Сицилианская защита

Мой электромобиль резко затормозил, врезавшись в невидимку. Выругавшись, я подождал несколько секунд, чтобы нежданный прохожий пересёк шоссе, и двинулся дальше. Развелось призраков! Хотя, честно говоря, я подозревал, что это один и тот же человек. Наверняка ещё и поджидает меня здесь каждое утро, чтобы задержать и позлить. Надо отправить сообщение дорожной службе: на этом месте давно пора поставить светофор.

Впрочем – тут я довольно улыбнулся – я избежал встречи с неприятным типом. Всё-таки какое это чудо техники: экран!

Этому невероятному изобретению столько же лет, сколько и мне: сорок. Иногда мне кажется, что оно создано специально для меня: не представляю, как люди жили раньше.

Отец – когда ещё был в своём уме – рассказывал, что экран приняли не сразу: столько было забастовок, митингов, волнений – даже до вооружённой потасовки дошло, но тут один из лидеров сопротивления в страхе включил экран – и все возмущённые словно протрезвели.

Представьте: разъярённая толпа, полудикие люди, разрывающие друг друга в клочья и стреляющие напропалую – и тут человек, находящийся в самом центре (по сути, обречённый!), даёт команду чипу, встроенному в мозг, и активирует защитную оболочку: энергия невероятной силы, окружающая его физическое тело, светится и обдаёт холодом, а, самое главное, сквозь неё невозможно пробиться: ни одному человеку, ни толпе, ни пуле – ничему. Каждый защищён, сколько бы нападающих ни было.

Это было фиаско сопротивления. Дело даже не в том, что их лидер в порыве страха предал собственные идеи – сильнее убедило живое доказательство полезности экрана: обречённый на смерть в мгновение ока был спасён.

В тот же год на планете прекратились все войны (ибо какой смысл отправлять на поле боя тех, кто не способен убить противника, ведь все обладают одинаковой невероятной защитой). Почти прекратились и преступления, связанные с членовредительством: уж очень изобретательным теперь надо стать, чтобы уловками спровоцировать отключение экрана жертвы или подкараулить момент рассеянной забывчивости.

Да, я верю в силу экрана. Древние говорили: «Красота спасёт мир». Но его спас экран.

Я удовлетворённо посмотрел на светящуюся энергию вокруг себя: как жили наши предки, не зная, вернутся ли домой невредимыми? Не нападёт ли маньяк? Не переедет ли машина? Не упадёт ли на голову кирпич на Бронной, как писал классик?

Отвлёкшись на эти мысли, я не сразу заметил пацана лет семи, бредущего вдоль дороги без включенного экрана. Поморщившись (воспитанием своего-то заниматься не люблю…), я всё же крикнул в окно, притормозив:

– Что – родители на работе, в школу собирался сам?

– С чего Вы взяли? – буркнул он, недовольно покосившись.

– Да по прикиду вижу! Экран включи – собьют ненароком!

Малолетний засранец посмотрел на свои руки, фыркнул и показал мне средний палец – впрочем, уже засветившийся защитной энергией.

Я сплюнул, а потом, подумав, стёр этого мелкого из поля зрения: ещё нервы портить из-за идиотов! Мальчишка исчез – теперь обочина для меня зияла пустотой.

Я довольно откинулся на спинку кресла: ну что за чудо этот экран! И пакостников не лицезреть, и не наеду на него, поскольку теперь энергетическая оболочка вокруг него включается для меня и без его участия.

Эта функция экрана – возможность превратить любого человека в невидимку – нравилась мне больше всего. Если бы мне предложили ежедневно рисковать жизнью, выходя из дома без физической защиты, но иметь эту – психологическую, залог моего комфорта – я бы, не задумываясь, согласился. Хотя именно из-за неё были возмущения против экрана: разные ненормальные считали, что люди так «сотрут» друг друга, перестанут видеть самых близких, и каждый останется на необитаемом острове.

Нет, ну подумайте: зачем мне стирать всех? Большинство людей совершенно нормальны. Но стереть гада, подлеца, предателя, просто неприятного типа – почему нет? Не видеть его, не слышать. Какое облегчение для психики и нервов!

Я улыбнулся, вспомнив, как отстоял своё первое «освобождение» от такого гада. Точнее, гадины.

Ставить экран от школьных учителей, вообще говоря, не поощрялось. Один пацан (просто не желавший учиться) в бытность моего детства даже попал на принудительное «включение» всех учителей, которых «стёр». Этот хитрец решил так: всех не вижу и не слышу – значит, и учиться не заставят. Но не прокатило: всё-таки есть границы.

Но скрыть от себя одного-двух учителей (при условии, что им в школе есть замена) в принципе можно. Если, конечно, доказать, что конфликт серьёзный.

Лариса Викторовна Клячина, наша учительница литературы, была редкостная злыдня. И прозвище соответствовало: Лариса-крыса. Ни одного урока не могла провести, кого-нибудь не унизив. Ребята не слушались её, стояли на головах, а она отрывалась на самых тихих – вроде меня.

Как сейчас помню вызов к директору по этому поводу. Как только стало ясно, что я её отключил, собрали целый мини-консилиум: пригласили учителей, моих родителей – и вот сижу как подсудимый, а они изгаляются:

– Олег, тебе ж поступать через год! Ты ведь на журфак хотел? Как собираешься сдавать литературу?

– Комаров, о будущем думаешь?!

И, наконец, Алёна Фёдоровна, учительница математики, старушка «божий одуванчик», с очаровательными седыми буклями:

– Олежек, солнце, все проблемы пройдут – останутся только твои знания, твоя жизнь… Подумай: какое самообучение подготовит тебя лучше педагога?

Проблема была в том, что школа наша маленькая, и все учителя, даже по основным дисциплинам, состояли в единственном экземпляре. Так что боролся я за право на самоподготовку со сдачей экзамена по литературе в конце года в соседней школе.

А потом внезапно они замолчали. Я повертел головой, попытался было вставить слово в свою защиту, воспользовавшись паузой, а на меня шикнули:

– Комаров!

– Не прерывай педагога!

– Ну Олежек… – (это, конечно, укоризненно протянула Алёна Фёдоровна.)

Я вытаращил глаза и уставился на пустой (как мне казалось) стул между ними. Оказывается, там сидела Клячина. И, вероятно, толкала речь с очередными пакостями обо мне.

Великий экран! В тот момент я впервые возблагодарил его от души. Я сижу рядом со стервой, из-за которой редкий вечер не проводил в негативе, вспоминая прошедший день, но …не слышу и не вижу её! Тогда я понял, что поступил абсолютно правильно: не надо тратить нервы, переживать, идти на какой-то там контакт с неприятными личностями… Зачем? Стёр – и нет проблем.

