милиции с усталыми глазами, держа под мышкой толстую кожаную папку коричне­вого цвета.

— Следователь Пышкин, — представился он.

Я никак не отреагировал на его слова, и он продолжил:

— Гражданин Королев Дмитрий Михайлович, вы задержаны по подозрению в убийстве. Вот санкция на ваш арест.

Он поднес к моему лицу бумажный бланк с отпечатанным на нем текстом, который я, даже захоти, не успел бы прочитать, так как следователь тут же спрятал бланк в свою папку.

— А вот,- Пышкин достал еще одну бумажку:- Ордер на обыск в вашей квар­тире. Потом распишитесь, что были с ним ознакомлены.

Я молча пожал плечами, мол, ищите. Пышкин поинтересовался, имею ли я оружие, наркотики или драгоценности и предложил мне добровольно выдать их, дабы не усугублять вину.

В ответ я сказал, что точно не знаю, есть ли у меня что-либо из пере­численного, чем, похоже, разозлил Пышкина.

В это время привели понятых — старика и старушку, проживавших по их словам на одной площадке со мной, и обыск начался. А я уже не в силах бороться с собой, попросту заснул. Проваливаясь в сон, я лишь усмехнулся, представив себе реакцию сотрудников милиции, когда те увидят надпись на потолке в моей спальне.

Зеркало передо мной, зеркало за моей спиной. Я стою, завороженный видом зеркального коридора, уходящего в бес­конечность и удивляюсь, почему он пуст, ведь в каждой из зеркальных арок должно было присутствовать мое отражение. Как бы в ответ на это мое удив­ление, далеко-далеко начинается движение. Нечто устремляется ко мне из зеркальных далей с такой скоростью, что я невольно отступаю и зажму­риваюсь. А когда открываю глаза, то вижу перед собой, по ту сторону зеркала себя. Но зеркальный я всего один, а за его спиной все тот же пустой сходящийся в бесконечность коридор.

Какое-то время я смотрю в глаза своему отражению, машинально поправляю волосы и с изумлением вижу, что отражение и не собирается пов­торять мое движение. Подойдя ближе я стучу по стеклянной перегородке передо мной. Я по ту сторону все так же неподвижен, хотя нет, он следит за мною глазами, и взгляд его далек от дружелюбного. Нео­жиданно он поднимает руку и машет мне. И я, к своему ужасу, в точности повторяю его движение. Жестокая улыбка моего отражения иска­жает его лицо, и я чувствую как и мои губы расползаются, повторяя его улыбку. Он начинает что-то беззвучно говорить и мне приходит­ся повторять его слова, но уже в голос. Звучит это как трудно произносимая бессмыслица, но я почему-то ее понимаю:

— Всякая вещь, возомнившая себя хозяином, остается вещью,- вот, что говорю я чужим охрипшим голосом,- всякая вещь, возомнившая хозяина вещью, да будет наказана...

Откуда-то сзади меня хватают за плечи и начинают безжалостно трясти. Или нет — это меня всего охватывает мелкая дрожь, так как я чувствую, что сейчас случится что-то ужасное...

 Как бы то ни было, проснулся я именно от тряски. Открыв глаза, я увидел, что трясет меня мужик в камуфляже с лицом, скрытым шерстяной маской.

— Что за цирк вы тут устраиваете? — это Пышкин. Его тоже трясло, но его — от ярости: — Что за сон во время обыска?!

— Уже нашли что-нибудь? — спросил я, моргая и испытывая сильное же­лание потереть руками, онемевшее после сна лицо. Увы, это было не­возможно, так как мои руки были скованы наручниками у меня за спиной. Сидевший за столом и писавший что-то на каком-то бланке, Пышкин по­качал головой:

— По-моему вы не понимаете серьезность предъявленных вам обвинений.

— А в чем, собственно, меня обвиняют?  Не напомните? — спросил я.

— Хватит юродствовать,- раздраженно сказал Пышкин:- Я показывал вам санкцию.

Я хмыкнул. Санкция. Что я ребенок что ли? Или Пышкин думает, что он первый из ментов додумался поживиться у меня деньгами, подкинув мне во время обыска оружие или пакетик героина, а затем конфисковав всю наличность? А почему бы и нет, если денег у меня много, связей, в том числе и с организованной преступностью — никаких. По всей вероятности, они считают, что я преступник, откуда, в противном случае у меня такие деньги, но одиночка, не имеющий серьезной “крыши”.

 Я решил доиграть комедию до конца.

— Если можно, покажите еще раз, — попросил я, имея ввиду санкцию.

— Нет,- отрезал Пышкин,- вот приедем в отдел, я вас еще раз, уже офи­циально, ознакомлю.

— Зачем же так?- деланно удивился я,- Следователю нужно наоборот налаживать доверительные отношения с подозреваемым, а вы с ходу в карьер — рычите на меня. Вот от­кажусь от дачи показаний, даже подписывать ничего не стану, вот тогда пожалеете, что грубили мне в начале вашего знакомства.

Пышкин отложил в сторону ручку и смерил меня презрительным взглядом:

— На счет  полного отказа, так это вы не первый. Мне эти штуки зна­комы, и обещаю вам, что не я, а вы пожалеете об этом. А что касается отношений, то, честно говоря, вы мне настолько противны, что относить­ся к вам иначе я не могу. Откажетесь говорить, я и без вас докажу, что вы убийца.

Ага — убийца. Значит подбрасывать будут “паленый ствол”.

— Желаю успеха, — сказал я: — Тогда, если не возражаете, я еще вздремну.

Пышкин мои слова проигнорировал, и я, поудобнее устроившись в кресле, попытался снова уснуть. Но сон, такой желанный еще несколько секунд назад, почему-то не шел. Я сменил позу, поерзал, но вдруг понял, что уже не хочу спать, абсолютно. Вот только что умирал, пытаясь удержать закрывающиеся глаза, а тут — на тебе: сна ни в одном глазу.

