Мерзость (часть 3)

Лучшего появления и придумать было нельзя: рык двигателей, визг тормозов, громко палящие в воздух пулемёты… А из машин выскакиваем мы – люди в чёрной коже, с перекошенными от ярости лицами.

Это странные воспоминания. Я вижу всё расплывчато, в кроваво-красных тонах, с редкими чёткими вставками, о которых даже сейчас страшно вспоминать. Не то что бы до этого я не был жесток в боях; но тогда, под куполом «Прототипа-18» и иных сражениях, мне противостоял противник, превосходящий или равный по силе. Здесь же… Под мои кулаки попали довольно хлипкие люди, имевшие фрагментарное представление о физической подготовке или боевых искусствах. Они привыкли убивать лишь беззащитных, и я их за это ненавидел. Они умирали тяжело и больно; и тогда я начинал бояться самого себя.

Больше всего это напоминает ситуацию, когда ты оказываешься в змеином гнезде и начинаешь яростно топтать шипящих и извивающихся тварей. Тебе мерзко, тебе не по себе – и всё же ты раз за разом опускаешь на землю подошву ботинка, ломая хребты скольким существам. Этот противник слаб и обречён на смерть, но тебе не жаль его; чувствуешь лишь омерзение. И убиваешь. Потому что, если промедлишь хоть миг, тебя ужалят.

Кто-то из перехватчиков стрелял – чаще в воздух, лишь изредка раня особенно буйных охотников. В основном мы работали электрошоком; судя по тому, как болезненно дёргались жертвы (некоторые ещё и обделались при этом), мощность выкрутили по максимуму – но я не могу осуждать наших ребят. Потому что я орудовал голыми руками. Мне хотелось крови.

Один из эпизодов помнится очень ясно: я рыскал среди мечущихся людей в поисках одного, нужного только мне человека. Того, который изнасиловал тринадцатилетнюю девочку, а затем убил на глазах у матери, прежде чем перерезать горло и ей. Он не мог затеряться среди других – его грудь пересекали красные борозды, следы от ногтей жертвы. Охотник оказался мечен кровью.

Я настиг его, когда он пытался убежать, расталкивая сбившихся в кучу женщин и тыча копьём во все стороны. Он сразу понял, за кем явился человек в чёрном. Я поймал его за волосы и рванул на себя. Кажется, даже оторвал кусок скальпа – по его затылку потекла кровь. Насильник завопил, но тут же подавился собственными зубами. Я ударил его так, как бил самых злобных противников – но не потому, что он был силён, а потому, что ненавидел. И в каждый свой удар я вкладывал столько ярости, что, казалось, мой кулак был способен крошить камень.

Я остановился лишь тогда, когда лицо насильника превратилось в красное нечто, без носа и губ, с вывернутой беззубой челюстью. Один глаз налился кровью, второй, закатившись, ярко белел на изуродованном лице. Из места, где раньше был нос, пузырилась кровь. Он всё ещё дышал. Я бросил его; обмякшее тело шлёпнулось на землю, нелепо распластав руки.

Женщины с тихим ужасом наблюдали за расправой. Теперь, когда прежнее, но хотя бы знакомое зло было повержено, они обратили испуганный взор на меня. Этот их взгляд отрезвил, сдул ветром кровавый дым в глазах. Мне стало ясно тогда, что для этих забитых существ я ещё хуже, чем тех, кто насилует и убивает их детей. Они не умели балансировать на грани, в их сознании людской род делился на убийц и жертв. И я, огромный человек в чёрной кожаной куртке, мог быть либо убийцей, либо жертвой. Ничего среднего.

От осознания этого праведный гнев и кровожадность схлынули, оставив лишь гадливость и досаду. В спасении здесь не нуждались. На протяжении целых веков их убивали, насиловали и отдавали в жертву чёрному божеству. Ещё не раз я наблюдал, с какой готовностью женщины воют, оплакивая гибель своих отпрысков, и не раз видел, как легко они принимали свою участь, какой бы отвратительной и бесславной она ни была.

Мы скрутили охотников; самых бесшабашных и лютых пришлось убить. Остальным это послужило отличным уроком. По крайней мере, они успокоились и приняли свою участь. Да, язык зверей таков: кто сильнее и злее, тот и прав. А Пустынный спецназ никогда не стеснялся в средствах. Ни черта это не похоже на гуманитарную миссию.

Избитых, закованных в наручники охотников осмотрели на предмет травм, а затем привязали, как скот, к крышам автомобилей и увезли на «Пурпур». Санитары занялись женщинами и детьми. Они работали сноровисто, но бесцеремонно: не стеснялись грубых окриков и оплеух, если кто-то начинал вдруг вырываться и биться в истерике. Наблюдая за этим, я подумал лишь: и это называется спасением? Вот так меняют судьбы народов к лучшему? Впрочем, не очень-то я и удивился: уже повидал тёмные уголки человеческой души, а сейчас просто получил подтверждение своим мыслям. Но теория и практика ­– вещи хоть и взаимосвязанные, но разные. И мне ещё много чего предстояло узнать на практике.

-8-

Спасённого народу набралось порядка шестидесяти душ, плюс два десятка охотников. Теперь о мирной жизни можно было забыть; началось обустройство нового социума. Это всегда трудно, нудно и хлопотно. А на мой взгляд, ещё и бесполезно (хотя признаю, что это из-за того, что я смотрю в ближайшей перспективе, а не долгосрочной).