Я ещё решил, что если мне произведут насильственное «включение», я сделаю по старинке: вставлю в уши вату и буду сидеть на уроках с закрытыми глазами.

Но, к счастью, этого не понадобилось: мне выдали список для чтения, вопросы к экзамену – и позже я сдавал его самой невидимке-Клячиной. Боже, что это был за потрясающий экзамен! Она меня видит и слышит, я её – нет. Сижу, болтаю в пустой якобы аудитории: вытянул билет, рассказал, ушёл – и ставьте, что считаете нужным без всяких язвительных вопросов и комментариев. Хотя стерва оторвалась и поставила-таки мне четвёрку, привязавшись к какой-то ерунде, о которой писала потом в отчёте. Теперь-то, с высоты высшего образования и почти двадцатилетнего опыта, я знаю, что ответ был блестящий.

С тех пор я преданный защитник экрана. Только представьте, насколько более здоровым психологически выросло наше и следующее поколение! Просто оттого, что нам нет необходимости общаться с неприятными людьми.

Я вышел из машины, направляясь к офису. По дороге уткнулся в очередной поток холодной энергии (ещё одна невидимка), порадовался, что не знаю и знать не хочу, кто это был, и вежливо обошёл, улыбаясь приятелям-коллегам – ну кто придумал, что с помощью экрана мы сотрём всех окружающих? Вон сколько чудесных, приветливых, умных людей вокруг.

– Олег! – окликнули меня в коридоре хриплым басом, и я вздрогнул, узнав голос начальника. – Я, кажется, просил статью к девяти?

Повернувшись к старику, я вздохнул:

– Так точно, Виктор Степанович. – И церемонно показал на чип в левом виске, запросив точное время. – Сейчас полдевятого.

– То есть ты за полчаса сделаешь работу, над которой должен был весь вечер сидеть? – язвительно уточнил он и, добавив свою обычную присказку: – Боже, дай мне сил! Это… сведёт меня с ума, – захромал в свой кабинет.

До чего неприятный тип! С каким бы удовольствием я его стёр. Но, увы, за этим следует автоматическое увольнение и постановка на учёт в службе занятости.

А вот на обычных коллег ставить экран можно – я сел за свой стол и посмотрел на пустое место справа. Такой огромный зал, больше сотни журналистов, и надо же было посадить меня рядом с неуёмной болтушкой! Я честно хотел быть джентльменом, выдержал неделю – и прикрыл это общение навсегда.

– Олежечка? – из-за перегородки слева высунулось улыбающееся лицо Тани, нашей стажёрки.

Затем она вскочила и начала вертеться вокруг, поправляя то роскошные чёрные волосы, то мини-юбку, демонстрирующую длинные стройные ножки.

– Тебе подарок в ящике… – лукаво подмигнула девушка, и, открыв ящик стола, я обнаружил ежедневную плитку шоколада, которым она меня подкармливала каждое утро, с тех пор, как появилась здесь. – Сделать тебе кофе?

Я с улыбкой кивнул, а она побежала к кофемашине.

– Танюш, и мне! – просительно крикнул из соседнего ряда наш молодой коллега, но девушка и бровью не повела. Я уже решил, что экран поставила, когда она, вернувшись с горячей чашкой, бросила в стену:

– Сам сходишь, я тебе не кухарка!

А потом присела на мой стол, положив ножку на ножку, наблюдая, как я поглощаю утренний кофе с плиткой шоколада.

– Олежечка… – заискивающе начала она, – в пятницу Виктор Степанович будет решать, брать ли меня в штат… Всех редакторов спросит… А ты что скажешь?..

Я, конечно, знал, что стоит за её улыбками и шоколадками. Но кто бы устоял против такой ласковой красотки? Нежно смотря мне в глаза, она потянулась к моей руке и …вздрогнула от ледяного потока энергии. В помещении светящаяся оболочка была почти незаметна.

– Ай! – она вскочила со стола. – Олег! – возмущённо вскрикнула девчонка, но затем пришла в себя и уже другим тоном добавила: – Олежечка, ну что ты в офисе-то с экраном?

– Забыл убрать, прости, – пробормотал я, снял защиту и сам взял девушку за руку. – Обожглась? – и, чувствуя себя виноватым, добавил: – А в штат я тебя обязательно порекомендую. Степаныч будет просто дурак, если не возьмёт такую умницу-красавицу!

Расплывшись в счастливой улыбке, Таня подошла ко мне ближе, едва не прижимаясь, и проворковала:

– Да нет, совсем не больно. И вообще ты такой ответственный, я просто поражаюсь! Ни разу тебя без экрана на улице не видела.

И, чмокнув меня где-то совсем рядом с губами, девушка быстро скрылась за перегородкой.

Вернувшись в кресло, я со вздохом скрестил руки на груди: добилась своего, вертихвостка. Ничего толком не сделала за месяц стажировки: написала две посредственные статейки да ластится со своими шоколадками. Но в тот момент, когда она на тебя смотрит с нежной улыбкой, демонстрируя свои прелести, и одаривает – пусть даже такой мелочью, как кофе и сладости – одёрнуть её, заставляя работать, просто нет сил.

Переспать хоть с ней, что ли? Чтоб было не так обидно.

А ещё, положа руку на сердце, эта Таня банально напоминала мне другую девчонку – с такими же колдовскими зелёными глазами и чёрными волосами. И, вспомнив её, я даже хмыкнул сам себе: а ведь не первым «стиранием» была Клячина.

Только когда тебе восемь, можно быть настолько уверенным в собственной неотразимости, чтобы поцеловать девочку прямо в классе, на перемене, при всех. Впрочем, я немедленно поплатился за такое самомнение: Ленка заорала «фу!», несколько раз вычурно сплюнула на пол, вытерла рот салфеткой, и прозвище «слюнявый» преследовало меня весь день – пока я не выдержал и не стёр её, а заодно и двух её подпевал-подружек. Ленку ещё могу мысленно представить – уж очень яркий для меня образ – а тех соплячек и не вспомню: с восьми лет не видел, хоть и проучились десять лет в одном классе.

Потом я ещё зло написал на доске, а заодно и в подъезде, поскольку мы жили на одной площадке: «ЛЕНКА – КАЗА», – не потому, что не знал, как пишется это слово, а просто, мне казалось, так должно быть обиднее.

От прилива ностальгии я дал чипу мысленную команду открыть перед глазами голографический монитор и на нём школьный альбом – на всех ежегодных фотографиях в центре зияло три пустых места. Конечно, девчонки были там, просто мой мозг, защищённый экраном, подставлял другое изображение: я ведь видел одежду одноклассников в день съёмки, и программе не стоило труда вытащить кадры из бессознательного и подставить на нужное место, даже если на настоящем фото эти части закрыты «невидимками».

