Спустя ровно сутки Фард Делабор, мрачный, небритый, осунувшийся, обозлённый на все блага мира, обошедшие его стороной, снова сидел у себя в гримёрной, готовясь к выходу на сцену. В этот вечер в театре опять давали «Ступени старого замка», которые не далее как вчера послужили своеобразным и зловещим фоном к заключению им тайной сделки.
Состояние Фарда было ужасное.
Он никак не мог объяснить себе толком, что именно с ним произошло, и почему он не ушёл из «Безумного Аякса» в тот момент, когда настало время действовать?!
Монолитная тяжесть перенесённого похмелья выдавливала из памяти все детали, способные пролить свет на вакхическое буйство минувшей ночи. Единственное, за что он мог поручиться с полной мерой ответственности, это то, что стен трактира за это время покинуть ему не удалось.
Полные пёстрой неразберихи эпизоды, то и дело всплывавшие перед его глазами, были неразрывно связаны между собой разноцветными фонарями «Аякса», в притягательном могуществе которых явно прослеживались сверхъестественные мотивы. Сейчас их яркий, зазывной блеск казался Фарду чем-то сродни блуждающим, лесным огням, которые безлунными ночами коварно уводят с дороги одиноких путников с тем, чтобы завлечь их потом в глухую чащу.
Фард прилагал все усилия к тому, чтобы не смотреть в тот угол, где темнел саквояж Гесслера с подготовленным к несостоявшемуся выступлению реквизитом. Немой укор, горечью которого был напитан весь девственно-нетронутый вид саквояжа, только добавлял масла в огонь душевных фардовых мук.
Всё было очень плохо, и, судя по всему, могло статься ещё хуже.
Мир, утратив всю свою великую многомерность, обезличив все цвета и краски, сузился в образном представлении Фарда до размеров дверной щели, в плоскость которой можно заглядывать лишь краешком глаза.
Не столько головой своей, неподъёмно тяжёлой и до отвращения чужой, сколько вяло пульсирующим сердцем сознавал он трагизм своего положения. Он понимал, что упустил единственный, быть может, наисчастливейший шанс в своей несчастной жизни, который каждому даётся только один раз и никогда не повторяется вновь.
Фортуна не прощает тех, кто пренебрегает знаками её благоволения и, тем более, кто изменяет ей с первым встречным. Уготованная ему чаша страданий, которую надлежало испить в ближайшее время, была ничто в сравнении с теми муками, на которые мысленно обрекал себя сам Фард.
Надеяться более было не на что.
С лицом прикованного к скале Прометея он сидел в кресле, смиренно ожидая приговора судьбы.
Долго ждать ему не пришлось.
До выхода на сцену оставалось не более десяти минут, когда в коридоре послышался дробный топот, сопровождаемый тяжёлым, свистящим придыханием и отрывистыми, какими-то болезненными вскриками. Эта явно неслучайная совокупность звуков, характеризующая в лучшем случае чью-то крайнюю душевную нестабильность, стремительно нарастала и завершилась в итоге буреподобным треском настежь распахнутой двери.
На пороге стоял Гесслер.
Грудь его вздымалась тяжело и прерывисто, лицо, окрашенное нездоровыми, бледно-зелёными тонами, было искажено такой зверской гримасой, что первую минуту Фард не признал его.
Одной рукой Гесслер придерживал свою грудную клетку, с невероятным трудом переводя дыхание, другой цеплялся за дверной косяк, чтобы сохранить равновесие.
Колени его предательски подрагивали, выказывая явное желание подогнуться. Ожидаемый визитёр едва держался на ногах.
Мутным, опустошённым взором обшарил он помещение гримёрной, и когда глаза его остановились на Фарде, в них загорелись испепеляющие, адские огоньки.
С минуту заказчик и незадачливый исполнитель в полном молчании взирали друг на друга.
