Om kam kalika namah
(мантра богине Кали)
Я мог бы многое рассказать тебе о Ней, но только захочешь ли ты меня слушать, сахиб? Твои уши залиты воском страха, глаза твои застилает пелена ненависти и отвращения, ты презираешь наших богов, и они навсегда останутся для тебя в темноте, и Кали будет вечно смеяться над тобою, высунув свой красный язык. Ты говоришь, что тебе важно понять? Наивные слова белого сахиба. Она не требует понимания, Она требует веры, и жертв, приносимых во имя Ее.
Я жертвовал для нее более всех, девятьсот тридцать один человек был отдан мной в объятия Кали Ма, Черной Матери… о, как сладки были эти объятия, и как завидовал я каждому из них, в предсмертной агонии своей соприкасавшемуся с Великой Богиней!
Я закрываю глаза – и вижу Ее лицо, черное, как сама ночь, слышу, как гремит костяным стуком Ее ожерелье, сотканное из черепов, чувствую запах смерти и разложения… и я счастлив, счастлив, что сам скоро уйду к Ней, невообразимо прекрасной Богине Дэви, что алые от крови губы коснутся губ моих, и белые, как тростниковый сахар, зубы войдут в мою плоть, и вечность ожидает меня с Нею…
Записывай, сахиб, ты всегда записываешь за мною. Говоришь, это нужно будет на суде, на вашем английском суде, чтоб понадежнее затянуть петлю на моей шее. Я буду умолять об этой смерти как о великой милости, и буду славить перед Кали милосердие ваших палачей, если мне будет дозволено самому надеть на себя пеньковую петлю и оттолкнуть ногами скамью. Записывай, сахиб – девятьсот тридцать одного человека лишил жизни старый тхаг Бехрам, величайший из тхагов, с юности отмеченный знаком богини Кали… ты мне не веришь, сахиб? Я знаю – вам, белым, трудно в это поверить, невозможно представить себе, что боги порой нисходят на землю, становясь вровень с простыми смертными, что Шива постучится в ваш дом в истрепанной одежде странника, что прекрасноликая Парвати сядет перебирать с вами рыбацкие сети, радуясь неплохому улову… что Кали явится мальчишке-тхагу в ночь перед его посвящением, и от ладоней Ее на коже останутся черные, обгоревшие метки. Не веришь мне, сахиб? Говоришь, что я задремал у костра, надышавшись парами опиума, и потому увидел невозможное? Ты слеп, сахиб, и я сожалею о твоей слепоте.
Ты принес мне мой румаль, желто-белый кусок шелковой ткани, старый, расползающийся от ветхости. Его нашли в моей хижине при обыске, и я не отпирался – да, это мой. Лет десять назад, когда в моих руках еще были силы, я скручивал его петлею – вот так, и накидывал на шею жертвы, и медальон, вшитый в ткань, ломал жертве кадык, и она умирала быстро, не пролив на землю ни единой капли крови, и Кали наслаждалась агонией ее. Не стоит смотреть на меня с таким страхом – я стар, мои пальцы дрожат от слабости, и я вряд ли могу задушить сейчас хотя бы котенка. Не нужно опасаться меня, сахиб – Бехрам отжил свое, и теперь безобиден.
Ты с любопытством тычешь в изображение на медальоне… да, это Она, полногрудая Кали, наряженная пространством, Великая Богиня смерти, восседающая верхом на мужском трупе, с его членом в лоне своем, огнем своим разрушающая старый мир, и беременная новым. Ты краснеешь, сахиб, ты затыкаешь уши, не желая слышать непристойностей, но в моих словах нет ни капли скверны или неуважения к божеству. Она такая, какая есть, и мы такие, каких сотворила Она из собственного дыхания и плоти своей, велев нам убивать в честь Нее.