«Кстати, почти всегда стоят рядом со мной, – поморщился я. – Наверняка ставят мне рожки или ещё как-то издеваются».

Но проверять не хотелось: не люблю отрицательных эмоций. Как и людей, которые мне их причиняют.

Закрыв альбом, я приступил всё-таки к статье. Степаныч, конечно, меня не уволит, но крики – вещь неприятная. В «Русские новости» я пришёл сразу после университета. Сначала сухо сказали: «Мы Вас наберём», – а на следующий день я и впрямь получил приглашение на работу, о чём пока ни разу не пожалел.

Завершив утреннюю статью, я выложил в сеть пару заметок, проверил ещё с десяток от подотчётных работников – чип выдал сигнал об окончании рабочего дня, и, вырубив голограмму, висевшую перед глазами, я пошёл к выходу из здания.

По дороге попалось несколько ледяных невидимок, которых пришлось обходить, – но, конечно, это не потому, что я «выключил» много людей. Просто стираешь, разумеется, тех, с кем, так или иначе, контачишь. Вот я и спотыкаюсь систематически о них.

Любимое кафе издалека пахнуло ароматами: я часто заходил сюда поужинать. Несмотря на большое пространство, посетителей здесь обычно было немного. Единственная официантка Наташа приветливо улыбнулась и кивнула мне на диванчик на крыльце:

– Как обычно?

Я кивнул, и она убежала на кухню.

Рядом расположилась семья, состоявшая из молчаливого грузного мужчины, такой же пышной, но очень громкой женщины и трёх совершенно неуправляемых детей. Через пятнадцать минут я не выдержал и стёр всех, кроме тихого папаши: шума и криков мне дома хватает, потому и предпочитаю спокойно поужинать в кафе.

О рождении Гришки я узнал, как и все – из сообщения от ДНК-центра в мой чип: «У Вас родился сын: 3,200кг, 51см, время рождения – 11:32. Оформите родительские права». Вот только, в отличие от большинства, я этой новостью был шокирован: с его матерью мы встречались всего один раз – весьма «результативно», как оказалось.

Лет сто назад в графе «отец» поставили бы прочерк, да на том и закончили: она ведь ни имени моего, ни адреса не знала. Но сейчас невозможны ни дети, появившиеся неизвестного от кого, ни кукушата, подкинутые обманутым мужьям. Данные каждого хранятся в ДНК-центре, здесь же проверяются новорожденные – и родители вписываются и уведомляются автоматически.

И всё-таки я был не готов. Мамаша – та хоть честно сразу написала отказ. А я на ватных ногах, мысленно споря с самим собой и приводя миллиарды доводов «за» и «против», поплёлся оформлять родительские права.

Мне и сейчас порой кажется, что шестнадцатилетний Гришка – самый взрослый в нашей семье. Хотя выносить его тоже бывает непросто.

Через полчаса я завершил ужин, и настроение сразу испортилось от мысли, что пора домой. Конечно, я мог бы погулять, куда-то зайти – но что я, бомж? Да и отдохнуть не помешает. Впрочем, отдых в этом доме мне не грозил.

Едва зашёл во двор, я услышал из открытого окна знакомые крики.

– Подонки! Подонки!!! – орал мой отец, не обращая внимания, что его слышат все соседи. Хотя я бы на их месте давно его стёр. – Я тебе вчера деньги на продукты дал! Ты куда их потратил, негодяй?!

– Не ты дал, а папа, – так спокойно отвечал Гришка, как может только он. – Я их потратил на продукты, дед.

– Папа?! – взвизгнул мой папаша. – Да твой отец только и знает, что из меня последнее вытрясать!!! Ни копейки за всю жизнь не заработал, а я пахал!!!

Я зашёл в подъезд и остановился у квартиры. Заходить не хотелось, и я присел на корточки, облокотившись на дверь. Отец сейчас минут пятнадцать будет сочинять, как заработал и на эту квартиру, за которую мама загнулась на пяти работах, и на весь дом, и вообще он золотая рыбка для всего квартала.

Совсем поехала крыша у старика.

– Вы оба живёте в моём доме!!! Вы, нахлебники!!!

Я кивнул, закатив глаза. Сидевший в квартире Гришка благоразумно молчал.

Давай, папаша, расскажи теперь, как покупал диван. Который я тащил с оптовой базы, отказавшись от отпуска.

– Даже диван, на котором ты спишь, покупал я!!! А с предыдущим знаешь, что случилось? Нет? Так я тебе скажу! Твой отец его на три бутылки сменял! Понял, кто тебя кормил всю жизнь?! Сопляк неблагодарный!

Я помнил тот день, как сегодняшний. Пьяный в хлам папаша сменял на три бутылки диван, на котором спал Гришка. Возвращаюсь с работы – красный как помидор отец храпит в кухне, упав головой на стол, а десятилетний Гришка бодро раскладывает одеяла на полу. Обернулся на меня, подбежал и затараторил: «Пап, только не ругай деда! Пап, ну полезно же спать на полу!»

Я и не ругал. Толку-то с него, пьяного. Я просто поехал на базу и потратил деньги, отложенные на отпуск. Не все, конечно, но на поездку куда-то в тот год уже не хватило.

…За дверью на минуту наступила тишина. Гриша не вёлся на эти провокации, обычно молчал: молодец. Не то, что я: редко могу без комментариев слушать эту ересь.

Я уже думал, что буря прошла стороной в этот раз, но крик возобновился:

– Так куда ты потратил деньги, негодяй?!

– На продукты, дед, – размеренным тоном ответил мой сын. Может, ему санитаром в психушке работать? Талант у парня!

– Так где продукты?! Где продукты-то?! – судя по звукам, старик бегал по кухне, хлопая дверцами шкафчиков и холодильника.

– Съели, дед, – так же спокойно отвечал Гриша.

– Проели?! Мои деньги?! Мои!!! Подонки!!!

Через пару минут этого сумасшествия сын, видимо, не выдержал – но, конечно, по-своему.

– Ладно, дед. Я пойду за новыми продуктами.

Старик мгновенно утих. Иногда мне казалось, что лучше бы он снова запил: его окосевшие мозги в трезвом виде дико переворачивали ситуацию. Мы его закодировали от пьянства три года назад, и я всё больше сомневался в правильности принятого решения.

За продуктами Гришка, конечно, не пошёл: я выдавал ему денег ровно столько, сколько надо, и лишних до моего прихода у него не было.

Но, видимо, и его силы не бесконечны, и парень решил передохнуть, посидев в парке или у приятеля.

Услышав звук открывающейся двери, я поднялся и пересел на ступеньку лестницы.

Гришка столкнулся со мной взглядом и, не моргнув, крикнул в квартиру:

– Я в магазин, дед!