Стараясь сохранять самообладание, Фард встал и, предупреждая вот-вот готовую прозвучать гневную тираду, учтиво указал гостю на свободное кресло.
- Сударь, прошу понять меня правильно…, - собравшись с духом, начал он. - Я признаю, что бесконечно виноват перед вами и меру вины своей не собираюсь опротестовывать, зная, что это бесполезно… - Фард изо всех пытался придать своему невыразительному голосу наибольшую твёрдость и уверенность, чтобы заранее отвести все обвинения в злонамеренном срыве. - Мне очень жаль, что так получилось - поверьте, я сам расстроен чрезвычайно - но раз уж это произошло, я, разумеется, готов принести любые извинения… чтобы в дальнейшем… то есть, я хотел сказать, чтобы вы… чтобы ваше ко мне доверие… надеюсь, вы поймёте меня правильно…
- Прекратите немедленно этот балаган!! - воскликнул вдруг заказчик, и крик его прозвучал на такой неестественно высокой, надрывно-плачущей ноте, что Фард сразу умолк, почуяв приближение неведомой беды.
Внимавший каждому слову артиста с каким-то диким, остервенелым выражением лица, Гесслер повёл себя в высшей степени странно.
Оторвавшись от дверного косяка, он вдруг резво подбежал к Фарду и, схватив его за плечи, несколько раз внушительно, с силой встряхнул. Бледное лицо его покрылось при этом красными пятнами, затем опять поблёкло, приняв свинцовый оттенок.
- Молчите вы, ничтожный лицедей! И вы мне ещё будете говорить об угрызениях совести! Вы! Вы… который… от которого… которому - здесь последовал глубочайший вздох, которым можно было наполнить три грудные клетки сразу, после чего на стонущем выдохе прозвучало: Зачем вы это сделали? Как вам удалось осуществить такой чудовищный трюк!? Я же просил… я же запретил вам заниматься самодеятельностью? Вы понимаете, что вы натворили??.. Вы… Вы…
Задыхаясь, он умолк, сражённый необъяснимым упадком сил.
Обрывки невысказанных фраз клокотали у него в гортани. Рыдания рвались наружу сквозь ярость стиснутых зубов.
Фард с трудом проглотил слюну, почувствовав вдруг нехорошее жжение в горле.
- Я понимаю, что не оправдал ваших надежд и потому вряд ли могу рассчитывать на прощение с вашей стороны, - вновь послышался виноватый голос Фарда, разбавленный уже изрядной долей недоумения. - Но всё же, мне думается, вина моя не столь велика, чтобы можно было предъявлять претензии в такой категоричной форме. По мере сил я, конечно, постараюсь загладить, искупить, но нельзя ли мне хотя бы…
- Ах, претензии?! Вас не устраивают мои претензии? - опять начал спазматически задыхаться гость, и перекошенное лицо его вновь покрылось багровым налётом. - Вы ещё смеете говорить мне про претензии?! Какое изощрённое издевательство! Не-ет, ваша наглость переходит все допустимые границы!
Гесслер сделал резкое, размашистое движение рукой, как будто хотел отвесить собеседнику пощёчину, но тут же обмяк всем телом и, охнув, согнулся пополам, словно его подрубили.
Полный изнеможения, он с глухим стоном упал в кресло и замер там на несколько мгновений, закрыв лицо ладонями и тяжко вздыхая.
- Вы - чудовище, Фард! Вы - настоящее порождение ада! - послышались его короткие всхлипы, прорывающиеся сквозь шоры тонких, нервных пальцев, прижатых к лицу. - Вы заслуживаете того, чтобы вас повесили, колесовали, сожгли на костре и четвертовали одновременно! Но и этого будет мало такому негодяю, как вы, после того, что вы натворили…
- Позвольте, что вы имеете в виду?! Объяснитесь, наконец, во имя всего святого!..
