По дороге к Шлиссельбургской тюрьме ехал дилижанс. Ярко-красные колеса мерно перемешивали жирную дорожную грязь. Острие капюшона кучера на фоне полной луны напоминало купол недостроенной церкви. Весенний пронизывающий ветер с Ладоги шевелил кроны деревьев. Через залапанное стекло виднелись мерцающие огоньки редких строений.
Изредка был слышен свист кнута. Снятые бубенцы перекатывались в багажном коробе. Пустое ведро гулко стучало на ухабах.
Андрей Егорыч Ланской, расстегнув плащ с пелериной, нервно теребил в руках цилиндр. Изящные пальцы бегали по полям, словно по клавишам рояля. Лицо сорокалетнего мужчины осунулось, усталые глаза то и дело затягивало мутной пеленой. Дорога к острову утомила его.
Должность тайного советника по чрезвычайным делам министерства внутренних дел обязывала передвигаться инкогнито. Видавшая виды повозка, отсутствие попутчиков, цивильный костюм. Оставив в семейной усадьбе молодую жену с ребенком, он ехал в острог по срочному вызову. Телеграмма, приобщенная к делу, не давала ему покоя.
События недельной давности стояли перед глазами. Душное помещение суда, быстрый приговор. За неудавшееся покушение Александр III утвердил высшую меру только пятерым. Их повесили и захоронили у стены крепости. «Финита ля…»,— но сухой текст казенной бумаги заставил советника сломать голову, думая о причинах столь внезапной поездки.
Александровскими колоннами башни цитадели подпирали темное небо. Огромный забор ржавыми скобами, будто клешнями, душил арестантский дух. Боясь увиденного, в толстых каменных нишах таилось эхо. Тишину промозглой ночи нарушала перекличка часовых.
У жандармского каземата советника встречал начальник тюрьмы — полковник Покровский Илья Кузмич с двумя унтерами. Жандармская форма висела на нем мешком. В тусклом свете керосиновых фонарей простое крестьянское лицо офицера показалось Ланскому испуганным. Взлохмаченные усы, затравленный взгляд, на выскобленном подбородке кровоточила ссадина.
— Пустое,— прервав доклад начальника, Ланской брезгливо посмотрел на свои грязные туфли.
Количество арестантов, объявивших голодовку, его не интересовало. Вспомнив об уютном кабинете Ильи Кузмича, Андрей Егорыч сглотнул слюну.
Шикарный персидский ковер пестрил восточными узорами. Буфет из красного дерева ломился фарфоровыми статуэтками. В центре огромного дубового стола цвел бронзовый подсвечник в виде лилий. Французский коньяк словно цементом скреплял людей с интерьером и сглаживал шероховатости беседы.— Ближе к делу, господа.
Порыв ветра окатил присутствующих каплями дождя. Окутанные молочными клубами тумана, ожили крепостные стены. Ланской вздрогнул от внезапно заигравшей мелодии «Боже царя храни».
— Сейчас начнется,— один из унтеров сверкнул часами.
От нечеловеческого вопля содрогнулись стены. Ярче вспыхнуло пламя фонаря. Встрепенувшись, советник суетливо одернул полу плаща. Было заметно, что крик внес сумятицу в общий настрой высших чинов.
— Лёшка, народоволец, из двенадцатой камеры, десятый день, как от пищи отказался, разбойник,— разглаживая рыжие усы, доложил унтер Панин.— Матвеич ему под дверь аккурат в полночь миску наваристых щей ставит,— надзиратель втянул ноздрями и зажмурился от всплывшего в памяти аромата.— Вот и орет, паскуда.
Полковник с советником переглянулись. У начальника дернулось веко. Чтобы спрятать улыбку, Ланской вытянул из распахнутого плаща платок, высморкался.
— Да я тебя самого, пас…— губа начальника ощетинилась иглами дикобраза. Щупальцами осьминога шевелились красные прожилки в глазницах, острый нос копьем нацелился в горло подчиненному.
— Виноват-с, ваше высокоблагородие! — вытянулся по стойке смирно Пашков. В глазах застыло выражение глубокой и окончательной скорби. Треснутый подбородочный ремень на фуражке шелушился. Сцена наказания вырисовывалась в голове кровавыми розгами.
— Да я вас…,— дрогнувший голос Ильи Кузмича выдавал волнение.— Сам государь-император,— начальник багровел,— неудовольствие выразил…
— Право, будет вам, господин полковник,— Ланской подобрел.— Времени нет. Прошу вас.
Советник слегка коснулся руки начальника тюрьмы.
