Бежевая «Газелька», стоявшая у дощатого забора, утробно уркнула, обдав стоявшую рядом многолетнюю сосну, и медленно покатила по глиняной дороге, запятнанной бесчисленными лужами. Железная лошадка безуспешно пыталась лавировать между колдобинами, заполненными водой, ежеминутно заваливаясь то в одну, то в другую сторону. Грязево-глиняные кляксы удобно расположились на боках, придавая леопардовый окрас, хотя манерой движения «Газелька» больше смахивала на походку пьяного бегемота. С тем же тупым упорством она двигалась все дальше и дальше, становясь все меньше и меньше. Вот она стала похожа на игрушечную машинку, коими любит играться детвора, а вот она уже размером со спичечный коробок. Наконец она добралась до автотрассы, свернула и пропала за поворотом. А старый дом все смотрел и смотрел пустыми окнами вслед жестяной коробочке, поглотившей его хозяев и их детишек.
Дом был стар. Он помнил и перестройку с ее лозунгами, и хрущевскую «оттепель». Его бревенчатые стены хранили в себе и поздравление Левитана, и немецкую шрапнель. Он помнил звонкий смех детей и веселую кутерьму на чердаке. Там же, на чердаке, звучали первые откровения и робкие признания в любви. И вот сегодня владелец со своей семей покинул его, оставив коротать оставшиеся дни.
– Цвирк. Цвирк. Цвирк, – грустно скрипел за печкой сверчок. – Цвирк. Цвирк.
– «Цвирк, цвирк», – передразнил его кто-то. – Ишь, расцвиркался. И без тебя кошки на душе скребут.
Хлопнула вьюшка. Печной зев исторгнул облако сажи.
– Апчхи, – чихнул все тот же голос. – Да-а, дела-а.
Голос принадлежал низенькому широкоплечему старичку. Волосы и борода его торчали во все стороны, придавая сходство с ершиком или одуванчиком. На нем была широкая рубаха, подпоясанная алой тесьмой. На ногах были старенькие лапти.
Оглядевшись, он с неудовлетворением отметил пустующие полки, остановившиеся часы-ходики на стене, открытый подпол, откуда тянуло холодом. На полу валялись комки земли, черепки ненароком разбитой плошки и, что самое страшное, соль из просыпавшейся солонки.
– Э-хе-хе, – вздохнул старичок, почесывая в затылке. – Укатили-то жильцы. В «город» подались. Скучно им тута стало. Веселья да безделья захотелось. Ынтырнэта каково-то.
Он сунул голову в подпол и тут же вытащил.
– Все соленья прихватили, – пожаловался он. – Три мешка картошки, да капусты со свеклой малость. Вот и вся снедь, что осталась.
Старичок прикрыл подпол и прошаркал в сени. Вернулся он с веником и совком. Несмотря на то, что веник был с него ростом, дедок весьма залихватски управлялся с ним. Спустя малое время пол был подметен, а в печи занимались березовые поленья.
– Поцвиркай уж, что ли, – попросил он сверчка.
– Цвирк. Цвирк-цвирк, – с готовностью отозвался тот. – Цвирк. Цвирк-цвирк.
– Э-хе-хе, – вздохнул старичок. – И чего люди так в город рвутся? Воздух там загажен, деревьев нема. Шум, гам, суета.
Он достал откуда-то губную гармошку и поднес ее к губам. Несколько жалобных нот огласили горницу.
– Ежели все в город подадутся, кто же в сказке жить останется? – спросил домовой у сверчка.
Тот помолчал немного, а потом вновь запел свою нехитрую мелодию. Ему вторила гармошка.