Тот откликнулся переменившимся тоном:

– Купи два литра молока и булочек, Гришенька!

– Хорошо!

Сын закрыл дверь и присел рядом со мной.

– Давно тут сидишь?

– Где-то со слова «подонки».

Мы помолчали, а потом он буркнул:

– Деньги давай. Мне контрольную ещё дописывать.

Я перевёл ему пару сотен.

Он поднялся:

– Пап, ты б сходил куда-то, развеялся. С друзьями погулял.

Нет, мне достался потрясающий сын. Самостоятельно дописывает контрольные, умеет успокоить моего психованного отца, отправляет меня развеяться…

Но я грустно вздохнул:

– Было б с кем…

Он молча и серьёзно смотрел на меня.

– Видишь, даже ты не можешь назвать ни одного моего друга.

Гришка внезапно в сердцах хлопнул ладонью по перилам и умчался из подъезда.

– Экран включи! – крикнул я вслед.

Я никогда не был душой больших компаний. Это ведь не всем дано, да и не всем надо. У меня был один лучший друг – Петька. И меня это полностью устраивало: друг один, но зато близкий и настоящий.

Пока он не взял у меня в долг сумму, равную моему годовому доходу, и не вернул.

Вот где действительно подонок.

Пять лет я ждал, что он вернёт деньги. Верил обещаниям, прощал, надеялся. А когда понял, что бесполезно, стёр этого предателя. Просто не мог его больше видеть.

Так что сейчас идти мне было некуда, если, конечно, не шататься по парку и не сидеть до полуночи в кафе.

Я вздохнул и пошёл домой. Перед смертью, как говорится, не надышишься.

Папаша сидел в кухне и мрачно читал электронную газету на голограмме перед собой. Точнее, делал вид, что читает: он давно не мог ни на чём сосредоточиться.

– Явился… – ядовито протянул он, поглядев на меня. – Продукты мои где?! Я тебе деньги вчера давал, негодяй!

О, Господи! Я мысленно досчитал до трёх, чтобы не взорваться, и постарался повторить спокойный гришкин тон:

– Съели, пап.

– Съели?! Мои продукты?! Мои деньги?! Подонки!!! Подонки!!!

Он буравил меня злобным взглядом, и я сделал ещё одну попытку взять пример с сына:

– Сейчас отправлю Гришку в магазин – он купит новые.

Папаша подскочил, размахивая руками:

– Я уже сам отправил Гришку в магазин!!! И тысячу ему дал! Тысячу дал!!! Деньги мои возвращай: я тебе вчера тоже тысячу давал!

Я вытаращил глаза, после чего зло толкнул дверцу холодильника, вытащил бутылку воды и ушёл с ней в комнату. Отец топал за мной и продолжал орать. Через десять минут оказалось, что он давал мне две тысячи, потом – что три, а спустя полчаса – что я потратил их не на продукты, а пропил или платил проституткам.

Я молчал. Я пил воду и подолгу не глотал в самые сложные моменты. Но мысленно закипал. Да, он старый больной человек, с пропитыми насквозь мозгами, но и я не робот и не святой.

Когда открылась дверь, и зашёл Гришка с пакетом, мне показалось на миг, что – слава Богу! – проехали. Отец переключился на перебирание продуктов, на несколько минут мой сын снова стал «Гришенькой», пока я не услышал требовательное:

– Тут на пару сотен продуктов. Сдачу возвращай! Я тебе три тысячи давал!

Сын спокойно парировал:

– Не три тысячи, а две сотни. И не ты, а папа.

– Что?! Сопляк неблагодарный!!! Подонок!!!

Не выдержав, я подскочил с дивана и зашёл в кухню. Отец брызгал слюной и размахивал рукой с зажатой в ней булочкой – крошки сыпались на пол.

– Подонки!!! Где мои деньги?! Я тебе шесть тысяч вчера давал!!! – заорал он, тыча в меня пальцем. – И тебе, сопляк, четыре тысячи только что выдал!!! Мои кровные, заработанные!!! Подонки!!!

– Дед, если ты молоко не хочешь, то я выпью, – Гришка невозмутимо открыл пакет, быстро налил себе в кружку и поднёс к губам.

Уловка сработала.

– Эй! Последний кусок хлеба готов у старика отобрать! Подонок!!! – выкрикнул папаша, вырвал из гришкиной руки чашку, сел и принялся за булку с молоком.

Я стоял, едва сдерживая эмоции, но сын схватил меня за локоть и утащил в комнату.

Он молча принялся за уроки, а я сидел на диване, зло уставившись в стену. Любого другого я бы давно стёр и за меньшее. Но тут… отец как-никак. Рука не поднималась поставить от него экран. Да и как он будет жить, если я не смогу его видеть и слышать? Если ему станет плохо, будет что-то нужно?

Надеяться только на Гришку? Да уж, брат милосердия… Иногда я завидовал собственному сыну за эту его непробиваемость. Бывают же такие стальные нервы!

Но оставить невменяемого старика на шестнадцатилетнего пацана?.. Понятно, что кормёжка с меня, но с этим психом ведь возиться надо.

А, с другой стороны, – я вдруг понял – что с ним, собственно, возиться? К счастью, в туалет ходит и одевается сам, с ложечки кормить не надо. Физически не опасен: во всяком случае пока что руку ни на кого не поднимал. Орёт вон только.

Если что надо – Гришка скажет. Всё равно лучше него никто с моим папашей не справляется.

И, наконец, (тут уж я совершенно успокоился) я всегда могу отключить экран.

Тут с кухни раздался крик:

– А почему только литр молока? Я же просил три! И где моя сдача?! Я вам десять тысяч давал!!!

– Ты просил два литра, дед. Один ты выпил. Остался ещё один, – Гришка, как обычно невозмутимо, сказал в ответ, не отрываясь от уроков.

– Что?! – папаша появился на пороге с пакетом молока в руке.

Я решил не дожидаться того, что будет дальше. И с чувством невероятного облегчения …стёр его нафиг из моего мира!!! Он просто исчез с порога комнаты вместе с пакетом молока.

Ох! Какое это счастье – поймут только рабы или крепостные крестьяне. Все, затюканные деспотами и тиранами, кто однажды освободился от них.

Так расслабленно я не чувствовал себя давно. Я только сейчас понял, насколько всегда был напряжён. Словно все мои нервные клетки дёрнулись в последнем импульсе – и с блаженством опустились на мягкую тёплую траву.

Я довольно потянулся и разлёгся на диване. Обычно я не засыпал раньше двух часов ночи: пока этот крикун не утихомирится. Он-то потом валялся в постели до полудня, а мне в шесть на работу вставать. Но сегодня я, кажется, высплюсь.

