Выйдя из Марокканской Тортуги, наш немногословный кэп произнес целую речь:
– Йо-хо-хо! Ни одно корыто теперь нас не одолеет!
Да, он был совершенно прав: корыто не одолеет после вооружения и оснащения, поставленного на наш дредноут от всей широты инженерской души тортужан! Но все-таки, я считаю, быть столь самоуверенным, чтобы цепляться к первой попавшейся лодчонке – это было неправильно.
В тот момент, заряжая ядрами пушки, я считал это правильным. Положительно, смешной тазик для стирки белья, носивший скромное имя «Палермо», должен был сдаться без боя.
– На аборда-а-аж! – объявила тетушка Мон, разворачивая корабль.
Улита согласно хлестнула шпагой и вскочила на борт.
– Ты что делаешь? – поинтересовалась Старая Тортилла, деловито затачивая острие зонтика.
– А я сейчас им устрою сюрприз!
С этими словами, девушка нырнула в волны.
Мон-Мон выстрелила из арбалета абордажной кошкой, которая зацепилась за лафет одной из пушек. Тут же подскочил пират и обрубил трос.
– СДАВАЙТЕСЬ! – прогремела над морями «Черная Консерва».
– ЧЕРТА С ДВА!!! – отвечал «Палермо».
Пушки «Консервы» вздрогнули и слились голосами в залпе. Со всех сторон повсплывала вверх пузом оглушенная рыбешка, но такого комара, как бывший люгер не могло взять ни одно ядро. Каково стрелять из пушек по воробьям, дредноут узнал в том бою в совершенстве. А маленькое суденышко, прыгая на волнах, как опытный серфингист, подобралось к самым его бортам, сплошь состоявшим из огнестрельных орудий, убрало мачты, закрыло тетушкин капитанский мостик водонепроницаемым тентом и погрузилось под воду.
Потеряв цель, дредноут немного опешил. Затем догадался и тоже полез под море.
Стоило мачтам гиганта скрыться в воде, «Палермо» вынырнул, сбросил серию морских мин прямо в центр дредноута и сиганул прочь.
Трах-тарарах! Верхняя палуба морского монстра потерпела поражение прямой наводкой. Пушки бортов, лишенные крепления, отвалились напрочь. Униженный, оскорбленный и обнаженный дредноут, потерявший все свое оперение, вынырнул обратно. Теперь он больше походил на гигантскую лодку.
– Ну ладно, – решил капитан. – Не мытьем, так катаньем. На абордаж!!!
И двести сорок два пирата полезли на борт «Палермо».
– Ха! – сказала тетушка, помахивая своим знаменитым зонтиком. – Я и больше мужчин обрабатывала.
Все это время под водой Улита дожидалась, пока Мон-Мон завершит маневр по вскрыванию «Черной Консервы». Как только настал подходящий момент, она подплыла к противнику, заарканила якорь и забралась по веревке в отсек механического управления кораблем.
Там ее увидали бортовые механики, которых не допускали до славного дела по захвату добычи. Довольные тем, что противник достался и им, механики решили спустить пары на Улиту.
Однако, тушеной рыбой она становиться не собиралась, тем более, что у нее при себе оказался один из приборов тетушкиного корабля – «Патентованный (где-то и кем-то) портативный прибор по замораживанию воды, молока и продуктов» старинной и уважаемой марки «Голдберг».
От всего количества замороженного ею пара механики временно превратились в снеговиков. У Улиты были все шансы выиграть бой, взять корабль с налету и повести в нужную ей сторону, но… машинка внезапно заглохла. Ее, как и тетушкин фен, следовало подержать на солнце, чтобы заработала снова.
Оставшийся в помещении пар разморозил механиков, они схватились за топоры, лопаты и прочие инструменты тонкой настройки приборов, и завязался бой.
На «Палермо» же в это время Мон-Мон считала:
– Двадцать один, двадцать два… сорок один… сорок девять, сорок десять… тьфу, сбилась! Куда ж вы прете без очереди? Пятьдесят пять…
Отбрасываемые ею за борт пираты, пытались забраться на палубу по абордажным канатам, но не тут-то было: корабль тетушки находился в режиме аварийной смазки, бока его сочились маслом – как раз для таких случаев, все, что падало с палубы, становилось скользким в два счета.
