Михей

 

 

Про Медну гору, да про чудеса земель наших много сказывают, когда правду, а когда и с приукрасом языком мелят всякое. А вот про Хозяйку – тут уж молчком, не любят о ней лишнего разговору вести. Не потому, что боязно, а потому что не по нраву ей пустословие всяко, болтунов да хвастунов не жалует. А вот работящих, умелых, сметливых привечает - когда пособит, а когда и стороной обойдет, коли работа спорится. Старателям такой расклад только на руку, ведь доброта Хозяйкина не всегда добром человеку оборачивается. Потому как сама она не человек, а девка каменная, ни стара, ни молода, и о добре и зле у ней своя справедливость назначена. О том много историй старики сказывают молодым в поученье, да часто ли поросль молодая старших слушает? Всё норовят удаль да отвагу свою друг дружке показать, перед девками покрасоваться. Так глядишь, пропадает-то время от времени кто в Горе или окрест. А уж куда да почему – волки порвали, или болото кого затянуло, или лихие какие зверства творят  – поди,  дознайся. Вот и обернут спорые на язык всё на сказочный лад, и не проверить, и не поверить. Так то.
Потому и уважали Михея за молчаливый нрав, если и скажет что – так по делу и по правде. Откуда он с сестрицей своей к скиту Шарташенскому прижился – мало кто из старых помнит. Вроде как пришел отроком с сестренкой малой на руках с дальних рудников. Сиротой сказался, да побираться загордился, напросился в работники. Так они везде нужны, на возраст редко в те времена-то смотрели – коли удержишь в руках каёлку  ли, лопату – милости просим. Был бы труженик – труд его сам найдет. Вот Михей кому дров с лесу тащит, кому по огородам поможет. И всё с усердием, да молчком.
 Как холода подступать стали, позвала его с сестрицей малой к себе в избу бабка Наталья. Совсем она одна жила, дети её всё померли от болезней грудных, и мужа давно схоронила. Видно совсем ей туго стало одной век свой доживать, вот и приветила сироток. Худо ли, бедно, да не один годок пожили вместе. Михей-то вырос, окреп, втрое больше прежнего работы берет, и охотник справный, пустой из лесу никогда не приходит. А сестра его, Глафира, бабке Наталье  хорошей помощницей стала – хоть и малолетка еще, а по дому все труды на себя взяла. Иные девчата по вечеру соберутся, всё у них тонцы-звонцы. А Глафира  и ни ногой в ту сторону:
- Вот  до старых годков доживу – тогда и буду песни петь. А пока к вечеру не устала – значит зря день прожила, - и сядет к Наталье под лучину пряжу там разбирать, или еще что рукодельничать.
Ну а когда история с Ерофеевой находкой приключилась, Михей-то уж в самом возрасте был, уважением пользовался. Он, слышь-ка, исхитрился как-то грамоте между трудов обучиться. Ходили к нему совета спросить или спор разрешить какой. Михей дело своё отложит, выслушает. Если есть, что ответить – скажет, нет – махнет рукой: не мешайте, мол, по пустякам, - и опять за работу берется. А как услышал про золото, сам не свой стал, потому как знал откуда-то, как золотишко людей портит, жадностью умы туманит. Так-то всякого сброда хватает: беглые с каторги, или  вовсе грабастенькие - не поймешь какой беды от них ждать. А уж как из купцова племени кто про золото прознает – совсем житья простым людям не будет. Откроют прииски, да загонят туда и малых и старых. Вольные, али нет – выполняй уроки барские исправно, а сам хоть помирай. И с сестрой у Михея из-за этого вон какая размолвка случилась, не на один год. Да всё же помирились, спустя время положенное. 
Семьей своей Михей так и не обзавелся, хоть и заглядывались на него девки да бабы вдовые. Всякая от такого мужика не откажется. И хозяин сильный, и крепок, и складен. К чарке не тянется, на печи праздно не лежит. Да всё же не сложилось как-то.
И хоть прожил Михей, почитай, всю жизнь возле скита, так и казался чужим. В чем причина – спроси-ка кого из поселка, только плечами пожмут. Совсем уж старые скажут, пожалуй:
- В родстве Михей, видать, с самой Азовкой. С тех он земель, где она хозяйничает. Потому и таков. Вот и сестра его через Змея Дайко с Перфилом венчана оказалась, всё не по прямой, а кривыми тропами нечисти подземной. Не спроста это.
А уж когда Михей на Гумешки ушел, тут уж такие косоплетки – небылицы по языкам-то гулять пошли – только уши шустрей повертывай. 
Вот как дело было. Только Змеиный праздник минул, как подогнал Михей телегу к избе, да давай в неё всё, что в хозяйстве ценно и годно, закладывать. Так–то с полдня провозился и повёз добро своё к сестре. А у Глафиры в ту пору полон дом гостей - сваты к старшей дочке пожаловали. Ну, уж тут не до них стало. Михей к сестре с поклоном. Так, мол, и так. Стар становлюсь, борода вся оседела. Силы убывать мои стали. Обузой да потехой никому быть не желаю. Хочу помереть там, где на свет появился. Забирай, всё, что нажил, а что в избе оставил - скитникам отдай. Перфил-то с Глафирой, да и детки их все как один Михею в ноги. Уж просили – уговаривали: 
- Останься! Зима скоро. Куда по такой-то погоде? - да знают, что Михей таков –  сказал одинова, вторым словом решения не изменит. 
Обнялись, попрощались. Кто поплакал, кто повздыхал. Да на том и разошлись. 
С утра ранёхонько снарядился Михей в путь. Ружьишко на одно плечо, котомку на другое. Пса своего призвал и вышел на трахт. Полкана присвистом вперед отправил, а сам на Шарташ обернулся, поклонился от всей души, скит да деревеньку перекрестил остатный раз, и отправился по дороге, более не оборачиваясь. А как впереди народишко углядел, так и свернул в лес.
Какими уж тропами Михей шел, где от волков хоронился да как болота одолевал – никому не узнать, не разведать. Только добрался всё же живёх-целёхонек до Гумешек. Да все в обход жилья человечьего - видно, с детства-то еще помнил эти места. Так пришлому, попробуй-ка, доберись - на первой версте заплутает. А Михей сразу к Горе Медной, походил, покружил да вдруг и пал на колени. Головой к земле родимой прижался и шепчет:
- Здравствуй, Хозяюшка-матушка. Прими работника на верную службу. Не за награду работать пришел, а по совести. Не нужны мне самоцветы твои да чертоги богатые, а охранить их хочу от жадности человеческой.
- Не уж то думаешь – сама не справлюсь?
Оторвал Михей голову от земли. А Она рядом стоит. Одной рукой косы черные поправляет, другой – подол сарафана малахитом по камням ровненько стелет, будто травой зеленой.  Михей снова ей в ноги:
- Не губи старика, дай работу.
А Хозяйка-то отсмеялась звонко, сама к Михею склонилась, да подняла на ноги:
- Есть про тебя работёнка. В мастера тебя не возьму, староват ты к такой работе. Пойдешь ли на землях моих дальних за порядком следить?
А Михей молчит по привычке-то своей, только головой кивает: согласен, мол. Так и ушел в гору к Хозяйке. И Полкана с собой взял, хотя хмурилась на это Азовка.