По понятным причинам неотёсанных туземцев не пустили на «Пурпур». Следовательно, им пришлось ютиться снаружи – и им так привычнее, и экипажу корабля не беспокоиться за оборудование. Но за такие уступки, как правило, приходится расплачиваться другим. А среди «других» оказался и ваш покорный слуга. Раз уж на этой планете впервые за несколько веков появилось поселение под эгидой Земного Доминиона, то специалист по безопасности должен был немедленно применить все свои навыки.

Будь это колонисты, я бы и не жаловался; но как, по-вашему, можно организовать прогрессивное поселение сплошь из туземцев, которые, как скоты, гадят там же, где едят? Как привить им санитарные меры? Как заставить заняться созидательным трудом? Да как, в конце концов, научить их элементарной безопасности, если они вообще не понимают, на кой чёрт она нужна? Вот в таком незавидном положении я оказался. Я ведь говорил уже, как не люблю работать человеческой овчаркой?

К счастью, на помощь пришёл Ральф. Про этого слегка вспыльчивого, но весьма рассудительного паренька мне предстояло выяснить много интересного. К примеру, то, что в свои двадцать лет он уже сдал квалификационные экзамены в КСР и в прибавку к званию в Пустынном спецназе имел чин специалиста по социальным реформам, со всеми полномочиями и ответственностью.

В первую очередь он указал мне на методы работы. Знаю, что называть себя гуманистом, а уже тем более филантропом после всего, что натворил, не имею права. И всё же агрессию я проявлял только к злодеям, а к обычным людям старался относиться по-доброму – так уж воспитан. Но Ральф, послушав мои жалобы, самым будничным тоном заявил:

— Да чего ты мучаешься-то? Не надо их уговаривать. Это же скоты, они только силу и поймут.

А затем, поймав мой удивлённый взгляд, добавил:

— Ну, чего ты? Будь жёстче. Ты не смотри что это взрослые люди. Мозгами это дети. Так воспитывай их, выбивай дурь.

— Так вот и выбивать? – спросил я. – А не слишком ли жестоко? Не преступники же.

Ральф скривился. Я знаю, он хотел сказать своё любимое «Не ломайся, как целка», присовокупив к этому «Вроде бы старше меня, а такой дурак». Но как скажешь такое человеку, который способен отжать двести килограмм в лежачем положении? Пришлось Ральфу снова проглотить свои привычные резкости.

— Покуда делаешь это во благо и не увлекаешься, ничто не может быть слишком жестоким, — сказал он и похлопал меня по плечу.

Самая что ни на есть фашистская формулировка: «Цель оправдывает средства». Дескать, твори что хочешь, а потом можешь сказать, что делал это для всеобщего блага. Был такой персонаж – в соображениях расовой чистоты травил людей газом… Ну чем не филантроп?

И вот теперь мне всучили плётку – хлещи, мол, да не бойся. Вот тогда и пришлось задуматься по-настоящему. Одно дело – давешние времена под куполом «Прототипа-18», когда всё было чёрно-белым. А теперь выходит, что ты сам решаешь, что станет добрым, а что злым. И что хуже всего, так это то, что злым-то по большому счёту будешь ты, и именно тебе придётся подавлять, наказывать и сламывать. Придётся быть плохим. Придётся быть злым.

***

Что же, я стал таким, каким требовалось. За год, проведённый на этой планете, мне придётся сменить не одну роль, однако практически все запомнят меня, как жестокого, беспринципного и совершенно беспощадного человека. Того, кто устроит смуту, уничтожит все ценности и утопит общество в крови. Так, по крайней мере, будут голосить те преступники, кто чудом спасся от возмездия.

Но всё начиналось со специалиста по безопасности – то есть меня, вынужденного возиться с шестью десятками детей и женщин всех возрастов. Будь это мужчины, то, думаю, всё обошлось куда проще: дал в морду, рявкнул, и вот они уже делают то, что надо. Ну, а бить женщин как-то… неприемлемо. По крайней мере, в моих родных краях.

Но всё было не так уж плохо до той поры, пока Болин не вызвал меня к себе и не сказал:

— Груос, куратор в женском лагере не справляется с поставленными задачами. Может, вы примете на себя его обязанности?

«Может»… Как же я люблю это слово – особенно когда оно вырывается из уст командира. Хороший такой эвфемизм, не приходится грозить трибуналами и расстрелами. И вроде бы как демократия соблюдена – ты же добровольно согласился, ага? Так что я, «может», стал куратором женского лагеря.

До меня тамошними делами заведовал какой-то лейтенантик из КСР, который, как выяснилось, был больше теоретиком, чем практиком. Он банально «слил» в негласном противостоянии с немытыми туземками, и все его попытки заронить семена цивилизации закончились провалом. Видя это, Болин перевёл его в штаб планирования, а на вакантное место назначил меня, как будто мне было мало забот. «Нужен кто-то с более решительным характером» — мягко пояснил он. Но, по крайней мере, я мог утешать себя тем, что домой, к Дороти и Валерио идёт двойной оклад.

Итак, что же мне предстояло сделать, заняв место нерешительного лысого человечка, каким был предыдущий куратор? А проблем был целый ворох, начиная от санитарных мер и заканчивая приучением к созидательному труду. И как, по-вашему, воздействовать на женщин, которые шарахаются от тебя, как запуганные кошки?