– Еще один, еще два, – продолжала считать Мон-Мон, сбившись окончательно. – Еще третий тут, куда лезешь? – плавным разворотом корсета она вышибла зубы нападающему. Зубы были золотыми, поэтому тетушка быстренько подставила под этот дождь развернутый зонтик, чтобы урожай зря не пропал. Единственный натуральный зуб она выдернула из золотой кучи, ткнула владельцу за шиворот и спустила пирата в море.
У Улиты дела шли не так гладко. Механики применили хитрость: вместо пара они запустили в кабину сухой воздух, и девушка, привыкшая к воде, стала задыхаться. В конце концов, ее схватили, скрутили, вывели на палубу и привязали к мачте.
Покончив с захватнической оравой, Мон-Мон направила корпус «Палермо» на бултыхавшихся в воде злопыхателей, но те боя не приняли и шмыгнули обратно под сень своего дредноута. И тут раздался… звук?
Нет, это был не звук! Грозовой колокол, громогласный перепонкопродиратель, визг стекла на грани ультраволн, вой металла, буря, шторм… Короче, это Улита свистнула в свисток, который тетушка дала ей в Тортуге и забыла отнять.
С дредноута посыпались груши: крысы и моряки покидали корабль.
Остался только глухой капитан.
Вот он-то, увидев, что творится, бросился к Улите, точным движением сабли выбил свисток у нее изо рта, осмотрел вещицу со всех сторон и швырнул в море.
– САЛАГИ!!! – загорлопанил он в рупор. – ДАЮ ПЯТЬ МИНУТ!!! КТО НЕ ВЕРНЕТСЯ НА БОРТ ЗА ЭТО ВРЕМЯ – ЛИШИТСЯ ЖАЛОВАНИЯ!!!
Отрезвляющий рык родного капитана заставил матросов вернуться на палубу, а крыс – в трюм. После этого дредноут воздел на мачты все уцелевшие после боя паруса, невежливо повернулся к тетушке кормой и пошел прочь.
– Хамы! Хулиганье! – надрывалась Мон-Мон. – Девчонку мою отдайте, воры!
При этом она не забыла дать кораблю полный ход, так что на «Черной Консерве» ее ругательства не давали матросам спокойно работать. А пушек, чтобы отогнать маленький бывший люгер, не было.
– Пять минут даю, – заорал капитан снова. – Если за это время не будет идеи, как от нее отделаться…
– Отдать девчонку! – высказался один из матросов.
– Кто тут такой умный? На доску и за борт! – распорядился кэп. – Остальным – три с половиной минуты. Время пошло.
Матросы скучковались в группки и зашушукались.
– Помощь друга можно? – попросил один знаками у капитана (тот же, как помните, на ухо был туговат, потому и орал).
Капитан почесался по всем сторонам тела. «Друг» сидел на гауптвахте в трюме – это был самый дерзкий матрос команды, не стеснявшийся подавать советы направо-налево, чем донимал по два раза в день, пока его не прописали в железной клетке на постоянной основе. И в общем-то, там было поудобней, чем в общем кубрике. Матрос-штрафник даже перенес в эту клетку свой гамак.
– Ладно, можно, – разрешил капитан, задумчиво погадав («стоит-не стоит») вместо ромашки на блохах, прыгавших по его шерстистой груди.
Удивленного и возмущенного тем, что не дают спать, пленника вывели на палубу и спросили, как отделаться от во-он того судна, раз пушки и прочие орудия ближнего-дальнего боя бессильны. Матрос пожал плечами, на правах хозяина положения взял личный рупор капитана, и заговорил в сторону «Палермо»:
– О вы, мадемуазель, да, я обращаюсь к вам, девушка, прелестная, как цветок розы! К вам, плывущая на красивом судне с чудесным названием! Скажите, неужели рассказы о феях в этих морях – истинная правда? Я был столь глуп, что дозволял себе смеяться над рассказами о юных дамах на серебряных кораблях. Затмленные грубым неверием, раскрылись мои глаза наконец, и я созерцаю явление, нет, это – чудо, следующее за прозаическим кораблем, на палубе коего я имею неосторожность стоять! Но неужели столь юное чудо любуется в зеркало вод на прелести своего лица и тела, а шторм и ветра рябят ее зеркало, нарушая очаровательное отражение? Нет же, я убежден, что там, где она плывет, море спокойно и гладко, ибо подняв вокруг этого корабля шторм, оно лишило бы себя беспримерного удовольствия любоваться вашим лицом, мадемуазель, как им (увы мне грешному за мою дерзость, но да простит меня ваша милость!) имею безмолвное счастье любоваться я!..
