Гаснет свет. Стихают последние шорохи, покашливания, скрипы стульев. И, когда наступает тишина, на сцену выходит пианист.
Тонкие, нервные пальцы касаются клавиш – черных и белых, и само время останавливается, а потом, вздохнув, снова начинает отсчет минут и секунд.
Мелодия поднимается вверх, складывается в танцующие узоры под черным потолком зала: нежные золотистые изгибы главной темы переплетаются с темно-бордовыми нитями второй линии фуги, а контрапункты разворачиваются веерами насыщенного синего и ярко-оранжевого.
К ведущей мелодии добавляются вторая и третья, четвертая перекликается с шестой, вариации первой темы вплетаются в оркестровку пятой. Все сложнее и сложнее аккорды, все быстрее движутся пальцы пианиста.
Раздвигаются стены зала, все выше вздымаются колонны, уходя капителями в бездонную черноту над головой. Звуки взлетают ввысь, рассыпаясь сверкающими звездами в темном пространстве; пианист играет все быстрее; взмывают вверх ноты цвета слоновой кости и черные диезы и бемоли; все сложнее становится мелодия. Кажется, уже не из-под пальцев пианиста выходит она, а звучит сама по себе, управляя руками, мыслями и душой музыканта, используя его как инструмент для воплощения себя в звуки и краски, в цвета и гармонию.
Белые клавиши рождают звезды, черные – квазары, аккорды становятся солнечными системами, из тактов возникают скопления звезд, из вариаций созвучий – галактики. И, наконец, основная тема фуги взрывается россыпью созвездий, переливами красных, желтых и белых светил, разлетается по темному бесконечному небу Млечным Путем.
И тогда пианист снимает руки с клавиш и устало опускает их на колени.
Не было никакого Большого Взрыва. Была только мелодия Начала. Музыка, из которой рождена Вселенная. А до и после мелодии была Вечность.