- ОН ещё спрашивает?! Молчите и ни слова больше! - истерично взвизгнул гость, закатив налитые кровью глаза к потолку. - Как можете вы говорить о святом, когда ваше дыхание насквозь пропитано серой?! За такие выходки вам следует вколотить в грудь осиновый кол, отделить голову от организма, а труп бросить на съедение уличным псам!!..
- Вы в своём у… Что-о?
- Да-да! И это, пожалуй, самая милосердная казнь, из всех, какие только приходят мне в голову! Но, к великому сожалению, всё это не для вас! Такие исключительные негодяи, как вы, неуязвимы для карающего меча правосудия! Однако - ближе к делу! - срывающийся голос Гесслера неожиданно окреп и затвердел, словно расплавленный свинец, залитый в форму. - Полагаю, объяснять не надо, почему после всего, что произошло, вам здесь оставаться более нельзя. Я не потерплю дальнейшего распространения этой заразы - вашего гнусного лицедейства! Короче, здесь, в этом конверте ваш билет на пароход, который отходит завтра утром на рассвете. Любой другой на моём месте содрал бы с вас живого кожу, но я - человек слова! К тому же, абсолютное молчание - то несчастливое обстоятельство, которым мы оба связаны, как материнской пуповиной - нуждается, чёрт возьми, в финансовой поддержке. Я не идиот, чтобы не понимать этого! Вот ваш подлый гонорар, мерзавец! - судорожно порывшись в карманах, он извлёк солидную пачку ассигнаций и, не пересчитывая, швырнул их в лицо потрясённому артисту. - Получите - и будьте вы прокляты! А теперь прощайте, исчадие ада! Я ухожу и от души желаю вам умереть без погребения!..
Уходя, Гесслер с такой силой хлопнул дверью, что с притолоки сорвалась массивная, железная подкова и, звякнув об пол, наполнила комнату протяжным, по чистоте своей не уступающим камертону, мелодичным звучанием ноты «до».
Когда всё стихло, Фард бесформенно опустился на стул.
Некоторое время он сидел так без единого движения, сосредоточенно морща лоб и хмуря брови, словно пытаясь вспомнить заново все те совокупные мышечные усилия, с помощью которых руки и ноги приводились в согласное движение.
Прошумевшая над его головой буря унесла все способности к мыслительному процессу. Состояние Фарда граничило с беспомощностью годовалого младенца, впервые в жизни покинувшего постылый манеж и вышедшего далеко за его пределы без опеки взрослых.
Что-то заставило его скосить глаза немного в сторону.
Он увидел лежавший на столе свежий номер утренней газеты, которую, очевидно, забыл впопыхах разгневанный посетитель. Взгляд Фарда почти сразу оказался притянут выразительным заголовком, выделенном на развороте жирными, лоснящимися буквами «Необычайное происшествие в аббатстве Делорж».
Сердце Фарда нехорошо и многозначительно ёкнуло, словно предупреждая о чём-то.
Он посидел немного, собираясь с силами, затем осторожно придвинул к себе газету, развернул её одеревеневшими пальцами и, положив на колени, стал читать.
После первых же прочитанных строк у Фарда потемнело в глазах.
«Страшное застолье… Перепуганные гости… Убитые горем хозяева… Вечно проклятое аббатство…» - заплясали-запрыгали перед его помутившимся взором беспорядочно вырванные из текста словосочетания.
Налезая одно на другое, слова склеивались в невероятные фразы и предложения, и распадались вновь, образуя бешено кружащийся, чернильный хоровод.
«..Никто, даже самые скептически настроенные умы не могли предсказать событий, произошедших в том самом аббатстве Делорж, чья мрачная слава давно перешагнула границы Девкалионовой долины…» - сумел, наконец, прочесть он, когда буквы перестали метаться перед его глазами и, успокоившись, выстроились в строго определённом порядке.
Газетная статья, написанная небрежным, банально-претенциозным стилем, заставила Фарда похолодеть до кончиков пальцев на ногах.