Мне пришлось провести бессонную ночь, размышляя и взвешивая. Как быть? Бесполезно принуждать или пугать. Будь мне двадцать лет, то, наверное, попытался бы решить всё силой. Но теперь я понимал, что ничего не выйдет. Туземки будут царапаться, плеваться и убегать – что угодно, лишь бы не делать того, что нужно. От Ральфа тоже было немного толку – он был занят одновременно и в штабе планирования, и в своём отряде, так что моих бед старался в голову не брать. А если и выслушивал что-либо, то ограничивался лишь общими советами.

Если отринуть прочие проблемы, сейчас передо мной стояла одна конкретная задача: приучить стадо немытых баб к гигиене. А гигиена, как известно, штука тонкая. И как же ты будешь приучать дикарей к душу и туалету? Стоять, поигрывая дубинкой, и наблюдать, как каждая туземка моется в душевой кабинке? Безусловно, кто-то за такую работу жизнь отдаст. Но мне уже так надоело возиться с неразумной людской массой, что в пору было взвыть. Особенно когда я наткнулся на целый ворох проблем, связанный как с женской физиологией, так и с психологией. Словом, я снова оказался неразумным подростком, который о существах противоположного пола имеет лишь смутное представление. Семь лет брака с Дороти здесь ничего не значили.

Решение созрело где-то во второй половине ночи. Оно было простым, как и всё гениальное: пусть женщинами занимаются женщины. Уж они-то и вникнут во все нюансы, и найдут нужные подходы. А мне совсем не улыбалось учить дикарок мыть интимные зоны и стричь ногти. Так что я заснул с чистой совестью, а утром беспардонно заявился к Болину и выложил ему все свои соображения.

Болин принял мой напор с присущей ему иронией и мягкостью. Он в небрежной позе сидел за своим столом, сцепив толстые пальцы, и смотрел на меня искусственными глазами.

— … и считаю, что нам необходимо расширение персонала, — завершил я монолог. – Все двадцать человек из нашего отряда на счету, и работа с людьми занимает все ресурсы.

— Хм, — отозвался Болин. – Расширение персонала? У «Пурпура» есть такое понятие, как максимальная нагрузка. Мы потеряем мобильность, Груос.

Вежливые манеры Болина и его открытость делали меня чересчур наглым. Я, не задумываясь, дерзко заявил:

— Мы уже потеряли мобильность, устроив лагерь для туземцев.

— Именно вы с Голдингом предлагали спасти этих женщин, — мягко напомнил Болин.

Я смутился.

— Не переживайте. Вы всё сделали правильно, — успокоил он меня. – Всё это входит в план операции. Работа с населением всегда была нашей приоритетной задачей.

Болин включил свой терминал и, защёлкав контроллером, углубился в какую-то базу данных.

— Вы, конечно, молча возмущаетесь тем, что я заставляю делать вас работу Пустынного спецназа, — сказал он. – Ведь вы даже не состоите в КСР, и ваши обязанности носят совсем иной характер. Но, Груос...

Он снова уставился на меня.

— … думаю, что вы, как человек умный, изучили звёздную карту, прежде чем согласиться войти в состав экспедиции. И знаете, что в этой солнечной системе нет никаких баз снабжения. Наши коммуникации растянуты. Доставка ресурсов затруднена. Ох уж эти далёкие планеты...

Болин сложил на столе могучие руки, вновь сплёл похожие на сардельки пальцы.

— Но вы, Груос, попадали в ситуации, когда были стеснены в средствах. Скажем, два года под куполом колонии «Прототипа-18»… – он издал нечто, похожее на вздох (насколько может позволить модулятор речи). – Никто не делал вам поставок. И всё же вы добились результатов теми средствами, что имелись. Экономия, Груос. Всем движет экономия.

Я скривился. Тут же вспомнился приснопамятный майор Кэмпбелл, который в целях экономии мог направить в разведгруппу однорукую девушку, лишь бы не платить полный оклад. Но Болин был механоидом, а меня (как и всех остальных) воспитывали в полном доверии к этой касте. Так что я ждал, какую светлую мысль родит апостол Бога-Машины.

— Не сомневаюсь, вы захотите обставить всё фундаментально и с большим размахом, — сказал Болин. – Но я прошу вас – заметьте, не приказываю – прошу сделать всё в рамках имеющихся средств.

И как он мог со своей утыканной имплантатами рожей сделать такие добрые глаза? Ей-богу, выглядел он тогда (и потом ещё не раз напустит на себя такой вид) отцом и вождём нации с какого-нибудь агитплаката. Ну и как откажешь этому тёплому и ласковому взгляду механических гляделок?

Если бы ругательства были чёрным дымом, то мою каюту на «Пурпуре» следовало бы опечатать и поместить в карантин. Я заперся, высказал вслух наболевшее, а затем взял обычный лист бумаги и, запустив калькулятор на компьютере, составил план со всеми необходимыми расчётами.

Болину всё же не удалось отвертеться от подкрепления – впрочем, не думаю, что он этого не планировал. Как раз одной из причин, почему я был так зол, было то, что я проектировал и выдумывал вслепую, в то время как за кулисами уже имелся свой собственный план. Но к моим потугам, что называется, «прислушивались с интересом». И, раз я смог обойтись предельно низкими затратами, моё решение было одобрено. Оставалось лишь дожидаться корабля снабжения, а до той поры чистить авгиевы конюшни по мере имеющихся сил.