Ветер, запутавшись в парусах, вертел комплименты вокруг «Палермо». Заслушавшись, Старая Тортилла, забыла, что они подходят к берегам, и с треском посадила корабль на мель. Увидев, что комплименты достигли цели, матрос бросил рупор в руки капитана, зевнул и под радостный рев матросов пошел дрыхнуть на свою гауптвахту.
Пришлось тетушке запереть трюмы и входы в каюты, спустить шлюпку и добираться до берега, чтобы подыскать работников, которые снимут корабль с мели. Потом требовалось следить за их действиями, не забывая подталкивать, чтобы работали. На все про все ушло целых два дня, и у Мон-Мон не нашлось ни минуты, чтобы узнать о судьбе плененной Улиты. Но едва освобожденный «Палермо» вошел в порт и встал у пристани, тетушка со всех ног кинулась искать следы своей помощницы.
А искать ничего и не требовалось. Реклама нового развлечения «Покорми-ка русалку!» висела по стенам всех сараев в округе. У хорошего капитана есть связи в любом порту, и Мон-Мон прибежала к давнему другу ее племянницы (у тех двоих был недавно общий роман). Тот самый друг, которого прозывали Сержантом Алексом, был ученым и проницательным человеком, который видел всех окружающих насквозь. Но перепив текилы с лаймом, становился весьма боевым, за что ему было пожаловано военное звание. От Сержанта Мон-Мон узнала подробности безобразия, которое учинил с Улитой консервный капитан. Он выставил девушку в клетке в таверне, предлагая зевакам за деньги дать ей сырую рыбу. Понятное дело, Улита не молчала, а огрызалась и материлась, но прожженный хитрец объявил ее чем-то вроде забавного попугая, который повторяет все, чего когда-либо слышал. Что бы она ни сказала, все было против нее.
– Мерзавец! – вскипела тетушка, дослушав историю. – Как называется этот кабак?
– Это казино, – просветил ее Сержант Алекс. – Тайное, разумеется. Для властей это просто картежный клуб.
– Я подам на него в суд!
Это был необычный для Старой Тортиллы путь, но рядом с Сержантом Алексом она невольно облагораживалась.
– Проиграешь дело, Мон-Мон! У капитана есть все права держать при себе неразумное существо, а то, что девица разумна, когда народ убедили в обратном, ни одна отрасль ни одной из наук доказать не в силах.
– Ну я ему докажу!
В зонтике тетушки зазвенел металл. Определив по звуку, что металл этот – золото, а по резонансу – что он имеет форму зубов, Сержант Алекс мотнул головой:
– Двухсот двадцати шести и пяти десятых граммов золота на откуп судье будет мало. Надо дукаты.
Увы, запас дукатов из сундучка у тетушки за передрягами весь иссяк. Пару монет из оставшихся десяти она заплатила сторожу, чтобы имел намек на совесть и постарался не залезать на охраняемое судно.
– Есть варианты? – спросила она.
– Похитители знают тебя в лицо?
– Ну еще б им не знать после того, как они мое лицо долго и бесстыже разглядывали, а один рассыпал полчаса комплименты, как рыбий корм!
– В таком случае, можешь загримироваться, переодеться в танцовщицу, я порекомендую тебя в таверну на сцену на один вечер, как эксклюзив. Все остальное будет зависеть уже от тебя.
– Петь и ломаться перед пьяными мужиками? Которые будут меня, понимаешь, лапать и улюлюкать, пока я танцую? Безобразие! Но ради толковой помощницы на что только не пойдешь. Кстати, как называется этот кабак?