Перемежёвывая повествование набившими оскомину газетными клише и затёртыми штампами, журналист сообщал, как ближе к полуночи в праздничном зале появилось ещё одно лицо, чей визит, судя по всему, не был запланирован распорядителями бала.
«..То был очень приятной наружности господин преклонных лет, в напудренном парике, ниспадавшем локонами на плечи, в камзоле тёмно-синего бархата, с галунами по обшлагам и вокруг петель, и в атласном жилете, расшитом причудливыми золотыми цветами.
Осанка, манеры, умение держать себя - всё выдавало в нём человека знатного происхождения. Только лицо его, сухое и сморщенное, неприятного тёмно-жёлтого, пергаментного оттенка, а также взгляд глубоко запавших глаз, источавший какую-то неживую, почти мертвенную неподвижность, произвели не самое лучшее впечатление на окружающих».
Далее сообщалось, что когда оркестр заиграл старинный менуэт, звучавший, по всей видимости, в этих стенах последний раз лет двести тому назад, загадочный гость решительным шагом направился прямиком к виновнице торжества. Учтиво поклонившись, он взял оторопевшую девушку за руку и вывел её в центр зала.
Никто из присутствующих не проронил при этом ни слова, хотя дерзкий поступок новоявленного гостя вызвал недовольство у многих.
« Кроме этих двоих больше не танцевал никто. Ни у кого не хватило духу присоединиться к танцующим - такое боязливое уважение и даже какой-то смутный трепет внушал своим видом таинственный незнакомец. Сопровождаемая всеобщими изумлёнными взглядами, странная пара кружилась по залу в полном одиночестве до тех пор, пока внезапно не погас свет…
К счастью, проблемы с перегоревшей электропроводкой удалось исправить достаточно быстро, но когда люстры зажглись вновь, в зале вместо аплодисментов раздались крики ужаса и гнева…»
Автор статьи с холодным равнодушием криминалиста фиксировал события, от которых по спине Фарда пробегали волны ледяного озноба.
Танцующие неподвижно стояли посреди зала, но кто же теперь являлся партнёром именинницы?!..
Этому невозможно было поверить! Импозантного старика в старомодном платье не было и в помине. Его замещал отвратительного вида замшелый скелет в облезлом, почерневшем парике и жалких обносках того, что некогда именовалось парадным камзолом. Именно он стоял рядом с виновницей торжества /точнее, прислонялся к ней/, цепляясь за её нежный локоть высохшей, когтистой лапой…
Когда, как и кем была осуществлена эта кошмарная подмена - сказать невозможно, но эффект получился самый непредсказуемый!..
Относительно того, что было потом, показания очевидцев несколько расходились в мелочах, но общая картина произошедшего существенных изменений от этого не претерпела.
Едва лишь увидев того, кто стоит рядом, девушка с ужасом оттолкнула от себя богомерзкого партнёра, который, не удержавшись на шатких ногах, грохнулся навзничь и, ударившись о мраморный пол, разлетелся на мелкие составляющие.
Омерзительная кукла, /а поначалу никто не сомневался в том, что это был искусно смонтированный муляж/, таким образом, сразу самоликвидировалась, но для самой именинницы этот танец обошёлся слишком дорогой ценой. Несчастная девушка тотчас обмерла и, упав на руки подбежавших друзей, забилась в судорогах…
Дойдя до этого места, Фард почувствовал лёгкое головокружение.
Перед ним опять вспыхнули и выразительно замигали «проклятое аббатство», «объятые ужасом гости», «убитый горем хозяин», «обезумевшая именинница». Газетные строчки снова задвигались, сплетаясь и налезая одна на другую, как пауки в банке, и больше Фард не мог разобрать ни единого слова.