Впрочем, было всего восемь, и, подумав, я активировал голографический монитор перед глазами и запустил фильм.

Великий экран! Я в который раз возблагодарил того, кто его придумал. Впервые за долгие годы я улыбался, находясь дома.

Я понимал, что экран от папаши недолго останется тайной для моих домашних, но это раскрылось буквально через десять минут. Видимо, всё это время отец орал, и моя «счастливая» реакция показалась сыну подозрительной: он уставился на меня и, наконец, нахмурившись, окликнул:

– Папа!

– Да, сын, – на этот раз невозмутимым, причём совершенно искренне, был я.

Он молча и строго смотрел.

Я понимал, что (скорее всего) происходит. Когда стираешь человека, то и любое упоминание о нём ты не слышишь – бессознательное заменяет это на что-то другое. Чаще всего, на молчание, чтобы не путать собеседников ложной информацией.

Так что, предполагаю, сын в данный момент выдавал мне что-то про деда. Но я не слышал. Я мог видеть мрачное лицо Гришки, даже сердитое – но не более! Боже, какое счастье! Я был навсегда освобождён от этих семейных скандалов.

Всё же минут через пятнадцать сердитого молчания сына я не выдержал:

– Ну и что? Так и будешь буравить меня взглядом?

Тот подскочил, открыл рот – и на этот раз я его услышал:

– Да что я скажу, если ты не хочешь слушать!!! Меня тоже сотрёшь?!

С этими словами он выбежал из комнаты, а затем и из квартиры, хлопнув дверью.

Честно говоря, порой у меня возникало желание стереть и Гришку. Ладно, шучу: конечно, его я не сотру. Хотя бы потому, что я его единственный родитель, и, если поставлю экран, ему грозит приют. Но эти его ангельские нравоучения! И в кого такой уродился? Мать – гулящая кукушка, которую я даже не помню. У меня вон наследственность тоже явно «не ах».

Я нахмурился, представив, что сын с неделю не успокоится от того, что я стёр старика. Но, чёрт подери, это мой выбор! Могу я не тратить нервы на этого вампира, который ежедневно пьёт нашу кровь?

Я вспомнил, что мы с ним в квартире одни, а это значит, что орать ему больше не на кого, и он стоит рядом, пуская невидимые плевки по комнате. Я улёгся поудобнее и довольно прокомментировал в пустоту:

– Если б ты хоть чуть-чуть оставался человеком, пап, у тебя был бы сын. Заметь: я не сказал: «Если б ты был самым умным, добрым, богатым». Просто человеком. А так – наслаждайся одиночеством. Впрочем… Гришка придёт – с ним поболтаешь. Пока и ему не надоест.

Я закрыл глаза и счастливо отключился.

Проснулся я глубокой ночью: Гришка тряс меня за плечо. Я сонно сел:

– Что случилось?

С минуту он молча таращился на меня, наконец прошептал:

– Не могу сказать, – и выбежал из квартиры.

Последний раз это мрачное «Не могу сказать» я слышал от него прошлым летом, когда он пошёл с одноклассниками в поход. Клялся мне, что в лес, а сами забрались в горы, Гришка потерялся и нашёлся через сутки – голодный, сонный, с синяками и ссадинами по всему телу.

Я не мог докопаться до правды: сын молчал как истукан. Только выдавал иногда вот так же мрачно: «Не могу сказать».

Вот и сейчас, похоже, замкнулся в себе. Я почесал в затылке, проверил время (три ночи!), а затем чип сына: хоть мир и стал безопасным, но только от людей. А если опять заберётся куда-нибудь в горы? Но Гришка был на соседней улице, и я улёгся обратно на диван: ладно, не маленький. Переживёт мой экран по отношению к деду.

Через пять минут я уже снова спал.

…Когда утром я обнаружил, что сын не ложился, и в квартире его нет, то в общем-то не испугался. Экран сделал мир действительно безопасным: любой подросток считал своим долгом разок свалить из дома хотя бы дня на три и как следует покуролесить. Если ребёнок оставался в городе (что легко отследить по чипу), то причин для волнения не было.

Я мельком взглянул на пожелтевшую вонючую постель отца, которая никогда не собиралась и не разбиралась, поморщился и пошёл на работу.

Я решил дать сыну возможность самостоятельно пережить случившееся. Единственное, что меня волновало: папаше теперь не к кому обратиться, если что-то понадобится. Он давно не выходил из квартиры и не общался ни с кем, кроме нас. Впрочем, продукты в холодильнике есть – разберётся.

Главное, что, судя по чипу, Гришка благополучно добрался до школы. Но когда сын не пришёл домой на третьи сутки, я всё же решил его найти. Какого чёрта? Ладно, подросток. Допустим, сложности дома. Но хватит ночевать где попало. Я следил, конечно: пока что все ночи он провёл через два квартала от нас, в одном и том же доме – видимо, у приятеля.

Я прошёл по тихим улицам, отделявшим меня от сына, но, подойдя к зданию, вздрогнул: это был детский приют.

– Блин, Гришка, друзей-то совсем нет? – буркнул я себе под нос и зашёл.

Заведующая встретила меня довольно благожелательно.

– Комаров Григорий… да-да… – она чуть рассеянно листала голограмму с личным делом моего сына. – Печально, что Вы единственный родитель… Ну, в смысле он мог бы остаться с матерью, отключив Вас…

– Отключив меня?! – я подскочил со стула и вытаращил глаза.

– Ну да, – она нахмурилась и ещё раз пролистала материалы на голограмме. – Три дня назад, в пять двенадцать утра.

Она участливо посмотрела на меня и только тут сообразила:

– Вы не заметили отключения? Не виделись с ним три дня?

Я без сил опустился обратно на стул. Гришка? Отключил меня? Стёр? Поставил экран? Он теперь меня не увидит и не услышит?..

В голове проносились калейдоскопом мысли: я ведь и сам только недавно шутил, не отключить ли мне его… и сам отключил своего отца… Что ж, яблоко от яблони, как говорится…

Я поднялся, пошатываясь как пьяный.

– Я могу его увидеть?

Заведующая пожала плечами:

– Он-то Вас не увидит. Пожалуйста. По коридору и направо, вторая комната.

Я с трудом вспомнил, как это – быть отключенным. Со мной это случилось лишь однажды: недовольный рекламной статьёй заказчик стёр меня, пожелав общаться с любым другим автором. Тогда я расхохотался прямо в кабинете начальника, сказал: «Ну и дурак», – а затем, в ответ на нахмуренные брови босса, добавил: «Что? Всё равно этот осёл меня не слышит».

И, конечно, сам тут же поставил экран от этого «обиженного».

Но то чужой человек. Теперь мне предстояло столкнуться со стеной, которую между нами поставил мой собственный сын.