-9-

Что можно рассказать о женском лагере? Если кратко, то это палаточный городок на ограждённом участке. А на нём ютятся шестьдесят женщин. Признаю, что девушки там были очень даже ничего. А если ещё учесть, что у них в племени практиковался промискуитет, то мне приходилось следить особенно тщательно, чтобы никто из наших бравых бойцов этим не воспользовался. Можете представить, как были разочарованы ребята.

— Сам каждый день смотришь, как они в душе моются! – причитал один из мобильных пехотинцев. – А мы чем хуже?

Мне хотелось лишь двинуть ему в ухо покрепче – как и любому из тех, кто заявлял, будто у меня самая лучшая должность в экспедиции. Я старался не думать, как мне аукнется эта «работа мечты», когда о ней прознает Дороти. Да и потом, в душевых кабинках ты пялишься не только на упругие телеса молодых девок, но и на старух с детьми. Нет, эта работа в список моих любимых не входит.

Прежде чем приступить к описанию последующих событий, кратко расскажу про быт в палаточном городке (до прибытия женщины-специалиста из КСР).

Я даже не пытался рационально распределить обитательниц лагеря по жилой площади. Они могли спать, набившись всемером в одну палатку, или вообще развалившись на земле. Побудка проходила достаточно легко; сонь среди женщин не водилось. Но заставить их выстроиться для переклички – Господи, какой же это был геморрой на первых порах… Кричишь и ругаешься, гонишь пинками. А ведь среди этого есть и старухи, которым только дай повод – рухнут, как подкошенные, и начнут голосить, как курицы, которых кладут на пень. Словом, сплошной стресс. И отнюдь не для них.

Затем – перекличка, во время которой надо усмирить хулиганящих детей и добиться ответа от надувшихся непослушниц, которых ты обидел, дав пенделя. Предыдущий куратор кошмарно распустил их – женщины своим особым чутьём уловили слабину и тут же начали использовать приёмы из, казалось бы, забытого арсенала «я обиделась». Религиозный страх исчез, и только с моим появлением – здорового перекачанного мужика с хамскими манерами – стал проявляться вновь. Думаю, если теперь, спустя восемьдесят лет, на 3C77 появилось феминистское движение, то я у них олицетворяю архизло, самое отвратительное и мизогиническое мужское начало.

Итак, я убеждаюсь, что все женщины со своими отпрысками имеются в наличии. Дальше? Самое весёлое – помывка! С прошлым куратором дело было поставлено из рук вон плохо. При нём дамы мылись редко и исключительно по желанию – то есть почти никогда.  Но вот появился я, и тут-то душевые кабинки превратились в аналог железных дев. «Быстро мыться!» – и чуть ли не за волосы тащишь очередную упирающуюся туземку, вталкиваешь её в кабинку и включаешь воду. «И внизу мой тоже!». Прямо сцена из очередного порнофильма про женскую тюрьму. Только тошнит почему-то. Никаких поблажек, никакой пощады. Либо моешься, либо… моешься. Что вы знаете о безысходности? Когда-нибудь, надеюсь, всё те же феминистки снимут суровую реалистичную драму «Душевые смерти», где будут описываться мучения и лишения туземок, которых изверг Винсенте Груос силой заставлял мыться.

Я уже говорил, что я исключительно толерантен? О том, что не имею предрассудков и бью всех без разбору? Так вот, я немного соврал. Бить туземок не поднималась рука. А вот нога… Тут-то я и вспомнил счастливую школьную пору, когда радостно отвешивал пинки особенно нахальным девчонкам. Мышечная память не подвела – может, футболом я никогда не занимался, зато промеж ягодиц мишени мог попасть с закрытыми глазами. А ягодицы у некоторых туземок были – моё почтение… Кхм. Так вот, дамочки быстро научились прикрывать руками беззащитный тыл и распознавать малейшее напряжение в мышцах моих ног. Физическое воздействие помогало – хоть чуть-чуть, но помогало. Однако я был далёк от нужных результатов и знал, что иду в тупик.

С юными мамашами, квохчущими над детьми, было проще. Намекни им, что в результате регулярных помывок их чада перестанут мучиться от сыпи и прочих болячек – и вот они усердно надраивают ревущих детей в душе. А вот старухи… Ох, Господи… Уж как они передо мной кривлялись, уж как изображали артрит и сердечные приступы… Но я был суров и строг, разве что не пинался. Оставалось лишь поминать старого куратора недобрым словом.

После нескольких часов водных пыток – завтрак. Ну, здесь проблем никаких. Даёшь еду, и они её жадно трескают, отъедаясь за всю полуголодную жизнь. Заодно это решало проблему принятия нужных лекарств и витаминов – медики подмешивали всё нужное в еду, и никого не приходилось заставлять глотать таблетки.

Что после? А после – ничего. Я даже не пытался организовать досуг или рабочий день. Чтобы сподвигнуть на настоящий, не каторжный труд, мало кнута. Нужен пряник. А пряников у меня как раз и не было. И я ничего не мог придумать. Так что позволил дамочкам бездельничать до поры.

***

— Ну, хватит уже, — сказал я, не имея понятия, как нужно утешать плачущую женщину. – Вот, возьми.

Я протянул туземке платок. Она с недоумением посмотрела на него, роняя слёзы. Пришлось самому утереть её щёки и нос, чтобы до неё дошло, зачем нужен кусок ткани.