Отвернувшись в сторону, он дал себе небольшую передышку и когда в глазах немного прояснилось, узнал про то, как «все свидетели этой жуткой сцены единодушно требуют, чтобы устроители такого гнусного розыгрыша были изобличены и наказаны по всей строгости закона».
«…и тем не менее, ставить точку в этой загадочной истории пока рано, - многозначительно намекал в заключение обозреватель светской хроники. – Так, немало вопросов возникло после осмотра «костей» рассыпавшегося на части «скелета».
Произведённая экспертиза «бутафорских останков» показала, что кости эти действительно человеческого происхождение /sic!/, более того, они пролежали в земле по меньшей мере пару сотен лет!
Но как останки столь древнего возраста могли появиться в праздничном зале и, главное, кто умудрился поставить скелет рядом с именинницей, успев предварительно обрядить его в парадный камзол - для всех остаётся неразрешимой загадкой!»
По поводу же самой виновницы торжества, увезённой из аббатства на карете скорой помощи, сообщалось, что она до сих пор не пришла в себя, пребывает в беспамятстве, и что состояние её продолжает внушать опасения.
« В данный момент пострадавшая находится под наблюдением опытных врачей, которые обещают сделать всё, что в их силах, но, вместе с тем, - увы! - не дают никаких утешительных прогнозов на её счёт. Что весьма прискорбно».
Газета выпала из рук Фарда.
Мягко опустившись на пол, она прикрыла развёрнутыми страницами раскиданные по ковру купюры, точно птица крыльями своих птенцов.
Фард вновь замер на стуле, нем и недвижим, с сосредоточенно наморщенным лбом и сведёнными к переносице бровями.
Но на сей раз приступ мрачной меланхолии, вновь овладевший им, длился не так долго и был сам по себе уже не столь мрачен.
Когда в коридоре опять раздались шаги, и чей-то резкий голос из-за дверей пригласил Фарда на сцену, тот живо встрепенулся, но, вместо того, чтобы подчиниться указанию, начал совершать действия прямо противоположные.
Прежде всего, он схватил со стола ватный тампон и быстро стёр с лица весь наложенный грим. Затем, подобрав разбросанные по полу деньги, аккуратно вложил их в конверт с билетом на пароход.
Фард не был ни философом, ни эмпириком, ни теодицеистом, он ничего не смыслил в эсхатологии и не разделял взглядов тех, кто считает, что приближение конца света обязывает людей относиться друг к другу с большей терпимостью, пониманием и любовью.
Когда он начал собирать свои вещи, в движениях его не было заметно ни чрезмерной спешки, ни нарочитого старания, ни нервозной суетливости, что обычно выдаёт в человеке полное безволие и неуверенность в себе. Он действовал с предельной собранностью, не делая ни одного лишнего движения, словно целую неделю отрабатывал эти сборы, исходя из условия острого дефицита времени.
Лишь забытый саквояж Гесслера, на который случайно упал его взгляд, заставил Фарда на миг прерваться, задумавшись о чём-то. После недолгого размышления он придвинул саквояж поближе к себе и, расстегнув замки, решительно вытряхнул всё его содержимое на пол…
Доподлинно неизвестно, кому именно принадлежит фраза, что Победа - это несостоявшееся Поражение.
Когда спустя совсем немного времени коридор вновь наполнился возгласами «Привидение на сцену!», то призывы эти звучали уже вхолостую. Отзываться на них было некому. А распахнутая без предупредительных стуков дверь в гримёрную представила взорам настойчивых крикунов удивительное и труднообъяснимое зрелище…
Вместо Фарда на стуле восседал скелет, одетый в роскошное, женское платье. Усаженный перед зеркалом в кокетливую позу Венеры с известной картины Рэйнолдса, новый обитатель гримёрной дружески скалил на вошедших зубы из серебристой фольги, словно предлагая всем по достоинству оценить своеобразие и юмор сложившейся ситуации…
Похожие статьи:
Рассказы → Последняя роль Фарда Делабора Часть 1