 А во владениях её много красоты разной да чудес. Пока шли, Михей только и поспевал, что головой во все стороны повёртывать да дивиться. Но характеру своему не изменил, не охал, не ахал, молчал, глупостью своей перед Хозяйкой не позорился. Всё наставления её слушал да запоминал, что как там, на службе-то будет, смекал да прикидывал. А Хозяйка перед ним то одну дверь распахнет, то другую.
- Вот, Михей, морские мои владения, пойдешь ли?- а за дверью той море плещется да песок золотой на солнце горит.
- Вот леса мои в теплых краях, - и видит Михей лес всё дремучий, вьюнами толстенными опутанный. Звери чуднЫе и птицы яркие промеж тех вьюнов да деревьев мелькают.
Сама-то, между дела, всё на работника поглядывает, примечает, что ему больше по сердцу ляжет. Вот открыла еще дверку, маленьку да неприметную. Михей как заглянул – так и обмер. Лес кругом, как родимый, только камней не видать, всё трава да папора. На березах листочки желтеньки, да дождик мелкий сыплет – вроде как осень. На пустоплесье избенка ладная, банька рядом. Видит Хозяйка глаза-то у Михея как загорелись, да и говорит:
- Ну, ступай, Михеюшка, осмотрись что к чему. Я уж тебе пособлю по началу-то. Только Полкана твово  пока не отпущу, не проживет таким на этих-то землях. Позже он тебя найдет, в другом, правда, обличье. Да не беда, мигом его признаешь.
Сказала так-то ласково и Михея все под локоть подталкивает к избенке. А сама уж меняется. Косы черные всё короче становятся, да всё чаще через них молнии да громы пробегают. Платье багрянцем пошло, подол вроде бечевы железной в колючках да узлах охватило, а лицо и вовсе пеленой какой укрылось. Только глаза прежними остались. Михею жутковато стало, за ласковыми речами позабыл, видать, что не с девкой красной дело имеет, да виду не показывает, хоть и тянет его крестом себя осенить.
- Что, Михей, боязно с такой-то Хозяйкой рядом?  В разных владениях я по иному людям представляюсь. На Медной горе – девкой каменной, а здесь такова. – сказала так-то и маревом красным в небо хмурое ушла.

Долго ли, коротко, обжился Михей на новом месте. Ему, слышь-ка, как в леготку на этой земле пришлось. А что бы и не так? Старатели, поди, мало чем от сталкеров рознятся, всё также от земли даров ищут трудом праведным, ни здравия, ни сил не жалея, по своей ли воле, или по барскому приказу. Цветок, правда, Каменный здесь на цветок не похож, потому и кличут это диво хозяйкино по-другому – Монолитом. А мутанты и вовсе как дети малые супротив живности уральской. Псевдоволки хоть и черны, да где уж им с волками лесными ровняться по голодному-то времени? Про кровососов и говорить глупо – было бы ружьишко справное да в руках сноровка. Попробуй-ка от комарья да оводьёв таежных отбиться – никакое ружье не поможет. Ну а про зомбей да плотей и говорить неохота, хоть и страшны с виду-то, а умишком неахтительны.

Так и несет службу свою Михей. Сталкерам словом своевременным пособит, или там ружьишко получше снарядит, схоронит до поры до времени. Ну и доглядывает, чтобы не жадничал да не зверел народец-то. А как заприметит, что красный подол хозяйкин по небу оскользнет, так и загрустит. Почешет Полкана своего чуднОго, потрепет  его затылок за складки противогаза, да и сядет на заваленке, ожидая, не снизойдет ли Хозяйка-Зона до беседы душевной с верным своим обережным, да не откроется ли дверца в земли родимые уральские…