— Всё? Лучше?

Всхлипывая, как маленький ребёнок, она часто закивала и, ухватившись за платок обеими руками, принялась отчаянно, до красноты тереть лицо. Я посмотрел на протокол допроса.

— И как же ты сбежала?

— Бунт, — сказала она чуть дрожащим голосом. – Среди жертв были мужчины. Только это было давно. Теперь мужчин убивают, чтобы они не дрались на жертвоприношении.

— Только женщины и дети?

— Да.

Я вздохнул, оглянулся на Болина.

— Ну, здесь всё прозрачно, я думаю?

Болин смотрел неизвестно куда – то ли в пространство, то ли на нас. С его глазами трудно было что-либо понять.

— Более чем, — подтвердил он. – Племя угоняли для жертвоприношения.

— Хорошо, — я снова повернулся к туземке. – Хорошо, Ита. Больше ничего про семью не спрошу. Не будешь плакать?

— Не буду, — пискнула она откуда-то из-под платка.

— Так, ладно, — я покосился на листочек с пунктами, которые следовало прояснить. – Насколько часто это случается – охота на жертв?

— По-разному,  — отозвалась Ита. – Как захочется Злу.

— Это как же?

— Не знаю, мне рассказывал мальчик из долины. Он говорил, что Оно может злиться… – Ита сглотнула. – И тогда оно выпускает своих охотников. Это не люди.

— Не люди?

— Звери, — сказала она. – Очень страшные.

— И что они делают? – поинтересовался я.

— Хватают всех подряд и уносят, чтобы накормить Зло, — ответила Ита. — Иногда могут забрать очень много. Тамошние люди очень этого боятся. И они посылают охотников за нами. Чтобы откупиться.

— То есть сейчас Зло гневается? – спросил я.

— Наверное, — Ита пожала плечами. – Они всегда приходят за нами, если у самих не хватает жертв. Иногда просто угоняют к себе, для запаса.

— Хорошо, — сказал я. – Молодец, Ита. Пойдём.

Я проводил туземку к двери. Напоследок Ита всё-таки вспомнила, что чужие вещи надо возвращать (а это, поверьте, очень трудно было вбить им в головы) и отдала мне насквозь мокрый платок.

— Ты молодец, — снова сказал я ей, прежде чем конвойный взял её под локоть и повёл по коридору.

Дверь закрылась; мы с Болином остались в комнате одни.

— Интересный расклад, — констатировал механоид. – Выходит, «Сатурну» нужны новые жертвы.

— Похоже на то, — согласился я. – Теперь можем пронаблюдать, как он отреагирует на отсутствие пищи. Вы хотели выяснить, разумен ли гриб.

— Вы слышали, что рассказала туземка,  — сказал Болин. – Теперь начнутся потери среди жителей долины.

— Вот мы и посмотрим, как ведут себя эти охотники «Сатурна», — ответил я. – Посмотрим, как живут люди из долины.

— Вы не собираетесь их спасать? – поинтересовался Болин.

— Вместо того, чтобы беречь свой род людской, они скармливают целые племена грибу, — ответил я.

И честно признался:

— Я не хочу их спасать.

***

Я разломил плитку шоколада надвое и протянул половинки ребятишкам: мальчику и девочке, оба восьми лет от роду. Они жадно схватили угощение; мальчишка умял свою долю в один миг, а затем решил отнять огрызок у подружки. Девочка громко заревела. Я поймал пацана за ухо:

— Задницу надеру.

Вряд ли он понял, что значит «надрать задницу», однако боль в вывернутом ухе ощущал хорошо. Внушение возымело свой эффект; поганец оставил девчушку в покое, и та проглотила свой шоколад вперемешку со слезами.

Я обнаружил, что меня окружила детвора и, не мигая, смотрит мне в рот. Меня это порядком разозлило: когда я иду по лагерю, они затравленно разбегаются (ведь я такой страшный и жестокий), но едва лишь прихожу в обеденное время с шоколадом (из своего пайка), как весь их страх куда-то улетучивается. Поразительная гибкость взглядов. Точь-в-точь как у их родителей.

— Чего вылупились? – сказал я. – Не напасусь я шоколада на всех вас. И так всё вам отдаю. Кыш!

Они разбрелись с неохотой. Я продолжил обход. Туземки, удивительно похорошевшие за последние дни (чего только не сделают мыло и нормальная одежда), весело поедали обед и потчевали своё потомство. Одна девушка, Гатби, кормящая своего годовалого малыша детской смесью, насупилась и отвернулась от меня. При прежнем кураторе, пользуясь его мягкостью, она выпрашивала дополнительное питание для себя и её якобы больного ребёнка. Я эту порочную практику прекратил, и теперь Гатби дулась.

Старушенция Лефа уписывала беззубым ртом картофельное пюре. Сегодня утром она легла на землю перед душевыми и отказалась мыться. А когда я поднял её и затолкал в кабинку, начала изображать сердечный приступ.

— Ну что, фрау Лефа? — весело спросил я, нависнув над оробевшей бабулей. – Я гляжу, сердечко уже не болит? И аппетит вернулся...

Она посмотрела на меня тупым напуганным взглядом. До неё даже не дошло, что нужно притвориться больной – она и про болезни сердца-то узнала случайно, от другой товарки.

— Да, не болит, — нерешительно прошамкала она.

— Вот и славно, -  я дружелюбно потрепал её по плечу. – Тогда завтра помоемся как следует, а, фрау Лефа?

