Потревоженная коровьим стадом муть заполняла тело гниющего пруда. Нехотя поднимаясь со дна, она плотным молочно-тёмным облаком расползалась по илистому пространству, оставляя часть себя в продавленной копытами земле.
Пугаясь выпученных рачьих глаз, муть окутывала пропитанные донными отложениями рваные кеды, заглядывала в норы, сгоняя с насиженных мест озябшие холерные палочки, гладила алюминиевый молочный бидон с остатками браги.
Недовольно морщась сплющенными фильтрами, лениво всплывали пожухлые бычки. Оставляя после себя облачко никотиновой взвеси, они напоминали обитателям затхлой лужи о своём томатно-консервном прошлом.
Глядя изумрудными гранями в поблеклые глаза утонувшей кошке, надрываясь узким горлом, кричали стеклянные розочки разбитых бутылок. Капельки запёкшейся крови деревенских мальчишек, словно родинки, покрывали гладкий стан торчавшей отовсюду стеклотары.
Головастики, живчиками носились по бескрайнему простору болотистой глади, читая по слогам разбухшую азбуку. Лошадки, тигрята, арбуз, грустно захлёбываясь, любовались творением цветущей природы.
Инфузория Алина осторожно пробираясь по стельке забытой туфельки с трудом различала в туманном море цитоплазматические выросты одноклеточной подруги. Знакомые с детства красивые ложноножки, словно по воле злого колдуна превратились в белое желеобразное марево, утыканное красными тельцами мотыля.
Сократительная вакуоль, покрытая белесыми хлопьями только и ждала команды сожрать весь мир. Бесформенная плоть окутывала тебя, хватала за руки, за ноги, за голову, шептала что-то невнятное на непонятном языке и тянула ко дну. Кто-то из деревенских поставил на берегу табличку «Осторожно в болоте злая вакуоль».
Слава всемогущему водяному богу: Алина добралась до велосипедной покрышки и, цепляясь за скользкий сосок, скатилась на потемневшие от коричневой слизи камни. До кафе «У Гургена» оставалось всего ничего. Прильнув к прохладному телу улитки, Алина томно провела по цитоплазме ложноручкой и сунула лажнопальчик так глубоко, что извилисто-потная тропа улитки выпрямилась.
– Нэ надо, дарагой,– шашечки на панцире улитки дрогнули, рожки слегка шевельнулись. Из-под широкой кепки на Алину смотрели выразительные карие глаза.– У меня в Абхазии жена и трое дэтэй.
– И все одноклеточные?
– Зачем одноклеточный? Трёхкомнатный.
– Как хочешь,– как бы невзначай Алина провела ложноножкой по волосатому панцирю таксиста.– До Гургена скока?
– Времени или денег?
– Времени.
– К зиме доберёмся.
Увидев вдали окно-витрину ларька, Алина оглянулась. Што-то ёкнуло в цитоплазме, сжалась вакуоль. Картины недавнего прошлого плавали по зелёным волнам бумажными корабликами. Там между затонувшим трактором и мешком протухшей воблы прошло её детство. Она гордилась дружбой с мальками, играла в догонялки с палочками бутулизма. Всё когда-то заканчивается. Кончился букварь, растворив белоснежный папирус в бездонной массе молчаливых неграмотных рыб.
Она обещала родителям в день совершеннолетия поступить в институт. Вот теперь, растёкшись по волосатому панцирю знакомого таксиста, она направлялась туда, где на клочьях помятых газет, покрытых коричневыми наростами, пряталась настоящая жизнь.
