— Часы… часы, пожалуйста.
Смотрю на него, рехнулся человек, похоже. Ну да. Рехнулся.
Осторожно говорю:
— Вы…
— Вот эти, пожалуйста. Со звездами.
Кое-как заканчиваю фразу:
— Вы вчера часы покупали. И позавчера.
— Да… — он смущенно улыбается, — покупал.
Седая щетина на загорелом лице. Чуть неровные зубы.
— Двое часов. Настенные.
— Да, да. А мне вот эти, пожалуйста… со звездами. И луной.
Снимаю часы со звездами. И луной. Он долго присматривается, прислушивается. Постукивает по металлическим завитушкам. Наконец, спрашивает:
— Время… летнее?
— Ага, летнее время стоит.
— Спасибо… большое спасибо. Так сколько я вам должен?
— Две тысячи.
— Нехило.
— А вы как хотели, дизайнерская работа.
— А мне бы…
Он замирает, выжидательно смотрит на меня, будто пытается вспомнить слово.
Подсказываю:
— Часы?
— Да… часы… мне бы…
Смотрит. Выбирает. Пожалуйста, на любой вкус, в виде кораблей, в виде полной луны, головки сыра, вот еще какой-то чертовщиной украшены… а-а-а, это цифры всякие вокруг часов. Или вот, с видами Венеции, Лондона.
— Мне вот эти…
— Лазурное побережье?
— Ну да…
Улыбается. Будто извиняется, что пришел сюда, отвлекаю меня, а я тут так хорошо сидел в уголочке с детективчиком, а тут покупателя черт принес.
— Отличный выбор… завернуть?
— Да, да, конечно… постойте… а время на них… летнее?
— Летнее, летнее, не волнуйтесь…
На всякий случай взгромождаюсь на стремянку, перевожу стрелки на всех часах на летнее время.
Что-то подсказывает мне, что он придет опять…
— Часы выбираем?
Он вздрагивает, оторопело смотрит на меня.
— А вы… откуда знаете?
Пожимаю плечами.
— Работа такая, все знать.
— Или я у вас уже… покупал? – настораживается.
Ёкает сердце, неужели вспомнит, что уже восьмые часы у меня покупает, неужели…
— Да нет, вроде.
Широко улыбается.
— А-а-а, ну мне, тогда… вот… были у вас… с лентой Мебиуса…
— Сию минуту.
— А время летнее стоит?
— Летнее, летнее.
Заходящее солнце лижет холмы, гонит последний день лета.
Не выдерживаю:
— Да на что вам столько?
— А?
— Часов, спрашиваю, на что вам столько?
— А-а-а, часов…
Разводит руками, вижу, не может объяснить.
Пытаюсь сострить.
— Солить будете?
— А, ну да… солить.
Посмеиваемся.
Поднятая рука за пеленой дождя.
Кто-то ловит такси, не может поймать.
Торможу.
— Подвезти?
— Да… п-пожалуйста. До Малой Ильинской.
Киваю. Человек затаскивает в машину здоровенные кадушки, в каких капусту квасят, грибы солят, ну ясное дело, самый сезон…
Узнаю своего покупателя. Киваю в сторону кадушек:
— Часы солить будете?
— Ну… часы…
Серая пелена дождя. Машина давится мотором, тонет в луже.
— Заглохла, с-сука…
Лихорадочно соображаю, где ближайший автосервис. Нигде. За тридевять земель. Пилить и пилить.
Черт…
— А то у меня… заночуете…
Чувствую, нет ни сил, ни времени разводить этикеты. Благодарно киваю.
Дождь шелестит по ту сторону окна, по ту сторону осени.
Глотаю чаек, начинаю приходить в себя.
Хозяин расставляет кадушки, раскладывает по кадушкам часы, присыпает лавровым листом, перцем, добавляет щепотку соли.
Пожимаю плечами.
Сумасшедший он сумасшедший и есть.
— Не довезете?
Оборачиваюсь. Где-то я его уже видел, да разве всех упомню, лица, имена, даты…
— А вам докуда?
— До Уральска…
Седая щетина на загорелом лице.
Иду к машине, проваливаюсь в снег.
— До Уральска, это можно.
Снежная пелена застилает дорогу, гадаю, доедем, не доедем, и если не доедем, то куда…
Человек забивается в машину, ставит на сиденье здоровенную кадушку. Вспоминаются какие-то присказки из прекрасного далека, сорок амбаров сухих тараканов, сорок кадушек соленых лягушек…
Мотор выдыхается, колеса беспомощно скребут снег.
— Приехали, — еле сдерживаюсь, чтобы не сматериться, мать говорила, будешь материться, язык отвалится…
— К-как приехали? А Уральск?
— Двести кэ-мэ до Уральска, — чувствую, как из груди вырывается нервный смех.
Набираю номер, первый, наугад, девять-один-один, телефон выдает – поиск сети.
— Околеем на хрен….
Гневно смотрю на своего пассажира, ты на хрена это сказанул. Или это не ты сказанул, это я сказанул…
— А то, может, кадушку открыть?
— А?
— Кадушку, может, открыть?
— Да нет… зачем.
Он пожимает плечами, нет, так нет. Терзаю телефон, терзаю мотор, терзаю то и другое вместе.
Холодок подступает все ближе, машина все еще согревает нас остатками тепла. Последние проблески дня тонут за сугробами. Вспоминаю какие-то жуткие газетные заголовки, два человека замерзли на шоссе…
— А то, может, кадушку открыть?
— Да на хрена мне твоя кадушка-то?
— Да как же… кадушка же?
Мороз жалит лицо. Обреченно машу рукой.
— Открывай… кадушку.
Он долго возится с кадушкой, не может открыть, наконец, распахивает крышку, вытаскивает часы, оо-о-о, узнаю, со звездами и луной…
Смотрю на циферблат. Даже сразу не понимаю, что с ними не так, тут же спохватываюсь: показывают летнее время.
— Летнее время, — говорю.
— А… ну да, — он вытаскивает из кадушки крепкие антоновские яблочки, потом, подумав, достает россыпи душистого хмеля, свежего, будто только что собранного…
— Вы… вы что?
— А что? Мало? Точно, я смотрю…
Вынимает из кадушки жаркое солнце, залитый солнцем зеленый луг, берег реки…
Бред…
Нет, не бред, все так и есть, сияние полудня…
Идем к реке, думаю, надо бы на следующий год тоже часов прикупить.
Главное, время летнее…
это ж шЫдевр )))