А обыск, между тем, продолжался. Люди в форме бесцельно, как мне показались, хо­дили из комнаты в комнату, рылись в моих вещах, пролистывали книги, искали тайники, но ничего, кроме денег, не находили. Спецназовцы, рас­слаблено развалившись в креслах, похоже, по моему примеру, тоже пытались вздремнуть. Какой-то молодой че­ловек,  ну наконец-то, принес из кухни завернутый в полотенце вороненый парабеллум и Пышкин торжествующе заулыбался.

— Иди, покажи понятым, где ты его обнаружил, — сказал он своему сотруднику и обратился ко мне: — Ваш?

Я взял пистолет, повертел его рассматривая, после чего честно ответил:

  — В первый раз вижу.

— Все так говорят, — торжествующе произнес Пышкин, выхватывая у меня из рук пистолет с моими отпечатками пальцев.

На что я и рассчитывал, оформлением находки все и закончилось. Понятые расписавшись, удалились, и Пышкин предложил поставить мне свою подпись под протоколом обыска. Для этого пришлось снять с меня наручники. Как только мои руки освободились, спавшие спецназовцы мгновенно сделали стойку, направив на меня свои автоматы. Как дети, ей Богу. Растирая запястья, я склонился над протоколом, делая вид, что изучаю его, а на самом деле при­кидывая, как мне улучить момент и добраться до кодов, не прибегая к излишнему кровопролитию.

 Ну не хотелось мне никого сегодня убивать без крайней необходимости!

Часть милиционеров уже потянулась к выходу, закончив свои дела у меня в квартире, и только Пышкин и трое спецназовцев по-прежнему не спускали с меня глаз. Не знаю, что там им напел следователь, но они явно считали меня особо опасным преступ­ником. С какой-то точки зрения, так оно и было на самом деле.

Я уже взялся было за ручку, чтобы расписаться, подумав: “ Черт с ним, в другой раз — ведь отведут же меня после допроса в какую-нибудь камеру”, как тут со стороны лестничной площадки раздались крики, выс­трелы, новые крики… Грохнуло оглушительно еще раз, уже у са­мой входной двери и все стихло.

Как только началась пальба все в комнате пришли в движение. Один из спецназовцев, ухватил меня за волосы и потащил в комнату, где прижал к стене и приставил к моему подбородку ствол автомата. Краем глаза я успел заметить, как двое оставшихся молниеносно перевернули стол на бок и один остался за ним, а другой мет­нулся к проходу в прихожую и занял позицию, справа от входа в квартиру. Что касается Пышкина, то он все это время стоял столбом, растерянно глядя на разбросанные по полу бумаги, и дрожащей рукой пытался изв­лечь из кобуры пистолет. Все это произошло в течении пяти секунд, а потом все замерли в ожидании.

Чуть позднее, в наступившей тишине я услышал, как в комнате, из которой я только что был эвакуирован, кто-то прошипел: — Уйди с линии огня, — и мгновение спустя к нам в спальню, трусцой, примчался Пышкин весь бледный с пистолетом в руке. "Мой" охранник перепоручил меня ему, а сам, нырнув в дверной проем, вернулся в зал.

Пышкин направил пистолет на меня, но смотрел он в назад в комнату где ожидали нападения спецназовцы.

Воспользовавшись тем, что на меня временно никто не смотрит, я сунул руку в карман и, нащупал там конфету, и, прямо в обертке, сунул ее в рот.

3аметив краем глаза движение, Пышкин посмотрел на меня, и его гла­за подозрительно прищурились:

— Что у тебя во рту?

Я усиленно жевал, пытаясь изобразить улыбку.

— “Первый”, ответь "семерке",- донеслось из комнаты. Видимо один из спецназовцев пытался с кем-то связаться по рации.

— Открой рот! Ну! — заорал следователь, ткнув пистолетом мне в ка­дык.

Я с трудом проглотил бумагу вперемешку с конфетой и чуть было не подавился, так как. в этот момент в соседней комнате началась бешеная стрельба, сопровождаемая криками и странными звуками, похожими на яростное рычание. За мгновение до того, как, вздрогнув от неожиданности, Пышкин нажал на спусковой крючок, я успел отвести пистолет в сторону, и пуля вонзилась в стену в нескольких миллиметрах от моей шеи. На всякий случай я вырвал пистолет из его трясущихся рук и оттолкнул его в сторону. Пышкин что-то закричал, в грохоте я не расслышал, что именно и бросился на меня, но в этот момент стрельба прекратилась, как и началась, и он замер, вцепившись в меня, испуганно косясь в сторону дверного проема. А оттуда: цок-цок-цок и дыхание, тяжелое такое, с хрипотцой, все ближе и ближе.

— Отпусти,- тихо сказал я Пышкину. Удивительно, но он выполнил мою команду. Я тут же навел пистолет на проход в комнату и попятился вдоль стены, на­бирая дистанцию. Пышкин благоразумно занял позицию за мной. Секунда, другая и в комнату вошла здоровенная, чуть пониже пони, собака. Вошла и села мордой ко мне. Когда мы встретились с ней глазами, кроваво-светящимися, или это просто мне показалось, она глу­хо, угрожающе, зарычала.

— Кто это?- в ужасе пролепетал Пышкин за моей спиной.

— Лицитер — адский пес, — ответил я.

Я уже встречал таких раньше. Крупнее собаки какой-либо другой породы, прирожденный боец, он лишь внешне напоминал собаку. На самом деле, под собачьей шкурой — нео­бычайно прочной, находился чудовищный гибрид, совмещающий в себе черты медведя гризли, гюрзы и болотной рыси, безжалостный убийца и преданный слуга.

"Интересно было бы посмотреть на его хозяина"- подумал я, продолжая целиться в этого зверя из бесполезного в таких случаях пистолета, и хозяин не заставил себя долго ждать.

Невысокий, одетый в черную, короче положенного, рясу, из-под ко­торой виднелись простые джинсы синего цвета и поношенные кроссовки, с плоским серебряным крестом на груди, человек, лет сорока, вошел в спальню и стал рядом с лицитером. В руке он держал отполированный до блеска пистолет с длинным черным глушителем.

— Разве не сказано: -”Не убий!"?- спросил я его.

— Тот, кто это сказал, оставил это право за собой,- ответил человек.

— Так ты — это Он?- удивился я.

