Евграфушка! Кровинушка моя ненасытная! Душа рвется к вам, ненаглядный Евграфий Макарыч. Иной раз такая тоска к сердцу подступит, жутко становится. Не за сердечко, миленький, за тоску. Часто думаю о вас. Как вы там? Какие нынче заботы? С кокосом управились? Трава в этом году удалась?
Как жаль, что вас нет рядом и вам не дано лицезреть эту прекрасную планету.
Санитары утверждают, что она необитаема. Но помилуйте, Евграфушка, кто как не я может увидеть там, под окном на скамейке, двух жгучих кукумисопотамов.
Они словно кого-то испугались. Дрожат своими длинными змееобразными телами. Под лучами ярко-зеленого светила, кукумисопотам напоминает вытянутый мокрый Cucumis sativus. Если бы не ваши лекции о Вселенной, которые вы читали в нашем колхозе, я бы не умничала. Сказала бы просто, похож на хрен деда Василия. Тот, что повыше, улыбается беззубым широким разрезом на голове. Как же он прекрасен, этот гигант!
Его чешу я, а другого — соседка,— хотела сказать по камере,— по палате.
Вы отправили меня в сказку с таким многообразием флоры и фауны, что буйные с третьего этажа не могут сдержать возгласы изумления и настойчиво просят познакомить их с мандаголоидами или хотя бы с кутёлками.
Представьте себе пятиметровую курицу с огромным выменем пуда на четыре. Проблем с молоком и яйцами тута нема. Если сильно попросить, могут снестись даже омлетом. Намедни Сереге — фельдшеру с третьего блока снесли яйцо. Точнее оба.
Когда всё надоедает, беру у подруги откидной календарь и запираюсь в туалете. Листаю поредевшие листы, и нет в них праздника, дорогой мой. Нинка — соседка ими задницу подтирает. Оставила только День пограничника.
Ведь мне много не надо, капельку, долю секунды, лишь бы порадоваться настоящей жизни. А как ей радоваться, если она никчемная? Потому что тошнит от всего: от слонопотамов, шмандаголоидов, от засранного унитаза, от дырки, просверленной в двери санитарами.
Когда становится совсем невмоготу, беру бритву, которой мы пятки скоблим, и брею кактус.
И сразу откуда-то из глубины начинает бить еле заметная неуверенная дрожь. Нарастающая сила которой заставляет бегать по ванне, рычать, сыпать по стенам зубной порошок. Страх испаряется. Невидимое снова становится осязаемым. И поновой — хренопотамы, процедуры, бритые кактусы…
Иногда под вечер появляется мандаголоид. Вы видели когда-нибудь черную дыру на маленьких кривых и волосатых ножках? Ну как же! На таких ходит ваша бабушка Ашхен из Армавира. У этой твари из ж…пы торчат дырявые человеческие руки. Угадайте с двух раз, чьи? Правильно, Акинфеева! Не у бабушки, у голоида!
Простите меня, Евграфий Макарыч! Вы дали мне нечто большее, чем лаву человеческого пафоса, сотканного из палитры миллионов цветов. Ваш ложный драматизм вздулся бархатным гребнем, как закатанные в трехлитровую банку огурцы. Жаль, что вы не Великий Гудвин и вместо кроличьей шубы и путевки на эту планету не подарили мне мозгов!
Прощайте, дорогой мой, и пусть дырявые руки вратаря в страстном желании ищут моё усталое женское тело! Я не противлюсь! Должен же он хоть что-то поймать!