Во Дворце царило веселье: из покоев императрицы слышались звуки кото и со, придворные дамы обменивались радостными письмами, а молодые тюдзё и куродо сочиняли китайские стихи в честь выздоровления принца Весенних покоев. Злые духи, терзавшие юного принца несколько месяцев, наконец были изгнаны усиленными молитвами созванных из дальних и ближних монастырей адзари и рисси.
Проведя последние очистительные обряды, покидал Дворец почтенный содзу. Радостно было на сердце у благочестивого монаха – принц ныне здоров, духи, перейдя на посредников, скрылись затем в темных глубинах подземного мира, где им и быть надлежит. А ему – старику – можно со спокойной душой вернуться в отдаленный горный монастырь, в свою тихую келью, возле которой журчит ручей и алые листья кленов, шелестя, осыпаются на пожухлую траву. Вернуться к привычным четкам, молитвам, свиткам сутр и старинных повестей-моногатари.
Ох, грех это пред Буддой Всемилостивым! Монаху подобает отрешиться от всего мирского, он же – старый содзу – никак не может избавиться от привязанности к простым листам бумаги и расписным ширмам. Не достичь ему очищения, не постигнуть семи путей, пока изысканные сказки и китайские стихи остаются в келье.
Почтенный содзу вздохнул и, перебирая четки, принялся молить Всемилостивого простить ему это прегрешение.
Стук четок, поскрипывание ступицы, ритмичное пощелкивание кнута навевали сон. И сам не заметил старик, как задремал.
Очнулся же он от громкого спора слуг. Повозка стояла.
Почтенный содзу поднял занавес и осторожно выглянул наружу. Была ночь первого дня. Узкий серпик луны едва виднелся на черном небе, усыпанном крошечными звездочками, как покрывало – речными жемчужинами. Темный лес все ближе и ближе подбирался к узкой тропе. Вдалеке – почти невидимые – высились горы, словно нарисованные густой черной тушью на более светлом черном шелке небес.
Размахивая факелами, служки и монахи низшего разряда окружили повозку.
- Почтенный, о почтенный! – радостно воскликнул любимый ученик созду. - Темно и опасно ехать ночью по горной тропе. Здесь – царство духов и демонов, могут они и обвал устроить, и тропу запутать, как котенок путает сплетенные шнуры. Страшные звуки слышны из леса, мы побоялись двигаться дальше и остановились, не зная, что делать. Но Будда милостив к тебе, почтенный создзу, и к нам – ничтожным. Весточка о твоем возвращении в монастырь достигла ушей уважаемого бывшего правителя Хитати, уединенно живущего здесь. И господин прислал своих слуг – встретить и проводить тебя в его дом, чтобы было тебе где переночевать и отдохнуть.
- Не слушайте его, почтенный! – вмешался погонщик быков – и все поморщились от его бесцеремонности. – Не может такой уважаемый человек, как бывший правитель Хитати, жить в таком диком и жутком месте. Это все козни лис-оборотней и духов камней, которых много в лесу. Свернем с тропы – не сможем вернуться обратно, станем добычей чудищ-людоедов.
- Мы не демоны и не духи, - низко склонился перед монахом прилично одетый молодой слуга. – Мы – приближенные бывшего правителя Хитати, посланные им, чтобы проводить тебя. Господин наш почтет за честь, если согласишься ты переночевать в его скромном жилище.
- Много слышал я о чудном нраве бывшего правителя Хитати. Говорят, нелюдим он, потому и выстроил себе дом в таком месте, - кивнул почтенный содзу. – В темноте мы все равно не сможем преодолеть горный перевал и добраться до монастыря. Поедем же скорее, полночь уже близко. Если же кто-то опасается демонов и духов, да посвятит эту ночь молитвам и бдению.
Узкая, извилистая тропинка, - словно тайный путь к пещере злобного тэнгу, - вела к дому бывшего правителя Хитати, но сам дом был обширен и прекрасно устроен. И даже в темноте ясно было, сколь велик окружавший его сад. Светлячки порхали, освещая сливы и груши, сад камней и посыпанные песком дорожки. Где-то вдалеке журчал ручей.
Бывший правитель Хитати – видный собой мужчина в расцвете лет – встретил гостей у наружной галереи, низко поклонившись, провел почтенного содзу и приближенных к нему адзари в дом. Слуги же проводили монахов низшего ранга и других спутников в приготовленные для них помещения.
Быков распрягли и поставили в стойла отдохнуть до утра, ибо путь впереди был нелегким.
Бывший правитель Хитати сам подал гостю скромное угощение: молодые побеги папоротника, лепешки-моти, вареный рис фрукты. Поставил на стол и свежей воды, уважая привычки почтенного. Сам же, сев поодаль, лишь слегка пригубил вина.