— Я оружие в Его длани,- сказал человек, впрочем, без особой гор­дости и скомандовал: — Убей!

Почти одновременно с его командой я скороговоркой выпалил ключе­вое слово и понеслось...

Если бы дело ограничилось лишь лицитером, мне бы пришлось не так потеть. Но в паре со своим хозяином они представ­ляли для меня весьма серьезных противников.

Шесть раз мне пришлось отматывать события назад, пока я не разыскал таки тропку, следуя по которой мне удалось уйти от травм, не­совместимых с жизнью и, заодно, сломать три из четырех лап адскому псу. Что касается человека с крестом, то к нему, пока, я даже прибли­зиться не смог — бойцом он оказался отменным.

Со стороны наш поединок, выглядел довольно скоротечным, и если Пышкин, которого я зашвырнул за кровать, чтобы не путался под ногами, в первые мгновения схватки, следил за его ходом, то ничего, кроме размытых теней, то сливавшихся в диковинный клубок, то распадавшийся на миг, и, снова, с ревом, от которого дребезжали оконные стекла, бросавшихся друг на друга, не смог бы разглядеть.

Прошло 10, ну от силы 20 секунд и тени снова стали реальными существами. За это время я переместился от стены к центру комнаты, хо­зяин лицитера, оставаясь в проходе, замер, стоя на одном колене, сжи­мая правой рукой крест. Глаза его были закрыты. Не удивлюсь, если он читал молитву. Лицитер же копошился под изрешеченным пулями из пистолета его хозяина шкафом. Из нас троих лишь он тяжело дышал. По комнате, шевеля занавесками, метался, успокаиваясь, воздух.

— Перекур?- спросил я,- Или от баталий телесных перейдем к бата­лиям словесным?

Мой противник ничего не ответил, и я продолжил:

— Давай тогда хотя бы объяснимся. Кто ты такой? И чего тебе так неймется меня спровадить на тот свет?

— Меня зовут Филипп, я убиваю демонов,- представился человек с крес­том, открывая глаза.

— А я, что, так похож на демона? — удивился я„

— Не по облику но по делам твоим,- сказал человек,

— Каким делам? — не удержался я от вопроса.

— Ты душегуб. Ты не отражаешься в зеркале.

— Кто бы говорил. А тех,- я кивнул в сторону выхода из комнату:- Кто только что укокошил?

— Не стой на пути промысла Божьего, -  пожал плечами Филипп.

— Это ты промысел?- фыркнул я: — И с чего бы это ты так уверен?

— Не твое дело, — ответил Филипп.

— Небось, голос тебе был,- насмешливо предположил я и тут же использовал "ключ".

Как раз вовремя, так как Филипп сорвал крест с шеи и, наподобие бумеранга, запустил им в меня.

Последующие секунд тридцать мы занимались исключительно уничтожением друг друга. Переломали всю мебель в комнате, подпортили шту­катурку в нескольких местах и выбили форточку. Без лицитера дела мои пошли куда лучше. Уже со второго раза, я нащупал тропу, следуя которой, я трижды попал. В принципе, последний мой удар мог быть смертельным, но мне хотелось закончить разговор.

Когда мы на этот раз остановились, моя спальня представляла со­бой жалкое зрелище. Я стоял на остатках кровати, а Филипп сидел на полу возле  шкафа, рядом с трупом лицитера, которого я добил, на всякий слу­чай, в первые секунды боя. Он сидел, опираясь на здоровую руку и сплевывая кровь. В углу, копошился заваленный обломками и распоротыми по­душками, следователь Пышкин.

— Итак,- продолжил я прерванный разговор: — Ты слышал голос и он сказал тебе… Ну, например, что ты избран, что тебя осенила благодать или что-то в этом роде. Может, ты и сразу уверовал в то, что тебе было сказано, но, скорее всего, ты просто пожал плечами или подумал, что у тебя "крыша поехала". Но потом, когда у тебя стали проявляться способности, голос заговорил с тобой снова, и ты испугался, что, точно — сошел с ума.

— Откуда ты...? — Филипп прервал мою речь, но тут же замолчал, гля­дя мне в глаза.

— Ты сам догадался,- сказал я,- Но это ничего не меняет. Я убью тебя. А потом вернусь и убью еще раз.

— Если ты тоже избран, зачем же мне было велено убить тебя? — спросил Филипп.

— А ты уверен, что мы с тобой слышим один и тот же голос? -  вопросом на вопрос ответил я: — Ладно, не мучайся. В отличие от тебя, я точно знаю на кого работаю, вернее — на что. И поверь мне, мы из разных команд.

— Я не могу быть на стороне Зла,- твердо сказал Филипп: — Я проверял...

— Наверное крестился, когда он выходил с тобой на связь?- предпо­ложил я, опять возвращаясь к ехидному тону.

— Не только,- сказал Филипп, глядя на меня исподлобья.

— Понятно. Только фигня все это, Филипп, и смысл крещения совсем не в этом… Я бы много чего бы тебе рассказал, да тебе это уже никак не пригодиться.

Я подошел к нему почти вплотную. Но тут:

(- — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — -).

Я в сердцах сплюнул.

— Последний вопрос,- попросил Филипп, решив, видимо, что я его сейчас добью.

Вообще я так и собирался сделать, но кое-что изменилось. В прин­ципе, для него это было б лучше, если бы я своего решения не менял..

— Ну, — с досадой сказал я.

 Закон Последнего Желания, будь он не­ладен. В принципе, особых последствий его нарушение не влекло, но я собирался в Путь и не хотел, чтобы там у меня возникли хоть какие-то проблемы.

— Кто ты?- спросил Филипп.

Ну и вопросик. Отвечая на него, можно полдня проговорить.

— Исполнитель, — ответил я, постаравшись быть кратким,,

— Кто?- не понял Филипп.

Я не стал повторять. Пробормотав "ключ", я, впервые, сам бросился в атаку.

