Мужчина осторожно шёл по самому берегу Реки. Порой вода вытягивала язык ему под ноги и тогда он старался ступать осторожнее. Он не боялся вымочить ноги, его кожаные полусапоги без каблуков надёжно защищали от воды — он боялся быть услышанным. От воды тянуло холодком, мужчина ёжился и кутался в длинный шерстяной упленд коричневого цвета, он то и дело оглядывался по сторонам, придерживая берет, отороченный мехом кролика, местами потёртым.
Речная вода несла с собой запахи не самые приятные — считай, полгорода выше по течению опорожнили в неё ночные горшки, течение несло падаль и всякую прочую дрянь. Но мужчина не замечал запахов — привычка... Он сосредоточенно прислушивался к ночи — ему не было нужды высматривать дорогу, он всю свою жизнь прожил в этом Городе, но вот то обстоятельство, что его могут увидеть на берегу в неурочное время, заставляло осторожничать.
Что привело его в столь позднее время к Реке, почему он не шёл по городу, как ходят все и всегда? От кого он прятался? Ведь по нему видно, что он не стражник, не разбойник, не бродяга. И не загулявший пьянчуга. Так зачем же забрёл он к самой воде, прячась от посторонних глаз? Какая-такая нужда выгнала доброго христианина и примерного гражданина из дому в начале ночи?
Мужчина шёл на Выселки. Туда, где, надо сказать, жили не самые приличные люди. Вороватые, недобрые мужчины, промышляющие на городском рынке — то поднести чего, то тележку перекатить через лужу, то украсть, то покараулить... Блудливые, нечестивые женщины, которых в Город и не пускают, а коли и удастся какой пробраться — так будет бита и выпровожена взашей стражниками. На Выселках торговали своими зельями знахарки, там прятались беглые преступники, там обитали бродяги всех мастей, порой туда забредали даже и цыгане.
На Выселки горожане по доброй воле не ходят; если и возникает такая нужда, то собираются втроём-вчетвером, привязывают кошельки покрепче к поясам, да нацепляют длинные ножи поверх своих уплендов. И всяк готов поручиться за своего компаньона, и каждый может засвидетельствовать, что цель похода была благовидна, а поведение товарищей — достойно и прилично.
Но мужчина шёл не к девкам за любовью ценой в кружку эля, не к ворам, готовым выполнить любую подлость за медяк-другой. Не было у него нужды и к ростовщику, готовому хоть краденое купить, хоть ссудить под залог. И знахарские отравы его интересовали меньше всего в эту ночь... Ему нужно было найти Старого Мартина.
И вот потому-то и шёл он ночью, один и не улицами, а прячась, берегом Реки, таясь и оглядываясь. Ни к чему доброму христианину якшаться с выселковским отребьем, худо это, а того худее, что за то могли и в церкви епитимью наложить, и в страже допрос учинить. А коли даже и удастся тайком пробраться на Выселки, посчастливится не получить там нож в печёнку и вернуться домой целым-невредимым — нет ведь гарантии, что глупая жена не поведает о том соседке, а та — кумушке, а та — всем желающим послушать. А там и жди неприятностей! Пусть и не накажет церковь, пусть и стража не вывернет на допросе все пальцы, да слава-то пойдёт дурная...
***
Часом ранее.
- Ты думаешь, молитва поможет?
- Нужно молиться, Николаус... Ни лекарь не помог нашему сыну, ни брат святой — теперь всё в руках Господних.
- Я готов неделю молиться! И две недели! Сколько надо будет! — Николаус отхлебнул дешёвого кислого вина из глиняного кувшина. — Только вот я хочу быть уверен!..
- Не гневи Господа, бестолковый пьяница! Это же ересь! Как ты можешь чего-то требовать у Всевышнего, греховодник?.. — Эльза залилась слезами и спрятала лицо в фартук.
- Дура, — он снова отпил из кувшина и продолжил: — Ничего ты не понимаешь. А я вот тебе никак объяснить не могу... Надо было звать не лекаря, не монаха, а Старого Мартина. Если кто-то и может помочь — это Старый Мартин с Выселок.
Женщина перестала плакать и испуганно огляделась по сторонам.
- Не надо так говорить — ещё беду накличешь! Ты же знаешь, что этого колдуна ищут и мирские власти, и церковники... Нельзя ходить на Выселки, если не хочешь, чтоб тебя в чём-то заподозрили! А уж про то, чтобы привести в дом... Забудь! Костры для всех готовы!