Добыв из юбок афишу, тетушка вчиталась в текст, щелкнула челюстями и повелела Сержанту Алексу держать в строжайшей тайне тот факт, что она выступала однажды на сцене трактира со столь ужасным названием…
Таверна носила имя «В сосиску!»
По всей видимости, здесь были распространены жестокие драки, где слабаков избивали до кондиции одноименного продукта.
А может, здесь проходили стрельбища по оригинальным мишеням, поэтому в тире метили не в яблочко, а в более вытянутую цель.
Возможно также, что основатель трактира однажды выстрелил в конкурента из пистолета, но попал в сосиску, надетую на вилку, которую тот как раз подносил ко рту. От радости, что пронесло, конкурент поспешил уступить дорогу, за что ключевое событие было запечатлено в названии заведения.
Но очевидно и вероятно то, что оно отражало степень охмеления клиентов, державших направление из зала в сторону выхода.
Загримированная под цыганку-красавицу, тетушка Мон-Мон выступила на сцену, взмахнула юбками и запела, отбивая при этом шикарный канкан. Со сцены она спустилась в зал, заставленный квадратными столами, за которыми с утра до утра шли сражения на пиках, трефах, бубнах, червах и джокерах.
С подбором песни, надо сказать, она мучилась много дольше, чем с подбором юбки: в голову лезли скопищем благородные романсы и романтические баллады, но рассыпаться подобным бисером перед посетителями таверны «В сосиску!» было бы слишком пошло! Зарывшись глубоко в свой чердак, тетушка все же выудила из пыльного сундука с девичьими тетрадками песню для утренника в садике для детей пиратов, куда ходили Грег и Дарина (на том утреннике племянники под чутким руководством тетушки собрали три больших треуголки монет):
Зачем меня ты оставляешь,
Удачи муза на крылах?
Посулов пригоршни швыряешь.
Мой прикуп весь в твоих руках!
Азартный разум сладко шепчет:
«Свой шанс не стоит упускать!»
Невзгоды хитро фоски мечут,
А где тузы – не разобрать!
Тук-тук-тук – тихо сердце стучит,
Тик-тик-тик – что-то время сулит,
Так-так-так – в такт надежда поет,
Ах-ах-ах – не везет!
Что-то в жизни ломается,
Что-то где-то теряется,
Что-то крадучись прет куда-то вдаль –
Мне ничего не жаль!
Мы были счастливы с тобою –
Плечом к плечу, в одном строю,
Нам карта шла без перебоев,
Ты освещала жизнь мою.
Теперь же, тихо исчезая,
Колеблешь свеч неверных свет,
И я, в сомненьях пребывая,
На все задумки слышу: «Нет!»
Тук-тук-тук – тихо сердце стучит,
Тик-тик-тик – что-то время сулит,
Так-так-так – в такт надежда поет,
Ах-ах-ах – не везет!
Что-то в жизни ломается,
Что-то где-то теряется,
Что-то крадучись прет куда-то вдаль –
Мне ничего не жаль!
Мои противники жестоки,
Молю тебя: чуть-чуть утешь!
В моих руках всего две двойки,
А у тебя есть роял-флеш!
Но ты уходишь не прощаясь,
Не внемля просьбам, бьешь судьбу,
Вот так, возможно, проиграюсь,
Возможно – выигрыш сорву!
Тук-тук-тук – сердце как соловей,
Тик-тик-тик – время шепчет: «Смелей!»
Так-так – слышен надежды дискант,
Я бросаю: «Ва-банк!»
Что-то в судьбах меняется,
Что-то в планах срывается,
Можно что-то найти и потерять –
Нужно уметь играть!
Песня для детских садов хорошо пошла в пьяной компании.
– Так-так-так! – лупили кулачищами, дубасили бутылками и кружками посетители, расплескивая ром с элем по столам, перекрикивая слова песни, так что Мон-Мон уже и сама не слышала, что за чушь поет. Бодро выплясывая, она уворачивалась от рук, жадных до ее юбок (понятное дело, не до самих юбок, а до того, что под… но здесь пристойный рассказ, без интимностей). В одном из поворотов она чуть не попалась в объятья капитану «Черной Консервы», который, не узнавая ее, вспрыгнул на стол и попытался повторить фигуры канкана, однако поехал на разлитом эле и рухнул носом к ногам Старой Тортиллы. А она тут же наклонилась, делая вид, что он потянул ее за собой, но на самом деле – чтобы отцепить от его пояса ключи от Улитиной клетки. Половина миссии выполнена!