И повернул направо, обходя лагерь по периметру. Обычный день, обычная рутина. Туземки моются сквозь слёзы, едят от пуза и бездельничают весь день. Есть чему позавидовать. Но перемены должны были наступить совсем скоро: сегодня должен был прибыть корабль с подмогой. Часы уже показывали примерное время прибытия, но небо пока было чистым. Я ждал с тоской.

— Ну, как дела в гареме? – поинтересовался голос со стороны ограждения.

Это был Ральф – он стоял, небрежно опершись на полосатый барьер, и с ухмылкой глядел на меня. Я ядовито поинтересовался:

— А почему специалист по социальным реформам не занимается своими прямыми обязанностями?

— Я занимаюсь наблюдением и планированием, — ответил он не без самодовольства. – Я отвечаю за наше будущее.

— Ну так вот загляни в это своё будущее и скажи мне: когда меня освободят от этого балагана? – я махнул в сторону лагеря.

Ральф захихикал.

— Думаю, что никогда, — сказал он. – Ты слишком хорошо работаешь.

— Ну, так чего тебе надо?

— Болин зовёт, — ответил Ральф. – Требует привести ему на допрос одного из охотников. Ну и тебя в качестве дознавателя, конечно.

Я скривился. Прихоть Болина назначать меня дознавателем на допросы была мне совершенно непонятна. Однако было всё же любопытно, что нам расскажут жители «грибной долины». Я согласился:

— Хорошо. Пошли.

Я перемахнул через ограждение. Угловатый корпус «Пурпура» темнел на фоне солнечного диска, и рядом отбрасывало сетчатые тени ограждение лагеря для охотников. Ограда там была выше, прочнее и венчалась колючей проволокой. Даже надзиратели имелись – ходили по периметру с электрошоковыми пистолетами в руках и следили, чтоб не возникало беспорядков.

— И о чём пойдёт речь на допросе? – спросил я.

— Мы хотим знать, как устроен быт в их долине, — Ральф кивнул в сторону лагеря охотников. – Надо много чего спросить: как происходит общение с «Сатурном», кто там главный, откуда добываются ресурсы, как...

Его перебил громкий крик. В лагере охотников поднялся галдёж и свист; надзиратель засуетился. Мы с Ральфом переглянулись и со всех ног побежали к ограждению.

Пленные охотники сгрудились на свободном пятачке земли и радостно вопили. В мешанине криков я различил слова на местном языке: «Убей! Давай, дави его!». Первый надзиратель отпёр замок на двери, и второй с оружием наготове вбежал внутрь. Следом за ним ворвался я, а затем Ральф. Мы врезались в толпу.

Я грубо сшиб на землю сразу двоих; они пролетели по дуге, как тряпичные куклы. Слева загудел электрошок надзирателя, кто-то завопил. Рядом со мной Ральф врезал попытавшемуся драться охотнику в челюсть.

Испуганные, пленники прижались к ограждению. Их тут же ударило током, пропущенным через проволоку; четверо мужчин с опалёнными задами рухнули на землю и сжались в комок, готовясь к побоям. Но они нас не интересовали; сейчас наше внимание было приковано к другим.

Двое заключённых сцепились на земле: один оседлал другого, придавив ему коленями грудь, и с остервенением душил обеими руками. Я сбил его плечом, как профессиональный регбист. Драчун перекатился по земле несколько раз и, замерев, затравленно уставился на дело рук своих.

Его жертва лежала, не двигаясь – немолодой мужчина, с бородой, тронутой сединой. На шее проступили синяки; его глаза смотрели в пустоту. Он не дышал.

— А ну, врачей сюда, живо! – заорал я.

Но это было излишним – надзиратель уже надрывался по рации. Охотники, в своих одинаковых комбинезонах похожие на зеков, испуганно смотрели, как мы сваливаем в кучу их оглушённых товарищей. Задушенного мужчину вынесли за ограду, к подоспевшим врачам. Но я и так уже знал, без всяких врачебных постановлений, что старик мёртв.

— Давай-ка сюда этого рукастого, — я указал Ральфу на «душителя». – Нам всё равно нужно кого-то допрашивать. Вот его и потрясём. Заодно пусть расскажет, чего это у него руки зачесались. Понадобится для протокола.

— Да-а, не доглядел Уилл, — протянул Ральф, украдкой глядя на испуганного надзирателя. – Омниус же ему голову оторвёт.

— Ничего, потом обратно пришьют, — я отмахнулся. – Где наручники? Вяжи душителя.

-10-

— У меня есть имя, — пробурчал туземец. – Меня зовут Пек.

— А мне плевать, — отрезал я. – Для меня все убийцы одинаковые.

— Да что такого-то? – искренне возмутился молодчик. – Чего это убивать стало нельзя?

— Ещё раз повысишь голос – ударю, — пообещал я. – Ты знаешь, как я умею бить.

Болин, неотрывно глядящий на Пека, кивнул. Тот, с первого взгляда испугавшийся механоида, съёжился.

— А теперь скажи мне правду, — потребовал я. – Когда вас привели сюда, вам сказали, что убийство карается смертью?

— Нет, — соврал он, не задумываясь.

— Пек, — сказал я, вздохнув. – Я ведь могу заставить тебя выпить особой воды, и ты сразу заговоришь правду. Только от этой воды понос и тошнота. Ну, хочешь?