- Трижды дура! — перебил Николаус жену. — И ещё трижды! Ты пять детей родила и ни один не дожил и до пяти лет! Четверых схоронили. Вот теперь и Карл при смерти...
Женщина утёрла глаза передником и смиренно произнесла:
- Видно, Господа мы прогневили...
Хозяин покрутил головой, глядя в пол. Трезвый ли, пьяный — он гнул своё:
- Ты после рождения Карла так больше и не смогла забеременеть... Если мы и его похороним — я уйду от тебя, Эльза. Лучше подамся бродить по городам и сёлам с комедиантами, чем ждать тут смерти без наследника. — Николаус опрокинул кувшин, выливая в рот последние капли. — Всё равно лавку не на кого оставить...
- Нет, Николаус. Нет!!! Не надо... Правда твоя, старый пьяница — я уже не рожу больше... Иди на Выселки! Прямо отсюда и иди за колдуном. — Эльза посмотрела на висящее в углу распятие и прошептала: — Пусть я буду гореть в аду всю вечность, но Карл может быть и выживет...
***
Вот и рыбацкий сарай. Дальше прятаться негде: пустырь, поросший дроком, да тропа, протоптанная вкривь да вкось. Да Луна, вылупившая свой жёлтый глазище на божий мир. Мужчина последний раз оглянулся на Город, прислушался — ни шагов, ни шороха, лишь отдалённый брёх псов, да едва слышный шелест дрока. Он прошёл вдоль стены сарая и встал столбом, не дойдя до угла пары шагов. Он тяжко вздохнул, оперся пальцами о шершавые доски...
Если вернуться — никто не упрекнёт его ни в чём, но последняя надежда на спасение сына будет потеряна. Если продолжить путь — один господь знает, что будет дальше. Он может дойти до Выселок и получить нож под рёбра. Или не получить ножа, но не найти Старого Мартина — ведь ни одна живая душа не может точно знать, где его искать. Или он даже и найдёт колдуна, но тот запросит за услугу бессмертную душу, кошель золота или чёрт знает, какую мерзость выполнить велит! Или того хуже — просто прогонит прочь...
Мужчина с тоской посмотрел на воды Реки. Рыбачьи лодки, привязанные к кольям, слегка покачивались на невысокой волне. Сколько ни стой, сколько ни гадай — а идти надо. Надо... Но так страшно выйти из спасительной тени сарая! Что ждёт его за углом? Нож разбойника? Огромный, голодный пёс? Стражник в шлеме и кирасе под уплендом, вооружённый стальным клинком и пикой? Небо пресветлое, будь благосклонно, пусть за сараем будет лишь пустырь, дрок, да петляющая в лунном свете тропа, ведущая к Выселкам!
Оттолкнувшись слегка от стены, мужчина глубоко, шумно втянул носом холодный и чуть вонючий воздух, выдохнул обречённо и сделал шаг, другой, третий... Свернул за угол и, прищурив глаза, смело посмотрел вперёд — никого. И уже с некоторым облегчением поспешил по тропе. Лишь бы найти старого нечестивца. Лишь бы не творить по его велению непотребства. Лишь бы не прогнал...
- Ave Maria,
gratia plena;
Dominus tecum:
benedicta tu in mulieribus,
et benedictus fructus ventris tui, Iesus.
Sancta Maria,
Mater Dei,
ora pro nobis peccatoribus,
nunc et in hora mortis nostrae.
Amen.
***
Час спустя.
- Николаус, Эльза, вы идите к образу — помолитесь... Не надо так смотреть на меня. С Карлом всё хорошо будет, вы не бойтесь... Я посижу тут с ним и тоже помолюсь. Вы не верьте, я не колдун, я с позволения Божьего людей исцеляю! Оставьте мне вот свечку... И ступайте.
Супруги послушно ушли. Эльза встала на колени у распятия, а Николаус, усмехнувшись, показал Всевышнему язык и приложился к кувшину с вином, прихваченному в гнилом кабаке на Выселках.
Старый Мартин держал руку мальчика в своей руке и тихо бормотал по-латыни:
- Pater noster,
qui es in caelis,
sanctificetur nomen tuum.
Adveniat regnum tuum.
Fiat voluntas tua, sicut in caelo et in terra.
Panem nostrum quotidianum da nobis hodie.
Et dimitte nobis debita nostra,
sicut et nos dimittimus debitoribus nostris.
Et ne nos inducas in tentationem,
sed libera nos a malo.
Amen.
), а боковая ветка от него. То есть мир тот же, но не совсем.