Филипп, несмотря на полученные травмы, дрался как лев. Мы доломали остатки мебели, сорвали шторы с окна и перебили последние стекла. Чтобы "отключить" своего противника, мне пришлось пожертво­вать двумя ребрами и левой лодыжкой. Когда все успокоилось, Филипп, весь в крови, лежал без сознания на животе, а я сидел сверху, свя­зывая его руки за спиной, как до этого связал и ноги, шнуром от што­ры. При этом я болезненно морщился — сломанные ребра ужасно болели, а я не очень хорошо переношу боль. Закончив работу, я встал, произ­нес ключевое слово, открывающее Путь. Прямо передо мной медленно проявилось большое, в полтора моих роста, широкое зеркало, по поверх­ности которого то и дело пробегали разноцветные сполохи, преиму­щественно багрово-алые. Я со стоном взвалил неподвижное, с безвольно болтающейся головой, тело Филиппа себе на плечо. Отражения в зерка­ле как раз уже начали меркнуть, и по ту сторону сгустились сумерки. Путь открывался.

Я уже готов был шагнуть сквозь Зеркало да услышал:

— В Рай? Или в Ад?

Вот ведь, голова садовая! Совсем забыл про Пышкина. Я оглянулся и увидел, что следователь стоит на четвереньках, наполовину скрытый кучей хлама — итога наших с Филиппом силовых упражнений, с округлившимися от обалдения глазами.

— В Путь,- ответил я ему. Что характерно, честно ведь ответил.

— Куда!?

Ничего не скажешь, чувствовалась у Пышкина милицейская хватка. Самого вот-вот инфаркт хватит от переизбытка адреналина в крови, а поди ж ты, все ему неймется.

Вообще-то не дело было оставлять свидетеля — человека. Сказать он, конечно никому ничего не сможет, но вот по возвращению у меня могли возникнуть проблемы.

 С другой стороны, мне так было лень снимать с плеча Филиппа, гоняться за не в меру любопытным следователем, потом снова взваливать бессознательное тело на плечо...

Поэтому я всего лишь сказал ему:- На кудыкину гору!- и, разра­зившись сатанинским смехом и вращая глазами, прошел сквозь зеркало.

                                           Часть вторая. Путь.

Путь — странная штука. Не знаю, как у кого, а у меня он всякий раз другой. То это коридор, бесконечного подземного перехода, то мрачное подземелье, освещаемое вонючими чадящими факелами, то тропа в непроходимых джунглях, а однажды, он предстал передо мной узким мостом, уходящим за горизонт над бушующим морем.

На этот раз, наверное, потому что я был не один, была ночь, дорога между холмами, поросшими мелким темно-коричневым кустарником, похожим на вереск и звездное небо с незнакомыми ри­сунками созвездий над головой. Красиво, хотя и холодно.

 Вообще, Пу­ть — это еще и место, где всегда холодно. И это не столько физичес­ки ощущаешь, сколько морально. Неприятный холодок в животе, гусиная кожа по всему телу, сердце екает от звука собственных шагов. Жутко хочется удариться в панику, орать, бежать, куда глаза глядят или, того лучше, упасть на колени и биться головой обо что-нибудь твердое… Ощущение, будто попал в некую сцену к фильмам ужасов, в паузу между двумя событиями. Одно только что закончилось, кровь капает, мертвые тела конвульсивно дергаются… а другое вот-вот начнется. Так что смотришь по сторонам и видишь не прекрасную дорогу меж­ду живописными холмами, под ярким звездным небом, а страшную ловушку, где вот-вот бросится на тебя что-то, что ты всю жизнь больше всего боялся...

И вот так — всегда.

Мне то что, я привык, а вот Филиппа, похоже, проняло. Не прошел я и сотни метров, как он очнулся и ощутил особый холод Пути. В его представлении, наверное, я утащил его в самые мрачные бездны Преисподней. Сначала он задер­гался, но я крепко его связал и, быстро устав, он затих. Я почти физи­чески ощущал плечом, затекшим и болевшим тупой болью, как он борет­ся с собой: заговорить или нет. Наконец сдавшись, он спросил:

  — Что это за место?

Я не ответил, чтобы не сбиваться с ритма.

— Это Ад?- дрогнул его голос.

— Кому как,- не удержавшись сказал я.

— Развяжи ноги,- попросил он: — Я сам пойду.

Я как раз об этом подумывал, но боялся, как бы он не наделал глу­постей.

"А в конце концов, что мне за дело",- решил я: "Доставить его сю­да, я доставил, а если, ему приспичит сходить с Пути, то это уже его личная проблема. Руки он развязать не сможет, а если захочет попытаться махать ногами, я его быстро обломаю”.

Подумав так, я поставил Филиппа на ноги и развязал узел веревки.

— Не сходи с Пути. Если конечно не дурак, — предупредил я его.

К моему разочарованию, Филипп меня послушался. Потопав на месте, чтобы кровь прилила к конечностям, он выжидательно уставился на меня.

— Пойдешь впереди,- сказал я с ухмылкой: — Не оглядывайся и слушай мои команды. Сделаешь что-то не так — пожалеешь, что я тебя не убил.

Как-то безвольно Филипп кивнул и двинулся вперед, а я, захромал следом. Не знаю, сколько мы шли вот таким порядком, часы я разбил во время драки в моей квартире, да и не к чему они в таком месте. Путь между холмами, то поднимаясь к  их вершинам, то спускаясь к подножию.

Наконец, перевалив за очередной, я увиделКострище: метров 20 в диаметре круг, выложенный чем-то, похожим на белую мраморную плитку. Единственной достопримечательностью Кострища были два костра, расположенных друг напротив друга, желто-красный и бело-фиолетовый. Первый из них был костер как костер: с пламенем вьющимся прямо из-под плитки и шлейфом с кусками сажи, порхавшими, как крылья летучих мышей. Зато другой являл собой его полную противоположность. Он не выбрасывал языки пламени, а наобо­рот — поглощал их, всасывал их в себя, в общем, как кино задом наперед. Естественно, между этими двумя кострами возникла некая дым­ная дорожка, которую вырабатывал один и пожирал другой. Пламя было еще высоко и я решил объявить привал.

— Остановишься в круге,- приказал я Филиппу. Так он и сделал, и я, ступив через границу Кострища, со стоном сел прямо на плитку. Ло­дыжка, поврежденная в драке, горела огнем. Филипп же, наоборот, чувствовал себя, по крайней мере внешне, гораздо лучше меня. Похо­див от одного костра к другому он попал в шлейф дыма, закашлялся, вернулся ко мне и спросил:

— Что теперь?