Но за всем этим балаганом тетушка Мон-Мон не обратила внимания на опасность, рядом с которой все первоапрельские шутки бывали дурным анекдотом. Опасность исходила не от карточных мастей, но от Джокера.
Так прозывали первого помощника ее обожаемого племянника. Ходят слухи, что имя дала ему мамаша после родов, ибо малыш пошутил, проболтавшись в ее животе три года. По другой версии, получил он кличку благодаря пристрастию к картам, где мухлевал с очень наглой улыбочкой. Во всяком случае, Джокер действительно был печально известен своей тягой шутить. Иногда он шутил, развлекая капитана Грега, иногда просто давал выход своему творческому воображению. Говорили, что свой глаз капитан вовсе и не терял, а самолично вырезал и отдал Джокеру, чтобы тот носил глаз в амулете на цепочке у себя на шее, так что у Грега имелся бы дополнительный обзор. Но Джокер решил пошутить, спрятал глаз в сундук, зарыл сундук в землю на острове, нарисовал карту места, где зарыт сундук, карту съел, а про место забыл. С тех пор тетушкин племянник видит вырезанным глазом то, что и положено – темноту.
Загримированный под матерого капитана, не выпускающего свою шпагу из челюстей, заросших черной бородой, Джокер увидел Старую Тортиллу, переодетую цыганкой, и решил, что раз тетушка начала карнавал, то грех будет оставаться в стороне и не пальнуть ей какой-нибудь шуточкой по панталонному месту. Поэтому, вызнав в порту, какой из кораблей принадлежит Мон-Мон, он повытаскивал из винных погребов свою личную команду моряков-мутантов, от которых отказывались в их детстве матери, а во взрослой жизни – начальники, заставил их наскрести в карманах на взятку сторожу корабля «Палермо», и пестрая компания получила тайный доступ в святая святых тетушки своего капитана. Пробравшись на палубу, они все попрятались за канатами, бочками, ящиками. В более глубокие тайники защитная система корабля их не допустила.
Тем временем, Старая Тортилла высвободила Улиту из клетки, одолжила ей одну из своих верхних юбок и бархатный корсаж, и, стараясь, чтобы их никто не заметил, дамы вернулись к «Палермо». Едва поднявшись на палубу, они услыхали:
– Юнга!!! Где вы шлялись?! Три дня штрафных за самоволку!
Довольно ухмыляясь, Джокер выступил из-за грота, а его компания выбралась из своих укромных мест.
– Эт-та што такое?! Портовую девку сюда привели?! Надрались до зеленых глаз, юноша!
– Сумасшедшие! – пискнула Улита.
– Хуже! – буркнула тетушка, а затем в крепких и ясных фразах растолковала ей, кто перед ними стоит. – Ну, раз Грегушкин джокер пошел шутить, его не остановишь. Как-то он ажно год целый изображал одного типа в треуголке. Как его звали-то, в честь пирожного? Не помнишь? Ну и ладно. А вот теперь беда так беда, ведь его и не урезонишь никак.
– Ра-азговорчики! Кого вы там, юнга, собрались резать? – погладил Джокер свою черную накладную бороду.
– А ты погоди ужо! – просветила его Мон-Мон насчет своих творческих планов. – Сейчас доберусь до Грегушки, попереставляю местами ему фока-стаксели с крюйс-бом-брамселями, тут уж тебя невниманием не обижу: завяжу тебя выблёночным узлом кругом вымбовки, да на обгалдырь повешу!
– Ма-алчать! Грег на Карибах давно пузо греет, меня в порту этом гнилом скинул, а вам не давали слова –ни ругательного, ни угрожающего! Еще один вяк – и сочтем за бунт!
– Ой, мама! – воскликнула Улита, забыв, что мамы у нее никогда не было.
– Ну, матросы? Бунт?
– Бунт! – радостно заревели в его компании.
– А что мы делаем с бунтарями?
– Под киль! Под киль!
– Тащи трос!