Пек замотал головой.

— Ну, так говорили тебе, или нет?

— Да, — сказал он едва слышно.

— И чего же ты тогда удавил Руфа?

— Да он… Он… – Пек запнулся. – Сволочь он! Мразь!

— Что он тебе сделал?

— Рожа его… — у Пека явно были трудности с объяснениями. – Я его ненавидел!

— Ну, так что он тебе сделал? – спросил я с нажимом. – Еду украл? Ударил? Сказал что-то плохое?

— Да нет! – он отмахнулся. – Я его давно ненавидел. Давно хотел убить.

— Говори уже! – я грохнул кулаком по столу, и Пек подскочил на стуле. – За что ненавидишь?

— Он с моей матерью спал, — буркнул Пек.

Мы с Болином переглянулись.

— Ну и?.. – спросил я. – Что, не должен был спать?

— Нет! – рявкнул Тек, снова разозлившись. – Не должен! Мать – моя! И всё!

Я посмотрел на него с недоумением, чуть склонив голову. Биологический возраст – неполные тридцать лет, мой ровесник, а мозги, как у десятилетнего. Но Пек не остановился на достигнутом:

— Только я с ней могу спать!

Я поначалу не понял смысла фразы; потребовалось секунд пять, чтобы всё осознать. А потом чуть не рухнул со стула.

— Ты чего, родную мать, что ли, того?!

Он посмотрел на меня водянистыми глазами:

— А что?

К такому жизнь меня не готовила. Слово «мамолюб» в моём сознании обрело дополнительный смысл. Однако Пеку этого было мало. Он решил меня добить:

— А этот Руф… пользовался тем, что он старше, и что он ей родной брат… Она и не может ему отказать, побьёт же...

— Заткнись-ка, а? – сказал я тем самым голосом, каким говорил с Дороти после сильного похмелья. К таким подробностям моя хрупкая психика ещё не приспособилась.

Болин незаметно толкнул ножку моего стула: «Не увлекайся». Я собрался.

— Ну ладно, ты, мамолюб, — последнее слово вклинилось в предложение само собой. – Сейчас ты мне расскажешь о своей родной долине. О своей любимой мамочке, о друзьях, и...

Я указал на гриб, темнеющий в иллюминаторе:

— … вот о нём.

Пек тупо поглядел на нас:

— А зачем?

— Мне интересно, — я мило улыбнулся.

Пеку моя улыбка не понравилась. К тому же, он вспомнил о своей провинности.

— А меня правда убьют? – жалобно спросил он.

Я оглянулся на Болина. Тот кивнул.

— Если расскажешь нам всё – всё, понял? – то пощадим, — пообещал я.

И впервые в жизни соврал. Соврал вот так – пообещал жизнь человеку, заведомо осуждённому на казнь.

***

Пек покинул комнату с явным чувством облегчения. Он был уверен, что ему сохранят жизнь. А на самом деле его вели в карцер, отдельно от других. Через час уже была назначена казнь. Об этом он, правда, не знал. А я чувствовал себя ужасно. Из-за того, что обманул человека (пусть даже такого) в вопросе жизни и смерти. Из-за того, что он мне сейчас рассказал.

— Не стоит принимать это настолько близко к сердцу, Груос, — сказал Болин, разгадав моё молчание.

Я сделал беспомощный жест в сторону двери:

— Я как-то привык, что инцест – это удел, кхм, «избранных». Но чтоб во всём обществе...

— Много лет назад я работал на одной планете, — вспомнил Болин. – В высших сословиях сочетались только кровосмесительные браки. На протяжении многих веков.

— Веков? – переспросил я. – И как же они столько продержались?

— Просто, — ответил Болин. – Когда надо было зачать ребёнка, женщине в постель клали другого мужчину. Желательно, солдата – сильного и здорового человека.

Я засмеялся истеричным смехом.

— Не удивляйтесь, Груос, — Болин подошёл ближе и взял со стола листок, на котором я фиксировал основные факты. – Сами посмотрите, что он вам рассказывает. С таким бытом любое общество начинает предаваться разврату.

Этот листок мне, ясное дело, не позволили сохранить. Однако я специально запомнил, что записал тогда:

1. Пища не добывается (пропитание обеспечивается «Сатурном»);
2. Материальное производство: минимальное (примитивная одежда, украшения, оружие и т.п.);
3. Социальная стратификация (по убыванию): жрецы, охотники, простолюдины, рабы (угнанные в плен кочевники);
4. Социальные институты: отсутствуют или наличествуют в зачаточном состоянии (производство, религия);
5. Религия: поклонение «Сатурну» (находится полностью в компетенции жрецов)
6. Неизвестно, как жрецы общаются с «Сатурном» (если общаются);
7. Косвенные доказательства разумности «Сатурна»:«С.» выпускает своих зверей при каждом социальном волнении или невыполнении своих требований (возможно, «приступы гнева» провоцируют сами жрецы).

— Голдинг рассказывал вам, что показывает наблюдение за поселением у подножия «Сатурна»? – поинтересовался Болин как бы между прочим.

— Нет, — ответил я тоже как бы между прочим. Во-первых, Ральф действительно молчал, а во-вторых, даже если бы и рассказал что-нибудь, то это стало бы нарушением секретности (а за этим следует военный трибунал).

— Я распоряжусь, чтобы он ввёл вас в курс дела, — пообещал Болин.