— Отдыхай пока,- пожал я плечами.

— Куда мы идем?- в который раз спросил он. И в который раз я не от­ветил. Я и сам не знал, если честно. Иногда Путь был длинным, иногда — всего несколько шагов.

— На кого ты работаешь?- сорвался Филипп, те­ряя свою обычную невозмутимость: — Что это за место?

Его трясло и мне не то, что стало его жалко, просто задолбал он меня своими вопросами. Я ведь тоже человек и, несмотря на то, что ходил я Путем неоднократно, до конца привыкнуть к атмосфере, царив­шей здесь, я не смог. А тут он — визжит и слюной брызжет. Какой же может быть отдых.

— Ладно, — решил рискнуть я.- Эto место называется Путь и идти по нему нужно до упора. Где он кончиться я точно не знаю, тут решать не мне.

— А кому? Кто твой хозяин? — вцепился в меня Филипп, почти обрадованно. Неизвестность для него, как и для любого другого была самым страшным.

— Не кто, а что, — поправил я его: — Зеркало — вот мой хозяин.

— Кто?!- остолбенел Филипп, но тут же поправился: — Что? Зеркало?

— Оно,- подтвердил я: — Оно — падло, оно — сука, оно — родимое.

— Как это может быть?

— Может, уж поверь мне,- мне захотелось улыбнуться, глядя на глупое выражение его лица: — Не удивляйся. Ты ничем не лучше. Скорее всего, ты тоже, сам того не зная, пашешь на что-нибудь. не очень одушевленное.

— Как это? -  у Филиппа на лбу было написано разочарование. Он то ду­мал, что я посланец сатаны, а оказалось просто чокнутый. Погоди прия­тель, скоро и у тебя "крыша съедет".

— А ты думаешь, кто правит Миром? Президенты? ООН? Евреи? Или, может, всемогущий Картель девяти? Туфта все это. Вещи! Вещи правят нами. И совсем не в том смысле, в котором мы привыкли думать. Мы считаем, что это мы их имеем, а, на самом деле наоборот — они нас. Вот ты, сколько зеркал ты разбил за свою жизнь?

— Не помню. Может ни одного.

— Одно? Два? Врядли больше, да и то, разве может в детстве. Иначе запомнил бы наверняка. Не задумывался, почему люди избегают их бить?

— Примета плохая. Да, ерунда все это,- отмахнулся Филипп: — Просто суеверие.

— А откуда она взялась? Видимо, все таки есть, заметили люди связь между разбитым зеркалом и последующим несчастьем. А примета явилась последствием этой связи. Сначала разбил один человек, потом другой, десятый, сотый и лишь потом заметили, что это приносит несчастье. То же самое произошло и с черной кошкой, и пустыми ведрами и с прочими известными приметами. Так же случилось и с крещением, и с молитвами, и с обрядами. Просто, наряду с дурными приметами, существуют приметы и благие. Что, в кон­це концов, такое молитва? Слова в определенной тональности с логи­ческими ударениями в нужных местах и определенной интонацией. И без разницы, кому молишься — Христу, Магомету, Кришне или черту лысому. Если правила соблюдены, то молящийся получает определенный шанс на то, что его пожелание исполнится...

— Только шанс? -  перебил меня Филипп, вопросительно изгибая бровь.

-  А ты как хотел? Ты что, думаешь, что все это само собой происхо­дит? Вот, допустим, простейший пример: перебежала тебе дорогу чер­ная кошка, ты прошел, а тебе через час набили рожу в подъезде шайка пьяных забулдыг. А обошел ты кошку и пришел домой вполне благопо­лучно. То есть, в зависимости от твоих действий в настоящем, проис­ходят изменение в прошлом. Прошел ты и алкаши появляются в подъезде, Не из воздуха же они материализуются! Надо найти подходящих объектов в нужной кондиции, доставить их в твой подъезд, да еще в соответствую­щем настроении...

— Ты хочешь сказать, что каждый paз, когда какому-нибудь несчаст­ному перебегает дорогу черная кошка, ты делаешь ему гадость?

.- Ну, не я один. На всех меня не хватит. Да и специализируюсь я, в основном по зеркалам.

— И сколько же вас?

— Не вас, Филипп, а нас. Хочешь ты этого или нет — ты тоже в обойме. Нас много, но все же недостаточно. Именно поэтому — примета, суеверие, вера, назови это как тебе больше нравиться, не всегда срабатывает.

— Говори что хочешь. Я тебе не верю. Не знаю, черт ли тебя послал искушать меня, или Бог испытывает мою веру, но я не поддамся. Я верю в Бога. Всеблагого и Всемогущего. Назови это наивным, глупым, идиотс­ким — верю.

— Это ты мне доказываешь или себя уговариваешь?

— Пошел ты? — заорал Филипп. Эк, его Путь зацепил: — На себя посмотри! Я ведь в Бога верю, а ты, во что веришь ты? В зеркало какое-то.

“Не помогло", — со вздохом подумал я: — "Еще больше разнервничался".

А Филиппа несло, вопросы и оскорбления сыпались из него, как из рога изобилия. Однако и в ярости он сохранял рассудок. Если у него и возникло желание броситься на меня, он все же не стал этого делать. И правильно. Со связанными руками, что он мог? А даже, если бы и уда­лось ему меня уделать одними ногами, как бы он отсюда выбирался один? Я молчал, давая ему выпустить пар. Наконец, он охрип и замолчал. Пламя костров за время нашего отдыха заметно опало. Надо было отправ­ляться дальше. Вообще-то, кострище было еще и перекрестком Путей, но встретить кого-то здесь, я не опасался. Даже если бы такое и случи­лось — что с того? У него свой Путь, у меня свой и делить нам нечего.

— Пора,- сказал я, поднимаясь на ноги.

— Пошел к черту,- прохрипел Филипп: — Я никуда не пойду.

— Как хочешь,- пожал я плечами: — Только учти, если я выйду отсюда первым, тебе за мной хода уже не будет.