– Тетушка, что делать? – спросила Улита шепотом.
– Да ничего не делать, – отмахнулась Мон-Мон. – Безобразие явное, но не катастрофа. Подумаешь, я под килем поплаваю … Вот и взгляну заодно на то, что там делается. А ты стой здесь и не рыпайся.
Итак, ей обвязали руки веревкой, поставили на борт, привязали веревку к тросу и дернули с противоположного борта. Трос натянулся, Мон-Мон сделала молодецкий вдох и полетела за борт. Воздуха ей должно было хватить на все путешествие, но главная неприятность грозила из-за ракушек: проплывая под килем, тетушка чуть не порезалась об одну из тех, которые облепили все днище. Ох, как она возмутилась! Какая неряшливость! Какой беспорядок творится в подводной части ее «Палермо»! (Мон-Мон просто безумно обожала порядок и чистоту, вероятно из-за того, что сама она была дамой весьма непорядочной и нечистой на руку).
И начала она те ракушки честить, и давай читать им нотации, проплывая мимо: мол, дескать, порядочные моллюски себя так не ведут, мол, дескать, образцовый корабль, как у нее, должен всегда содержаться в чистоте и быть безупречным, как сверху, так снизу! Пока воздух у тетушки в легких не иссяк, пять кокеток Мурексов стали багровыми от смущения, многочисленное семейство Гребешков дружно ударилось в слезы, Галиотис (старый ветеран шпионажа) оглох, а остальная моллюсочья орава уже послетала с насиженных мест. Говорят, когда Старая Тортилла достигла того края своего корабля, киль его был весь чистым, вылизанным и смазанным слизью против сырости, а фарфоровая Ципрея на нем написала ногой: «Частная территория – места не занимать!» и «Осторожно! Злая хозяйка!»
Неизвестно, что правда из этого, а что нет, но если желаете разузнать, что там действительно делается под ватерлинией у «Палермо» – милости просим, можем устроить турне на веревке!
Дотянули мутанты-наемники трос до палубы, а там вместо тетушки – бутылка с бумажкой.
– Капитан, вам письмо! – крикнул матрос по кличке Пингвин.
– Письмо? А ну давай!
Матросы сразу же подрались за право доставить письмо «капитану», и едва не разбили бутылку. Пришлось Джокеру выступить в их клубок, по бортам раскидать и за посланием самому нагнуться. Взял он бутылку, хлопнул о мачту, как положено. Достал бумажку и вслух прочитал:
«Улита! Прыгай за борт!»
Та не заставила себя ждать.
Не успели матросы во главе с Джокером оглянуться, как палуба разошлась на квадраты, и те из участков, где кто-то стоял, подскочили на крепких пружинах, и как закинули свою ношу в небо и океан, что далеко-далеко улетели захватчики, вероятно, к самым Карибам, к кэпу поближе. Во всяком случае, никого лишнего на корабле не осталось.
Отвоевав свой «Палермо» у Джокера, Старая Тортилла с Улитой, забрались на капитанский мостик и стали обсуждать дальнейшие планы.
– Со мной шутки плохи, – заявила Мон-Мон, – а на этой неделе со мной и тобой пошутили дважды: сначала черная консервная банка, потом племянников первый помощник. Смотрю, в моей книжечке появились две лишние задачи: надавать по шеям всем, кто связан с наглой «Консервой» и нашутиться вволю над Джокером. Но главное все же – не отлагая дела в долгий ящик, поговорить с Грегом любезно, по-родственному…
– Это как, тетушка?
– А вот так, как в детстве я их с Дариной умом наделяла, когда он ее в драках лупил кулаком по бушприту, а она его в форштевень головой прикладывала. Приходила моя пора вмешиваться, тут уж я заабордажу одного из них (другой, разумеется, удирал), спущу ему или ей такелаж ниже ватерлинии, сниму паруса с бизань-мачты, килем кверху через коленку перекину и делаю крепкое а-та-та по корме. Так что, Гишпания отменяется! Поднимай паруса, боцман, наша новая цель – Карибы!
Продолжение следует…
запятую там где надо не поставил, вот оно так и получилось 
Все-таки, свежее... недели две назад было! 
Там еще куча частей!
+++ 