Впервые я увидел ее безусым мальчишкой, в ночь перед посвящением в бхутоты, Сыновья Смерти, в ночь, когда я получил свой первый румаль. Я сидел у костра, оставленный всеми, в кругу на песке, и пищей моей в ближайшие несколько суток было лишь одно молоко, белое, точно всепожирающая ярость богини Кали. Я думал о Ней, и молился, со всей страстью души, не знавшей еще иных великих страстей, я звал Кали – и Она пришла, и желтые песчинки взметнулись под ногами Ее, когда Она предстала передо мною, тяжко дыша, как после долгой битвы, и красным были залиты губы Ее, и мерно колыхался на теле Ее пояс из отсеченных человеческих рук. Она положила мне ладонь на затылок – и я вскрикнул от боли, настолько горяча была кожа Ее, а Она засмеялась, и привлекла меня к себе. Глаза Ее сияли, точно серебряные звезды, тяжелые груди Ее были подобны плодам, налитым божественным соком, широкие бедра Ее подергивались, будто в танце, и я ощутил желание, которое всякий мужчина испытывает к красивой женщине, и моя набедренная повязка стала тесна мне. Богиня оскалилась хищной, прекрасно-лунной улыбкой, толкнула меня на песок, совлекая повязку, и я упал, и Она села сверху. В ту ночь я был Шивой, божественным супругом Парвати, в ту ночь снова и снова соединялась со мной прекрасная Кали, и я впервые познал Ее, впервые познал женщину, и испытал блаженство не менее четырех раз. От той ночи я сохранил седые пряди на затылке, в том самом месте, где моей головы коснулись божественные пальцы Ее, и черные отметины на теле, точно от ожогов, и силу, давшую мне способность убивать, дабы насытить голод Ее.
Ты говоришь, что это невозможно, сахиб. Богини не являются простым мальчишкам, богини не совокупляются с ними по ночам. Но для Кали нет ничего невозможного, пожирательнице асуров дозволено все, и я смеюсь над твоим неверием, сахиб. Ты хочешь знать, что было потом, когда на пятые сутки после той ночи меня нашли у костра, ничком на песке, черного от угольной копоти, в судорогою сведенных ладонях сжимавшего оплавленный медальон, на котором навеки запечатлелась Она, Неумолимая Кали? Записывай, любопытный сахиб. Мы сели за стол, и пили фруктовое вино, красное, как кровь, и ели тушеное мясо, и славили великую Кали, давшую общине очередного бхутота, и умаслили благовониями мой румаль, и окропили петлю на нем священной водой реки Ганг. Я был слишком слаб, чтобы веселиться вместе со всеми, слишком много сил отдал в ту ночь прекрасногрудой Кали, излившись в Нее, точно в драгоценный сосуд. Я опускал веки – и видел черное, как тень, лицо Ее, глаза Ее, сверкавшие, точно звезды на небе, слышал стук костяных черепов, и чувствовал тяжесть тела Ее на чреслах своих. Много женщин было у меня с тех пор, сахиб, но ни одну из них не желал я так страстно, как желал Ее, непостижимую Кали, Великую Матерь всего живого и сущего. И все, что я делал – я делал во имя Ее, в надежде, что Она вновь явится своему верному слуге, закружит в черном, яростном вихре, разрубит тело на части – и соберет его вновь.
Счет жертвам моим шел на десятки, на сотни, а Кали все не приходила. Купцы-парсы, банкиры-сеты, паломники, ростовщики – я снимал с их тел дорогую одежду, я отдавал их имущество джемадарам общины, оставляя себе лишь ничтожную часть… я наблюдал, как могильщики-люггах режут трупы ножом, острым, как зубы гиены, чтобы Кали удобнее было пить кровь. Как зарывают покойников в землю, вбив в груди им деревянные колья. Как закидывают могилу камнями, дабы дикие звери не могли раскопать ее, лишив Кали законной добычи. Записывай, сахиб – мы скидывали мертвецов в одну общую яму, переломав им кости и искромсав до неузнаваемости тела их, мы выкалывали им глаза, чтоб не смущать Кали их укоряющим взглядом, мы рыли мотыгами землю, точно крестьяне на рисовых полях, в надежде на добрый урожай, и Кали смотрела на нас с лотосово-белых облаков, и радовалась нам.