— Это уже мне решать. Захочу — следом за тобой пойду. Захочу — в обратную сторону, — сказал Филипп.

— Куда в обратную сторону?- засмеялся я,

Судя по вытянувшему в удивлении лицу Филиппа, он только что заме­тил, что дорога, по которой мы шли сюда исчезла. Остались только хол­мы, вереск, да незнакомые звезды в небе.

— -А куда?.. — он не договорил, указав в сторону, откуда мы пришли.

— Так ты идешь или нет?- спросил я.

Надоел он мне. “Надо было добить его еще там, в комнате”, — в кото­рый раз подумал я и в который раз чертыхнулся. Куда там — добьешь. С начальством не поспоришь. Особенно с моим. А оно тоже хорошо: при­казало доставить его сюда и с тех пор — молчит. Что, мне его да са­мого выхода тащить за собой?

Филипп, между тем, понуро двинулся к выходу из круга, и вскоре мы снова шагали по Пути, рассекающем бесконечную равнину на две, абсолютно похожие друг на друга, части.

— Что будет если я сойду с дороги?- спросил Филипп, не оборачиваясь. Угрюмо спросил, будто что-то решая для себя.

— Ничего хорошего, — ответил я: — Назад, во всяком случае, ты уже точно не попадешь.

— А так — попаду?- без особой надежды поинтересовался он.

— Это как повезет, — честно сказал я.

Дорога вдруг нырнула в глубокую балку, на самом дне которой, ну наконец-то, сияло, переливалось Зеркало. А по обе стороны гуляли по балке невысокие, с дикой скоростью вращающиеся смерчи. Им закон был не писан и Путь им был нипочем, поэтому, бродили они где прийдется и как вздумается. Один из них, почти сразу, рванулся к нам и по мере приближения я различил внутри смерча человеческую фигуру, которую рвала и закручивала в штопор стремительная спираль вращения. Разные части его тела жили с разной скоростью: они то старели, рассыпаясь до скелета, то молодели до ползункового возраста. В какой-то момент мельк­нуло его меняющееся лицо и мне показалось, что я его узнал, хотя зрелище было еще то.

— Боже! Что это!?- сдавленным голосом пробормотал Филипп, глядя, как завороженный на приближающийся вихрь: -  Кто это!?

По-моему, его должно было вот-вот стошнить.

— Бегом к Зеркалу! — заорал я и первый помчался в заданном направлении. После секундного замешательства Филипп побежал за мной, но тут же отстал. Все-таки я его здорово отделал. Сам я тоже бежал, прихрамывая, но по всему выходило, что первым к Зеркалу прибегу все-таки я. Или смерч, который тут же завертелся за нами вдогонку. Двигался он быст­рее нашего и имел, к тому преимущество, так как не должен был дер­жаться границ Пути, который как на зло вздумал на этом своем отрезке несколько раз вильнуть. Вопреки моим надеждам, смерч не тронул Филип­па. Он даже предупредительно обогнул его, но это не дало мне доста­точной форы времени, на которую я так рассчитывал.

Все это я видел, поглядывая время от времени на­зад, не переставая при этом бежать. Мне оставалось метров триста до цели, когда мне в спину дунул первый порыв ветра. Я попытался подна­жать, но чувствовал, что уже не в силах. Не хватало воздуха,- ноги ста­новились, как ватные, в ушах звенело.

— Помоги,- различил я сквозь рев ветра,- Помоги, или убью!

"Бог поможет”,- не сказал — подумал я: “По вопросам спасения обратись к Филиппу. Вон он сзади еле плетется...”

Я бы точно не успел добежать. Нога горела огнем, я зады­хался, неимоверно болели поломанные ребра, и я чувствовал, что вот-вот упаду. Но тут наконец-то вмешалось Зеркало. Из него выплеснула полупрозрачная сеть, прошедшая сквозь меня, но вполне материальная для настигающего меня вихря. Она стала наматываться на него, как на веретено до тех пор пока тот не уменьшился до размеров бандерольки. После чего, дергающуюся посылку стало втягивать обратно.

— Помоги! — стенал спеленатый, невидимый среди ячеек смерч, подпрыги­вая на неровностях Пути: — Вытащи меня отсюда… Помоги мне, сука.

— Помоги! — в последний раз выкрикнула бандеролька и ее с чавканьем поглотило Зеркало.

"Бедный Пышкин”, — мельком подумал я, впрочем, без всякого сожаления. Рот наполнился вязкой слюной, она стекала по моему подбородку и ка­пала на Путь. Я закашлялся, меня чуть не стошнило, а из глаз потекли слезы. Сквозь них я неясно различил идущего ко мне Филиппа. Он был метрах в 200 от меня и шагал неспешно, будто на прогулке. Еще бы песню запел про то, как весело ему шагать по просторам...

— Дурак, -  прохрипел я: — Быстрее иди, дурак.

Филипп явно меня не услышал и продолжал движение прогулочным шагом. "Ну и черт с ним”, — подумал было я. Потом посмотрел на Зеркало и, после секундного колебании, вытер подбородок и закричал, что было сил:

— Оглянись! Придурок!

Филипп удивленно посмотрел на меня, но все же оглянулся и увидел, что Путь за его спиной исчезает, приближаясь ко мне с такой же ско­ростью, с которой я бежал.

 Естественно — это же был мой Путь.

Как же Филипп побежал! Не смотря на холод, не смотря на все повреждения, которые я ему нанес, он с такой скоростью заработал ногами, что будь здесь пыль она бы стояла столбом.

— Я же говорил, что если пойду первым у тебя будут проблемы,- ска­зал я Филиппу, когда он тяжело дыша, остановился возле меня.

Когда до нас осталось метров 10, исчезновение Пути.замедлилось и наконец, совсем прекратилось.

— Что это было? — выдохнул вопрос Филипп.

— Ты о чем? -  переспросил я,- 0 той штуке, что за мной гналась или о Пути?

— О штуке.

— Один наш не в меру любопытный знакомый, — ответил я: — Следователя, помнишь? Он за нами, когда я тебя тащил, увязался. И тоже как ты не спешил. Видишь к чему это привело?