Я едва сообразил, направо или налево по коридору мне надо. Толкнул нужную дверь – и увидел сына, лежащего на кровати. Он мрачно смотрел в потолок, подкидывая над собой мяч, а на соседней кровати сидели ещё два пацана, играя в нарды на голограмме.

Все трое повернулись, но незнакомцы посмотрели мне в глаза, рассеянно сказав:

– Здрасьте!

А Гришка замер на секунду с мячом в руках, упёрся взглядом на уровне моего пояса и пробормотал:

– Сквозняк…

– Гриш… – я понимал, что он меня не слышит, но и молчать не мог.

Я пытался присесть рядом, но невидимое ледяное энергетическое поле не давало приблизиться: как минимум, сантиметров пять между нами всегда оставалось. Мой сын находился рядом, но смотрел сквозь меня.

В конце концов, я сел возле кровати на пол и разрыдался. Пацаны бросили нарды, наперебой спрашивая:

– Вы чего?

– Что-нибудь принести?

– Воды?

Я помотал головой, но мне всё равно всучили бутылку.

Гриша ничего этого не видел и всё так же подбрасывал мяч за моей спиной.

– Расстроился, – констатировал один из парней, поглядывая на меня, пока я судорожно глотнул из бутылки.

– Эй, Григ! Тебя парализовало? – окликнул второй моего сына. – Тут человек к тебе пришёл, захлёбывается, а он мячик кидает.

– Оглох? – возмущённо повернулся и первый.

Он уже собирался наклониться над Гришкой, и не с самыми добрыми намерениями, так что я вмешался в это подростковое правосудие:

– Он экран поставил, ребята. Оставь его.

– А… ты папаша его… – вдруг резко перешёл на «ты» и потерял ко мне всякий интерес тот, что только что собирался встряхнуть моего сына.

Оба мгновенно вернулись к нардам. Но через минуту второй шмыгнул носом и тихо добавил:

– Я бы не поставил экран от отца. Что бы он ни сделал. Я бы не поставил.

Первый насупился:

– Ходи давай!

Для Гришки, как я смутно понимал, они всё это время молча играли в нарды. Просто подул ветер, сквозняк толкнул дверь – а в комнате всё так же мирно и тихо. Мой сын повернулся к приятелям только на последней фразе.

И тут мне стало так тошно и больно. Из-за одной нелепости, семейной ссоры вычеркнуть из жизни родного человека! Я готов был обидеться на Гришку, вычеркнуть в ответ его… – но тут понял, что сам сделал то же самое первым. А, по большому счёту, много раз делал.

Стало так пусто и гадко в душе. Минуту меня дёргало в противоположные стороны: то ли весь мир отключить, то ли экран вырубить. И, в конце концов, я выбрал второе. Плевать! Уж если я не нужен собственному сыну, то что мне чужие, мало знакомые неприятные люди? Даже захотелось побольше неприятных людей: пусть будет неудобство, боль, злость… Хотелось на кого-то позлиться. На кого-нибудь, кроме Гришки.

Шатаясь, я вышел из комнаты, затем из здания приюта и …попал на незнакомый проспект. Я такие толпы народа только в новостных трансляциях видел. В Китае.

– Здесь же улочка была… Тихая… – опешил я. Зашёл обратно, закрыл за собой дверь, а потом снова вышел. Что за параллельный мир?..

Я с облегчением вздохнул, посмотрев на знакомые автоматы с напитками. А вот и магазин детских игрушек через дорогу. Слава Богу, всё на месте.

Я едва вклинился в этот поток и пошёл в сторону центра. Просто не мог сейчас ни работать, ни идти домой.

И вдруг я вспомнил, что в детстве улицы были такими же оживлёнными. Мы ведь живём в миллионнике! А потом, как-то постепенно, я привык думать о своём городе, как о небольшом, периферийном.

Неужели я стёр столько людей?.. Но как? Вспоминал и не мог вспомнить. Ну да, я отключил отца. Отключил крикливую соседку сверху. Ах да, ещё тех, сбоку, что поженились два года назад и изучали, похоже, всю Камасутру от корки до корки.

Отключил болтушку-коллегу. Обиженного дурака-клиента. Ну, по мелочи ещё бывало, вот как в кафе недавно сидела противная семейка – но какое дело до них? Я же их даже не знаю.

Пытаясь подсчитать, как мог отключить столько народа, я вертел головой, разглядывая лица – но это были просто незнакомые чужие люди.

В конце концов, я дошёл до парка. Все скамеечки были заняты, и я рассеянно спросил у женщины, сидевшей в одиночестве:

– Можно? Не занято?

Она уставилась на меня, и, не дождавшись ответа, я обессилено присел рядом.

– Олег?.. – прошептала она. – Ты меня видишь???

– Э… М-да… Простите… – я соображал, разглядывая незнакомое лицо. – А кто Вы?

– Лена… Пермякова…

– Ленка?..

У меня пересохли губы. Вот так видение из прошлого! Всё такие же зелёные колдовские глаза и чёрные как смоль волосы – разве что чуть с сединой. Но в остальном совершенно незнакомое лицо.

– Как же мы давно не виделись… Как ты узнала меня?

– Олег… – она болезненно отвела взгляд. – Это ты давно не видел меня. А я с тобой выросла. И всю жизнь на одной площадке прожила.

Я нервно сглотнул. А она добавила:

– У нас же дружат дети, – и улыбнулась: – У тебя чудесный сын.

– Да, – я отвернулся, смахнув слёзы. Вспомнил Гришку и его экран от меня. – Замужем?.. – я постарался, чтобы вопрос прозвучал бодро, но получилось хило и жалко.

Она помотала головой, серьёзно смотря на меня.

– Нет, Олег. Я… – она вдохнула, но сама себя оборвала: – Не сложилось.

Она начала рассказывать про свой неудачный недолгий брак, про сына, на год младше Гришки (так Димка – её сын? То-то мне всё чудилось в нём что-то знакомое), про работу в родной школе… Я слушал, и меня впервые не раздражала женская болтовня. Казалось, я могу всю жизнь просидеть с ней вот так, на скамеечке в парке.

Ленка… Та самая Ленка.

Когда в два часа дня она с усилием поднялась, сказав, что её обеденный перерыв закончился, я едва не подскочил за ней. Потом опомнился, пробормотал:

– Ну, мы ж ещё увидимся, верно?

– Д-да… – она покраснела. – Надеюсь, ты не отключишь меня… снова.

– Никогда! – вырвалось у меня, она несмело улыбнулась и медленно пошла по дорожке парка, пару раз оглянувшись напоследок.

Я шептал: «Ленка… Вот это да…» – в полном смятении чувств. Радость, волнение, боль, смутная досада – всё смешалось.