Я стар, я давно отошел от дел, сахиб, искусство Людей Петли я передал своим сыновьям и многочисленным внукам, и многие их них скоро пойдут на виселицу вместе со мной… но я ни о чем не жалею, ни об одном дне своей жизни, ни об одной жертве своей. Жалею только о том, что не удалось больше ни разу увидеть Ее воочию, коснуться губ Ее, чувствуя во рту кровавый привкус, вонзить свой твердый, как камень, жезл в Ее раскаленное лоно. Каждый раз после очередного убийства, когда под молитву джемадара под языком моим истаивал кусок священного сахара, пропитанного каплями гашиша, я видел перед глазами тень Ее, бледно-серую тень в извивающемся ожерелье из черепов. И грозно трубили боевые слоны, и полчища асуров под предводительством Шумбхи и Нишумбхи шли в бой, сотрясаемые бесконечной яростью, и Кали рубила их своей боевою секирой, и кровь разлеталась в стороны, и из каждой капли ее рождались все новые и новые демоны, и Кали пила кровь, и пожирала асуров, точно жареную саранчу… сахиб, ты знаешь, почему мы убиваем платком? Она не любит, когда хотя бы капля крови проливается мимо Ее жаждущего рта. Я звал Ее девятьсот тридцать один раз, и девятьсот тридцать один раз Она не пришла. Может, случись мне довести свой счет до тысячи, я бы вновь увидел Ее, и был с Нею, но я стал слишком немощен, чтобы убивать, и меня отстранили от дел.
Я ни о чем не жалею, сахиб, записывай – старый тхаг Бехрам сознается во всех совершенных им преступлениях и готов понести наказание, и чем скорее, тем лучше. Я устал ждать в этой клетке, в этой тюрьме, ждать свидания с моей возлюбленной Кали. Сделай так, чтобы она пришла поскорее, ведь это в твоих силах. Я рассказал тебе все – теперь скажи судьям, чтобы готовили виселицу понадежнее, я не хочу, чтобы петля сорвалась. И если это возможно – я бы хотел умереть, сжимая в руках свой медальон, как в тот самый день, когда неистовая Кали впервые явилась мне. Ты добрый человек, сахиб, хотя и очень глупый, и ты, я знаю, не откажешься передать палачам мою просьбу. И да благословят тебя за это твои боги, какими бы они ни были, и какими бы именами они ни звались.
____________________________________________________________________________
Кали – «черная», в индуистской мифологии одна из грозных ипостасей супруги Шивы, олицетворение смерти и разрушения, победительница демонов-асуров, восставших против богов. Изображается в одежде из человеческих черепов и юбке из отрубленных рук, в одной руке держит меч, в другой – отрубленную голову. Лицо и руки забрызганы кровью, красный язык высунут изо рта. Известна под множеством имен – Кали Ма (Черная Мать), Дэви (Богиня), Махадэви (Великая Богиня), Парвати, Бхайрави (страшная), Дурга. Один из ее образов – «наряженная пространством», т.е. обнаженная богиня, восседающая на мужском трупе в интимном акте с ним. В другом образе – она стоит на погребальном костре старого мира, обращающегося в золу.
Согласно одной из легенд, Кали сражалась с демоном, из каждой капли которого рождался новый демон. Тогда она сотворила две человеческие фигурки, вручила им по платку, свернутому в жгут, и они задушили демона. Богиня выпила всю его кровь, и приказала людям убивать в честь нее.
Так появились туги, или тхаги. Их также называли Сыновья Смерти, или Люди Петли.
Каждая община тхагов имела одного или нескольких предводителей – джемадаров, бхутотов – душителей, убивающих с помощью шелкового платка (румаля), могильщики-люггах закапывали мотыгами трупы.
Одним из самых известных тхагов был Бехрам, задушивший, по его словам, 931 человек своим поясом-румалем, в который был вшит медальон. Бехрам был казнен в 1840-м году, в возрасте семидесяти пяти лет, когда англичане взялись за искоренение «тугизма» в Индии.
Похожие статьи:
Рассказы → Портрет (Часть 1)
Рассказы → Обычное дело
Рассказы → Портрет (Часть 2)
Рассказы → Последний полет ворона
Рассказы → Потухший костер
С эпиграфом - еще раз глянула - все вроде нормально. На одной строке - индийский текст, на другой (в скобках) - пояснение, что это мантра Кали. Может, из-за того, что я завела эпиграф вправо, он на других компах отражается искаженно? Сейчас попробую убрать смещение вправо...