— Что, и меня могло так? — ужаснулся Филипп.

— Могло и noкруче, — сказал я, пожимая плечами,- С Пути сошел — прощай человек. Это закон, его все знают, кто здесь ходит.

— И что теперь с ним будет?

— Ничего, — ответил я и тяжело вздохнул: — Теперь уже ничего и никогда

— Мы пришли,- продолжил я, кивая в сторону Зеркала: — Я сейчас передохну немного и пойду туда. Ты иди первый.

— И что будет?

— Я лучше напомню тебе, что будет, если ты останешься, а я уйду, — я указал на низину позади, где вилась, перемещаясь в разные стороны мно­жество человеко-вихрей.

— Ну что ты выпендриваешься? — плаксиво сказал Филипп: — Трудно сказать?

— Трудно, — ответил я.

Как ему описать, что с тобой происходит, когда первый раз шагаешь сквозь Зеркало? Что чувствует машина, когда ее раз­бирают на мельчайшие части и каждую из них тщательно тестируют на при­годность? Без анестезии, естественно, зачем ей обезболивающее? И вот когда, казалось, самое страшное позади, и тебя собрали обратно и даже кое-где почистили и смазали, это, самое страшное, как раз-таки и на­чинается.

Потому что неизвестный механик принимается за твою душу. Он развинчивает, раскручивает, разбирает твою личность на кусочки и каж­дый из них начинает проверять во всяких режимах. Мягко говоря, узнаешь о себе много нового, но это потом, после сборки. А пока механик лазит внутри грязными, в мазуте, руками, ковыряется, что-то чистит, а что-то за ненадобностью и выкидывает...

Нет, он конечно гений — этот механик. Сделать из пылесоса кофеварку или из миксера CD-плейер ему — раз плюнуть. Но вот те, оставшиеся от прежней жизни детали… Не приходило ему в голову, что, может тоскуют они о чем-то прошлом, о чем уже и не вспомнить толком.

Вот так и у меня: накатывает иногда чувство, будто выгорело что-то внутри тебя. Что-то, возможно и, важное, но увы — теперь безвозвратно утерянное...

— Ну так как? — спросил я Филиппа. Тот понуро склонил голову.

— Вот и ладненько, — кивнул я: — Только давай, не задерживаясь.

— Ты бы хоть руки развязал, — с надеждой попросил Филипп.

— Зто без разницы,- ухмыльнулся я: — Там тебя и такого примут. Не тяни резину.

Филипп пошел, было, к Зеркалу, но, не дойдя, остановился к сказал:

— Все равно я верю в Бога. А вот ты… Во что веришь ты?

 Я не ответил, выдерживая его взгляд.

Филипп глубоко вздохнул, зажмурился и бросился в Зеркало с отчаянным криком:

— В твои руки!.. — крик оборвался, по поверхности Зеркала разбежа­лись волны, искажая все его отражения и я, оставшись один, закурил.

"Во что я верю?" — подумал я и невесело усмехнулся. Мой наставник Кузьма Шишкин, исполнитель экстракласса, учил меня, что где-то, никто не знает где и когда, есть Одно Место. И там, в этом Месте, находится огромная шахматная доска. А может и не доска. Шиш­кин говорил, что в ней не меньше 4-х измерении, плюс еще одно особен­ное пятое. И играют на этой доске в некие чужие, не наши шахматы. Кто? Не знаю — мо­жет быть Боги, я может быть другие игроки. Играют по установленным правилам, снимают с доски одни фигуры, ставят другие и так, без конца. Фи­гуры эти совем не похожи на наши шахматные фигуры. И правильно — это ведь чужие шахматы. Есть там и Ведро, и Ключи, и Кошка, как Черная так и Рыжая, и Гроб с Покойником, и Крест и еще Бог знает что. И только там — на этой доске — все фигуры истинные. Остальное — лишь тени их, искаженные отражения, блеклые копии — проводники их свойств, трансля­торы их правил. Свойств, потому что каждая из фигур имеет свои свойства, требует особого к себе отношения, и изменяет правила прямо по ходу Игры! Они то враждуют друг с другом, то заключают между собой договоры о нейтралитете, а люди страдают от этих баталий, ничего не зная об этом, подчиняются им, играют по их правилам, а если нет… Что же, и для нарушителей тоже имеются определенные правила, весьма для него неприят­ные. Когда я спросил у Кузьмы, откуда он это взял? Он сказал, что видел однажды Истинное Зеркало, и Доску и Чужие шахматы, давно, когда как-то из глупости или лихачества детского шагнул в Зеркальный Коридор, где прошел все тест как телесные так и.душевные, а после того, как, двенадцати лет отроду, он был признан годным, его на миг, то ли в знак поощрения, то ли — предупреждения, представили Зеркалу всех Зеркал. Правда, Игроков он не видел — шахматные поля тянулись на бесконечность во всех 3-х плос­костях, да и не шахматные это были поля… Но ведь если есть Фигуры, должен же в них кто-то играть.

“Не думаю, что Игроки — это Боги, по крайней мере в человеческом, по­нимании. Но если это и так, то представляешь себе, до какой степени им на нас наплевать, если Зеркало Зеркал, Истинный Крест всего лишь пешки на их доске?!” — сказал он тогда.

Потом Шишкин начал бредить, что возможно, сами Игроки являются фи­гурами для Игры каких-то Высших Сил, а те, в свою очередь, тоже и так далее...

Вообще-то Шишкин был не плохой партнер, хотя и двинутый. Он все мечтал, как бы ему еще раз попасть на прием к начальству. Так ему свербело увидеть тех, кто играет. Естественно — дохотелся. Вошел в Зеркало, а назад уже не вышел.  Никогда, ни до ни после. Может сошел, задумавшись, с Пути, а может и достиг своей мечты, на свою голову, а Игроки приняли его за за­бежавшего на Доску таракана, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Сигарета, догорев до самого фильтра, обожгла мои пальцы и я бросил то, что осталось под ноги и рассеянно раздавил “бычок” пяткой. Путь, все так же находился метрах в 10 от меня, а на неподвижных просторах низины гу­ляли-вились вихри-смерчи.