Я насторожился:

— Зачем?

— Планируется внедрение, Груос, — сказал Болин. – Внедрение и воздействие изнутри. Агентура будет состоять из специалистов по социальным реформам. Вы тоже отправитесь с ними.

— Я похож на специалиста по социальным реформам?

— Отчего же нет? – поинтересовался Болин отеческим тоном. – Вы служите в войсках Доминиона больше десяти лет, Груос. И уже должны знать, что мы отдаём предпочтение духу, а не букве закона.

Я замолчал ехидную сентенцию о том, что в кулуарах Доминиона предпочтение отдаётся принципу «через задницу».

—  Дело должен делать тот, кто способен выполнить его хорошо, — продолжил Болин. – Вы за годы службы доказали, что хорошо справляетесь с подобного рода заданиями. Самое свежее тому подтверждение – дисциплина, которую вы создали в женском лагере.

Я возразил:

— Я не смог выполнить всех задач. Мне потребовалась помощь консультанта.

— Понимание своих слабых сторон и умение их компенсировать тоже является важной чертой, — ответил Болин. – Ваш предшественник, к примеру, таким свойством не обладает.

Из груди вырвался вздох. Я очень сильно устал от всего этого.

— Полковник, — сказал я. – Вы знаете, что, если мне отдадут приказ, я не смогу его оспорить. Но прошу помнить о том, что я не пришёл тест в КСР.

— Я в курсе, — Болин кивнул. – Я также знаю, что и в мобильную пехоту вы попали не сразу. Могу гарантировать, что, выполнив задание по социальным реформам, вы вступите в КСР без экзаменов.

Мне оставалось лишь улыбнуться.

— Сейчас, Груос, я отдам вам несколько приказов, — продолжил Болин.

Он перестал мерить комнату шагами и сел за стол напротив меня – там, где недавно сидел Пек. Я встретил взгляд искусственных глаз с мрачной настороженностью.

— Первое, — отчеканил Болин. – Казнь туземца Пека я поручаю вам. Если совершённое им убийство не будет покарано должным образом, это создаст прецедент.

Я никак не отреагировал на этот приказ, даже бровью не повёл. Но Болин всё равно уловил мои эмоции и немедленно отреагировал:

— Я знаю, что вам это поручение сильно не по душе. Я знаю, что вы обещали этому человеку жизнь. И, тем не менее, — он сцепил пальцы. – Я поручаю это дело вам, потому что сейчас именно вы, Груос, олицетворяете в обоих лагерях дисциплину и порядок. Вы – сила. Вы – страх. Авторитет куратора должен быть непререкаем.

— Понял, — я кивнул, по-прежнему умалчивая накипевшее. – Какой способ казни?

— Расстрел, — бесстрастно ответил Болин. – Для гуманных способов эти люди ещё не созрели. Вряд ли туземцы поймут смертельную инъекцию.

— Так точно, расстрел, — сказал я. – Дальше?

— Я вынужден отказать вам в консультанте из КСР, — сообщил мне Болин.

Он чуть помолчал, наблюдая за моей реакцией. Но все ругательства звучали только в моей голове. Я был хорошим солдатом. Болин, довольный моим спокойствием, сказал то, что я более всего боялся услышать:

— Вы женатый человек. И, думаю, сможете найти подходы к женщинам.

Я снова сдержался. Вот так, наверное, и становятся психопатами-убийцами.

— Вот мой второй приказ, — сказал Болин. — Подготовьте почву для дальнейших социальных реформ в женском лагере. Я приставлю к вам капрала Хендрикса из Пустынного спецназа. Подготовьте его, дабы он стал вашим преемником, а вы могли сложить с себя полномочия куратора.

— Сложить полномочия? – переспросил я.

— Да, — кивнул Болин. – Это напрямую касается моего третьего приказа. У вас с Хендриксом есть две недели с сегодняшнего дня, чтобы организовать безболезненную смену на посту куратора. После этого вы также сложите с себя полномочия консультанта по безопасности и перейдёте в распоряжение группы внедрения.

Здесь я напрягся уже по-настоящему. Если с меня так решительно скидывают полномочия, то заваруха, куда меня втянут, будет по-настоящему страшной.

— И вот третий приказ, — объявил Болин. – Получите у Голдинга информационные сводки. Начинайте готовиться уже сейчас.

— Так точно.                               

— Хорошо, — Болин сделал движение, будто собрался встать, но передумал. – Вопросы?

— Есть парочка, — отозвался я. – Нашему заданию обозначают какие-либо сроки? Установлены ли теперь степени риска?

— Сроки… – Болин пожал плечами. – Все сроки, что есть – ориентировочные. Ни для кого не секрет, что операция отнимет куда больше времени. Может быть, даже целый год.

Я скрипнул зубами.

— Что же касается степени риска, — продолжил Болин. – То здесь всё прозрачно. Заданию, которое поручается агентам внедрения, присвоен наивысший уровень риска.

Вот тебе и тихая работа. У меня не раз создавалось впечатление, будто отцы-командиры пытаются убить меня и, не преуспев, злятся и выдумывают всё более изощрённые методы. Вплоть до убийства скукой. Ну, или толпой любителей инцеста, как в нашем случае.

Я лишь пожал плечами:

— Вас понял. Разрешите приступить к выполнению приказов?

— Разрешаю, — отозвался Болин.

Я оставил его сидеть в одиночестве. Механоид о чём-то думал.