А после этого я поплёлся на работу. Если, конечно, меня ещё не уволили за прогул.

В разгар рабочего дня никто не обратил внимания, как я присоединился к общему гулу. Меня и здесь ждал сюрприз: оказывается, я стёр коллег практически через одного. Кстати, рядом со мной сидел добродушный толстяк, которого, оказывается, поменяли местами с моей болтушкой полгода назад, но, поскольку стёрты были оба, я не заметил разницы.

Сколько я ни вглядывался в его лицо (чему он крайне удивился, а затем улыбнулся), я так и не смог вспомнить, при каких обстоятельствах мы пересеклись – да так, что я поставил от него экран. Он, кстати, не вспомнил тоже.

Потом я снова подумал о Ленке и включил голограмму со школьным альбомом. Интересно всё же, какой она была: я ведь помню только восьмилетнюю девочку.

Она и впрямь почти на всех фотографиях, начиная с пятого класса, оказывалась рядом со мной. Я смотрел на это милое лицо: сначала по-детски весёлое, потом всё более женственное и нежное… Ленка. Как я мог всё это пропустить? Я едва узнал и двух её подружек, попавших под мой экран за смешки про «слюнявого». Очаровательные девчонки, если честно.

А вот и видео с выпускного. Я поморщился: никаких приятных воспоминаний не принёс мне этот день. Я просидел час в углу, пригласил потанцевать пару девчонок – одна согласилась, но как-то равнодушно, и быстро сбежала от моей неуклюжести. А после этого сбежал по-тихому и я сам, поняв, что всё равно никто не заметит моего отсутствия.

Я запустил видео. Гарик, весельчак из параллельного, снимал всех подряд с глупейшими вопросами, типа «Есть ли жизнь после школы?» или «Почему ты ещё трезвый, чувак?». Ко мне он не подошёл тогда, я помню.

Всё же я промелькнул в кадре: в тёмном углу зала, буквально мгновение, напряжённое лицо подростка, страдающего, что не влился в общество.

А через секунду я прилип к изображению.

– Эй, девчонки! Пару слов для истории. Есть ли жизнь после школы? – на этот раз Гарик подкатил к Ленке и её подружкам.

Одна из них начала бойко флиртовать, он переключился только на неё, а вторая толкнула в бок Ленку, и очень тихо, на фоне зарождающегося романа Гарика, я услышал:

– Не скучай! Лен! Олежка вон пригласи на танец, – она фыркнула, кивнув на меня.

Ленка помрачнела:

– Смешно. Первый приз за остроумие.

– Да ладно тебе! – та обняла её за плечи, раскаиваясь. – Ну, хочешь, мы этого идиота спровоцируем на насильственное включение?

Ленка вяло улыбнулась, тоскливо взглянув на меня:

– Точно. Стану его начальником. Или за год окончу универ, ещё за год напишу диссертацию, а на третьем курсе он получит нового преподавателя, которого потребуется включить, если не хочет вылететь.

Она грустно рассмеялась, а её подружка весело кивнула:

– Вот видишь, сколько идей!

Но тут я как раз встал и направился к выходу.

– Олег! – резко выдохнула, обернувшись на меня, Ленка, а потом замолчала и мрачно уставилась в пол.

Вокруг танцевали мои не слишком трезвые одноклассники, Гарик заваливал комплиментами милую девчонку, которую я не помнил, а самая ослепительная красавица нашего класса стояла у стенки, тоскливо поглядывая на дверь.

На глаза навернулись слёзы, я смахнул их и отключил видео.

Я ушёл с выпускного. Ушёл, уверенный, что никто не заметит моего отсутствия.

– Олег, я не понял: у нас рабочий день с обеда теперь начинается? – надо мной внезапно возник Степаныч.

Я опустил голову в ладони, облокотившись на стол, а затем всё же ответил начальнику:

– Форс-мажор. Больше не повторится.

Старик молитвенно поднял руки и ушёл с возгласом:

– Боже, дай мне сил! Это протеже Клячиной сведёт меня с ума.

Я вытаращил глаза:

– Чей протеже?..

– Клячиной! – хором весело фыркнули мне с трёх сторон.

– Это я протеже Клячиной?.. – я растерянно оглянулся на соседа-толстяка, которого впервые увидел сегодня.

Тот добродушно пожал плечами:

– Степаныч всегда так приговаривает.

Ну да, точно. Есть у него такая присказка. Вот только слов «протеже Клячиной» я не слышал. Мне всегда казалось, что начальник как-то с паузой, с заминкой произносит эту фразу.

И тут я вспомнил про сбитую нумерацию документов в моём личном деле. В волнении я активировал голограмму с корпоративным архивом: мой диплом, анкета, результаты тестирования, видео с собеседования… а пятого и шестого файлов никогда не было – за ними почему-то шёл сразу седьмой: моё заявление на работу, а следом – приказ о принятии.

Сейчас пятый номер был: сообщение от Степаныча Клячиной. …Руководителю нашего «Литературного обозрения» Клячиной. Запрос на характеристику о Комарове О.С.

В волнении я перелистнул на следующий файл. Номер шесть, краткий ответ Клячиной: «Бери наглеца. Хорошо пишет».

Я посмотрел на дату: на следующий день мне позвонили.

Лариса-крыса… Я едва вспомнил её крикливый дёрганный голос.

– А… Лариса… Викторовна… Клячина… – руководитель нашего «Лит.обозрения»? – уточнил я у толстяка.

Тот задумался:

– Была… Ушла на пенсию лет семь назад.

Дьявол! У меня горели щёки. Это я, выходит, своей карьерой обязан этой стерве… этой злыдне… Ларисе-крысе… этой…

– …этому человеку, – шёпотом выдохнул я и тут уже реально чуть не разрыдался.

Дело, конечно, не в Клячиной. Просто столько упущенных возможностей, столько прошедших мимо людей…

Работать я в тот день не мог. Мысли уплывали, всё падало из рук, ничего не хотелось. Я отправил сообщение Степанычу, что прошу отгул, и, не дожидаясь ответа, побрёл домой.

Среди толпы. Невероятно: я всё это время жил и работал в центре большого города!

По дороге купил отцу его любимых булочек и молока – надеясь, что это хоть как-то обеспечит мне примирение.

Но дома был только Гришка. Сидел на кухне, смотря в стену прихожей. А, едва я открыл дверь, уткнулся мне взглядом прямо в глаза. И я сразу понял: он меня видит!

– Гришка… – выдохнул я. Не разуваясь, прошёл в кухню и с силой обнял сына.

Всё-таки отходчивый он у меня.

Когда я отстранился, он покосился на пакет с продуктами и недоверчиво уточнил:

– Про деда слышать можешь?

