Массивные стены, сводчатые потолки, пока шли по коридору, вой перешел в кашель и затих. Когда Ланской переступил порог тюрьмы, он вспомнил, как тяжело умирала первая жена.
В монашеской келье пахло сыростью и пшенной кашей. Из квадратного оконца плотный пучок солнечного света выжег на стене яркую полоску. Образа в углу смотрели с обидой. Лицо когда-то любимой женщины почернело. Изрешеченный морщинами лоб напоминал новгородский тракт. Высохшие руки …
— Пожалте, ваше превосходительство, здесь,— дежурный вахмистр заглянул в глазок четвертой камеры.
Дубовая обитая железом дверь подрагивала. Из щелей кормушки струился нежный аромат печеного хлеба. Тусклый свет керосиновых светильников в коридоре, верёвочные циновки под ногами, звон ключей на поясе дежурного.
Мрачная, окрашенная сажей камера напоминала склеп. Маленькое окошко ютилось под сводчатым потолком. За прикрученным к стене столиком сидел молоденький унтер. Свет лампы отсвечивался в его глазах отблесками ужаса и непонимания. Скрипело перо. Верхний лист на кипе бумаг задирался порывом ветра. Рядом с откинутой кроватью стояла двухметровая голая женщина ржаного цвета.
Пористая кожа существа напоминала засохший хлебный мякиш. Чуть сплюснутая голова, покатые плечи, на спине и огромных ягодицах виднелись следы человеческих рук. Будто баба была слеплена из ржаного хлеба, а не рождена чревом матери. Отраженный от стен голос исполина болью отдавался в бронхах.
— Кто это? — побелевшие губы Андрей Егорыча обернулись тонкими черточками.
— Виноват-с. Недоглядел-с,— голова начальника тюрьмы полезла чуть вперед, будто в петлю. В глазах стояла такая тоска, что советник пожалел об интонации произнесенных слов. С замиранием сердца, ловя каждое движение чиновника, унтера разом гаркнули:
— Служим царю и отечеству!
— Что оно…,— советник оторвался от глазка,— в смысле она, диктует?
— Вот,— протянул пачку бумаг полковник.
— Господи Всевышний! — размашистым почерком на листах пестрели заголовки «Воззвание солдатам и матросам», «Декрет о мире», «Долой царя», «От каждого по способностям, каждому по пуду зерна», «Аграрный вопрос»,— советник поднес исчерканную бумажку к глазам.— А это что?
— Стихи, «Кранты жигану»,— прочел первые строчки ротмистр,— на Лермонтова похоже,— и, заложив руку за спину, продекламировал:— Урыли честного жигана, и форшманули пацана. Маслина в пузо из нагана, макитра набок и хана.
— Какая макитра? — советника трясло.
— Голова по-блатному,— разглаживая щегольские усы, пояснил ротмистр. Его синий неглаженый мундир пестрел пятнами от борща. Потертая перевязь в двух местах была сшита суровой ниткой. Из-под фуражки с треснутым козырьком торчал чуб.
— Кто еще это читал? — побледневшее лицо советника покрылось паутиной капилляров. Вены на виске вздулись. Цилиндр с перчатками выпали из рук.
— Никто-с,— всё сопровождение во главе с начальником тюрьмы выстроилось по струнке.
— Откуда она взялась? — взяв себя в руки, спросил советник.
— Так ведь баловство, думали. То чернильницу из хлеба слепят, то куклу…— осекся полковник, увидев гневный взгляд их превосходительства.— Виноват-с. Готов понести …тяготы и лишения… Маленькая была безобидная. Унтер, разъязви его душу, Панин случайно дрожжевую закваску пролил…
— Открывайте,— еще раз глянув на заляпанную обувь, советник вошел в камеру.
Испуганная физиономия писаря покрылась испариной. Женщина лежала на животе и покачивала бедрами, отчего два чёрта, нарисованные у неё на ягодицах, по очереди бросали лопатами уголь в топку.
— Матерь божья,— осенил крестом охальницу полковник.
— Вам известно, что надо вставать, когда в камеру входит старший чин? — за спиной советника начальник тюрьмы одел пенсне. Гневно зыркнул жандармский ротмистр Нечаев.
— Что ты зенки вылупил, как бык в загоне? — лениво повернув голову, барышня почесала надкусанную грудь. Пробежав глазами по гостям, она обратилась к советнику:
— Почему у верблюдицы два горба, а у верблюда один?
Ланской от неожиданности онемел. Надзиратели пожимали плечами. Выпученные глаза полковника вылезали из орбит.
— Лапоть! — не дождавшись ответа, дама махнула залатанной рукой.— Пиши дальше,— нежно пропитав ладонью лоснившуюся от пота лысину младшего чина, хлебная баба принялась сгребать крошки с кровати. Собрав жмень, она плюнула в ладонь и залепила скатанным тестом дыру между ног. Затем, потрогав уши, обратилась к полковнику:
— Уши сохнут, начальник. Дверь закрой, сквозняк.
как и матерный Онегин, кстати :)
Эт чисто мои тараканы. Типа что не моё)) Вон, глянь как Славик тащится))