Неспешно текла беседа хозяина и гостя. Поговорили они и о выздоровлении принца весенних покоев, и другими столичными новостями поделился содзу с уединенно живущим вельможей. А затем спросил:
- Скажи мне, уважаемый, почему выбрал ты для жилья столь удаленное и уединенное место? Слышал я, что после твоего возращения с Хитати император желал оставить тебя при дворе, дав приличное твоим знаниям и опыту звание. Ты же предпочел удалиться от людей. Может, какое тайное горе стало тому причиной? Поведай мне, и я буду молиться за тебя или за кого ты попросишь Будде Милосердному.
- Никому не рассказывал я о том, что послужило причиной моего удаления от двора и столицы, почтенный. Но тебе скажу, ибо пребывает душа моя в смятении, не ведает покоя. Нуждаюсь я в человеке, посвятившем свою жизнь служению Будде и способном попросить Милосердного за меня, ничтожного.
Внимательно слушал монах слова хозяина дома.
- Как ты ведаешь, я происхожу из дома Левого министра. Отец мой дал мне прекрасное воспитание, с юных лет прислуживал я тогдашнему императору, приучаясь ко дворцовой службе. Когда же постиг я суть вещей, Министр двора, с согласия отца, отдал мне в жены свою юную дочь – прекрасную и утонченную Аои. Увы, хоть и стремился я к супруге своей всем сердцем, брак наш был заключен против ее воли, и, хоть была она со мной почтительна и обходительна, как подобает жене, но не было меж нами душевного согласия. Вскоре узнал я, что тайком посещает Аои другой – тот, кого любила она. Был он человеком незнатного рода, не обладал ни красотой, подобной моей, ни знаниями. Не было у него в будущем ни высоких званий, ни великих деяний. И, тем не менее, Аои предпочла его мне. Огорченный, перестал я бывать в доме Министра двора, искал утешения у придворных дам и дочерей знатнейших сановников. Сердце мое готово было устремиться к одной-единственной – той, в ком нашел бы я, кроме утонченности и чувствительности, преданность и постоянство. Но все они – и нежная Суэцумухана, и покорная всем моим желаниям Мурасаки, и изысканная Фудзибакама, и всегда печальная Ямабуки, и другие – подобно листьям, уносимым ветром, словно волны, набегающие на берег и откатывающиеся вспять, - клялись мне в верности, но обменивались посланиями с другими мужчинами, разговаривали с ними, отгородившись лишь занавесом, а нередко снисходили к их ухаживаниям, не в силах противостоять настойчивости дерзких придворных. И понял я, что не найти мне идеальной супруги, ибо все женщины – лишь цветы – прекрасные, но недолговечные. Расцветают они на рассвете, осыпаются их лепестки на закате. Боясь упустить краткий миг своей жизни, позволяют они приближаться к себе и трудолюбивым пчелам, и ярким бабочкам, и даже жалким букашкам… Вот почему, почтенный содзу, видишь ты меня в этом уединенном месте. Если уж не дано мне найти себе подходящую жену, такую, о которой я смогу не беспокоиться, ту, что будет одарена благонравием и невинной свежестью, - лучше уж мне жить одному.
- Печальна твоя история, уважаемый. Знаю, трудно в наши дни найти идеальную женщину – утонченную, нежную, покорную воле мужчины. Буду же я молить Будду, чтобы ты наконец встретил ту, о которой мечтаешь.
- О нет, почтенный, о столь многом я не прошу. Помолись лишь о том, чтобы душа моя обрела покой.
С этими словами бывший правитель Хитати низко склонился перед гостем и покинул его.
Монах же, растревоженный рассказом хозяина, долго сидел один и вздыхал, глядя сквозь поднятую решетку на светлеющее небо. Потом же, когда занялся рассвет, поднялся и вышел на галерею. И увидел сад.
В пожелтевшей траве журчал ручеек, алые листья клена бесшумно ложились на деревянные доски настила. Возле невысокой горки росла молодая ива – стройная, нежная, как девушка в наряде весенних цветов.
Огляделся почтенный содзу вокруг и увидел, что в саду словно собраны цветы всех времен года. Вон там, на пригорке цветет пышным цветом мальва-аои, поодаль, у беседки, колышется под легким ветерком шафран–суэцумухана. Возле пруда словно кто-то забыл лиловую накидку, затканную звездами, – там цветет воробейник-мурасаки и посконник-фудзибакама. А у галереи, рядом с цветущей сливой, грустно клонит стебель керрия-ямабуки.
Старый монах смотрел на прекрасный сад, на летящие по ветру лепестки, на восходящее солнце, вздыхал и думал, что никакие молитвы не вернут покой в душу бывшего правителя Хитати. Ибо он сам решился ее погубить.
Похожие статьи:
Рассказы → Маша фром Раша
Статьи → Маленький японский бог
Статьи → Квайданы – загадочные и ужасные
Статьи → Дом бронзового бога
Статьи → Обитатели Страны Восходящего Солнца