Я счастливо рассмеялся:

– Про деда. Да, могу. Он где вообще? – я заглянул в комнату, но там было пусто.

Вместо ответа сын достал два стакана, вскрыл один из дедовых пакетов с молоком и разлил нам.

– Не чокаясь… – тихо сказал он и выпил залпом.

Я бухнулся на стул. Если честно, мне давно казалось, что отцовская смерть принесёт мне только облегчение. Я любил его когда-то – возможно. Того, прежнего, который готовил варенье с «королевскими пенками», каких не достанешь в магазине. Изредка баловал «сказками» из фантастических триллеров или энциклопедий. Я даже смутно вспомнил несколько минут у отца на руках – года в три, когда обжёгся крапивой.

Но этих моментов было так чертовски мало по сравнению со шквалом остальных: вечные крики, порки, от которых всё тело было в синяках, а затем и полное сумасшествие, превратившее мою жизнь в ад.

И всё-таки… я должен был быть рядом в момент его смерти.

– Когда? – тихо спросил я.

Гришка мрачно посмотрел мне в глаза и безжалостно выдал:

– Через полчаса после твоего отключения. Сердце.

– Дьявол!.. – вырвалось у меня.

Отец сначала орал, а потом оседал на пол прямо у моих ног, пока я спокойно дрых.

– Кто… помог вывезти? Похоронить?

Гришка печально усмехнулся:

– Я крикнул тёте Лене. Она позвонила дяде Пете. Он примчался. Но ты же меня не слышишь. Для тебя я просто молчу сейчас, – он резким движением плюхнул себе ещё молока в стакан, едва не пролив на стол.

– Почему не слышу?.. – я вытаращил глаза. – Крикнул тёте Лене… позвонила дяде Пете… Это в смысле Петьке?.. – в голове болезненно отозвалось забытое имя забытого друга.

– Ты слышал? – удивился Гришка, подняв глаза. – Ого! Ты всех включил? – он смотрел недоверчиво, но с надеждой.

Я кивнул.

– Да ладно!.. – сын, казалось, впервые просиял с момента нашей ссоры. А потом добавил, подумав: – Ты бы зашёл к дяде Пете, раз так.

Я поморщился и буркнул:

– Если я включил всех, это не значит, что собираюсь дружить с предателем. И если он помог устроить похороны старика, то это тоже…

– И если он спас твоего сына? – Гришка мрачно перебил меня.

– Когда это он тебя спас?

– Год назад. В походе.

– Его ж там с вами не было! – возмутился я.

– Это ты так считал. Потому что когда перечисляли сопровождающих, не мог услышать его имя.

Ну да. Точно.

Гришка продолжал пить дедово молоко, стакан за стаканом. И сухо выдавал мне всё, что я пропустил.

Он заблудился в лесу, долго шёл, пытаясь сориентироваться. Чип безэмоционально-машинно констатировал отсутствие связи. А потом наступила ночь, рядом был обрыв, и – тут я вздрогнул – Гришка чуть не свалился. Покатился под откос, схватившись по пути за какую-то ветку, и начал, что есть сил, орать. Звать на помощь.

Конечно, его искали все взрослые, да и несколько пацанов сбежали из палаточного лагеря, невзирая на запреты. А нашёл его в итоге Петька. Лез за ним по откосу в темноте, а потом тащил за шиворот, потому что руки у Гришки онемели от долгого напряжения.

– Я рассказывал тебе. Когда вернулся и ты спрашивал. Только ты не слышал.

Я промолчал, а затем вскочил и рванулся к двери. У выхода крикнул:

– Не смей больше отключать отца!

– Кто бы говорил! – откликнулся сын, а я помчался на улицу.

Петька жил через дорогу: там был небольшой квартал старых частных домов.

Несколько метров по двору… проспект… магазин на углу… заборы, цветы, яблони… вот и он, пятый справа. С резными рамами.

Я дёрнул за знакомую с детства калитку. Сколько ж я тут не был! Но Петьку-то я видел взрослым – авось узнаю.

Он колол дрова, так и не обзаведясь современными удобствами. Голый до пояса – обрюзг, даже не смотря на эти вынужденные упражнения. Небритый и с грязными слипшимися волосами до плеч.

Я почти не удивился.

Вялый, безынициативный Петька.

– Дворником, поди, работаешь? – без приветствия буркнул я.

Он покосился на меня, замерев с топором в руках, а потом продолжил колоть.

– Менеджером по клинингу.

– Ну да. Лучше звучит.

Он опустил руки, а потом грустно сел на край пня.

– Я тут тебе… часть долга хотел вернуть. Пару тысяч скопил. Вот.

Он вытер нос кулаком, уставившись в землю.

Эх, Петька… Такими темпами я явно не доживу до возврата долга.

– Ага, давай, – кивнул я, присаживаясь рядом.

Он перевёл мне тысячу девятьсот, мрачно шмыгнув носом:

– Я тут… на сотку вчера поигрался… верну потом…

– Угу. Вернул уже, – я повернулся и посмотрел ему в глаза. – Спасибо за сына.

Он резко вдохнул:

– Да что я… – больше он ничего не мог выдавить, только махал рукой. Красноречием мой друг тоже никогда не отличался.

– Знаешь что? Пошли выпьем, – я встал и потянул его за локоть. – У меня есть бешеные деньги, которые просто необходимо пропить. Целая тысяча девятьсот.

Петька что-то промычал про дрова, но уже послушно тащился за мной, прихватив и натянув по дороге грязную, пропахшую по́том рубашку.

Город гудел, жил – пробиваясь сквозь толпу, мы добрались до моего любимого кафе. Народ возвращался с работы: только я сегодня прогульщик, да мой ленивый друг, который, видимо, трудится один день в неделю.

С удивлением, я отметил, что заняты почти все столики, а между ними снуют официантки – человек семь, не меньше. А у стойки, которая всегда казалась мне пустой, стоял бармен.

Грубоватая деревенская девица (я даже вспомнил её: нахамила мне после того, как сама же перепутала блюда с полгода назад!) крикнула в зал, покосившись на меня:

– Наташка! Слепоглухонемой инвалид пришёл! Тебе обслуживать.

– Леся, ну я занята сейчас! – раздался знакомый голосок со стороны кухни.

Я нервно сглотнул и сел за свободный столик. Петька всё так же растерянно последовал моему примеру.

На столе ещё оставалась грязная посуда от предыдущих посетителей, и, внезапно откинув брезгливость, я залпом выпил остатки пива из чужого стакана.

А потом, не выдержав, разрыдался.

– Вы правы, Леся, я и впрямь инвалид…

Девица и остальные официантки замерли, вытаращив глаза.

Ноябрь 2018, Екатеринбург