 Мне, вдруг, отчего-то стало так тошно на душе. Вроде бы и с Филиппом все сделано, как надо, и Пышкину поделом досталось, но все же, что-то, вроде, как сосет под ложечкой, когда хочется ку­рить, какой-то червячок копошился в душе, вызывая непонятный дискомфорт. Чтобы хоть как-то от него отвлечься, я подошел в самому Зеркалу и посмотрел на свое отражение.

— Я тебя ненавижу,- почти искренне сказал я: — Тебя все ненавидят. Ты враг рода человеческого. Понял, мразь?!

Отражение ничего не ответило. Какое ему было дело до рода человечес­кого.

— Ты плохо кончишь,- пообещал я ему на прощание и шагнул ему навстречу, через границу, где оно и я слились в одно целое.

Обычно, чем дольше идешь по Пути, там ближе к моменту ухода тебя выбрасывает. И наоборот — минуты за полторы хода можно перемес­титься года на три в прошлое. Крайний предел — дата моего первого визита в Зазеркальный  Коридор — 4 с половиной года назад. Вообще-то, точку выхода задаю не я, ее, по каким-то неизвестным мне соображениям, вы­бирает Зеркало. Но нужно отдать ему должное — оно почти никогда не оши­балось. В это раз я вывалился в свою квартиру ранним утром, часов за пять до того, как меня будут брать на выходе Пышкин и Компания. Море времени, тем более, что с памятью у меня в этот раз было все в порядке и не нужно раз­гадывать шараду, кто я такой, с неизбежным поеданием конфеты с идиотским названием "Съешь меня".

Конфету эту дал мне один сумасшедший гений-химик по кличке Бром, бывший исполнитель, вышедший в тираж по состоянию душевного здоровья, но не ликвидированный, как это скорее всего принято, а переве­денный в группу поддержки и обеспечения. Одну из таких конфет я всегда носил с собой, а остальные распихал по точкам, где, потеряв память после очередной акции, я мог появиться, с указанием, обязательно предложить конфету мне, когда бы и в каком бы состоянии я туда не зашел. Вообще-то, как сказал мне этот химик, для того, чтобы вспомнить все, что утрачено в результате очередной акции, достаточно и одной конфетки, две — это уже экстренное “всплытие”, очень вредное для мозга. Но что делать — иногда, как например сегодня, без этого не обойтись.

Бром как-то после моих жалоб на частые головные боли, сделал мне томмографию мозга, а потом показал мне запись. Вся поверхность моих извилин была покрыта черными точками, будто изъеденая кислотой.

— Каждый раз, когда после акции ты не можешь вспомнить кто ты и жрешь конфетку, у тебя добавляется новая точка, — сказал тогда он: — В утешение, могу сказать: во-первых, не после каждой акции это случается, а лишь тогда, когда к моменту твоего возвращения, внесенные тобой в прошлое изменения касаются тебя лично, а во-вторых — что ты можешь поде­лать?

Слава Богу, устроить что-то типа неподчинения во время очередной акции или, что вообще самоубийство, попытаться начать против хозяина военные дейс­твия, зеркала бить и тому подобное, у меня хватало ума не пробовать.

Попав в обойму исполнителей я мог уйти из нее только вперед ногами, или как этот химик, совершенно спятившим, когда очередная точка прийдется на какой-нибудь важный центр. Вообще, из всех известных мне людей, работавших на Зеркало, все были ненормальными. Таким же, со временем, стану и я. Если уже не стал.

Тут я хлопнул себя по лбу: какой там Пышкин, он же за мной на Путь поперся, придурок! Так что жизни ему сегодня — до первого Зеркала. А дальше — низина, страда­ния, внутри временного смерча, бандеролька и — ам! А как он хотел: то что случилось Там, Где Путь — обязательно к исполнению. И не ду­маю, что в том виде, в котором он прибудет в Зеркало его примут к испытаниям.

Тут я услышал звук. Посторонний, так как в квартире кро­ме меня никого не было. И донесся он из моей спальни. Заготовив клю­чевое слово, позволявшее мне отматывать события назад секунд на 20, на случай непредвиденных неприятностей, я подошел к двери ведущей в подозрительную комнату, и тихонько толкнул, открывая.

Как там в сказке: А ну. кто спал в моей кровати?

Переступив порог, я остановился как вкопанный. Всего ожидал, но чтобы такого! На моей кровати прямо в одежде, сопел, похрапывая во сне, Филипп, собственной персоной.

"(- — - — - — - — - ) ",- шепнул мне на ухо знакомый начальственный голос, “Стажер”, — “перевел” я и вслух матерно выругался.

И смерч Пышкинский его не взял, и испытания ему нипочем, а тут еще — здрасте-пожалуйста — на стажировку ко мне явился. Ну прямо, земной поклон вам всем за это. Закончив ругаться, Филиппу это, кстати, ни капли не помешало дрыхнуть, я плюнул на пол и пошел на кухню готовить себе кофе.

"Потолок теперь прийдется переделывать",- подумал я, попивая несладкий напиток. Я уже заканчивал, когда на кухню вошел заспанный Филипп.

— Привет, -  буркнул он и стал засыпать в кофеварку новую порцию кофе.

Ну нахал!

— Удивлен? — спросил он, не оборачиваясь.

— До заикания, — буркнул я и вышел из комнаты.

Зайдя в спальню, я долго бесцельно бродил вокруг кровати, попра­вил покрывало, подушку, сел на нее, потом лег на спину, заложив ру­ки за голову. Полежал так с минуту, я встал, взял из тумбочки баночку алой краски, кисточку и внес коррективы в надписи на потолке. После этого поло­жил все на место и снова сел на кровать.

Пришел Филипп и молча сел рядом.

Вот так и сидели, я — новоявленный наставник и Филипп новообращенный стажер. А сверху давила на нас каждой из своих алых букв надпись-приговор:

              "Два врага рода человеческого".

                                              К О Н Е Ц.

Похожие статьи:

Рассказы → Информатор. Глава 2

Рассказы → Бастион

Рассказы → Информатор. Глава 3

Рассказы → Информатор. Глава 1.

Рассказы → Информатор. Глава 4