Стишки

     Тоскливая казнь
    
    Продолжается казнь. Стонет лобное место.
    Мой палач сединою пытает виски.
    Боль уже не страшна. Убежала невестой.
    Белым куполом взмыла над небом тоски.
    
    Кат меня понимал. Втиснув жалости жало
    И тавро «обречен» раскаляя в углях,
    Предложил мне на выбор: по сердцу кинжалом,
    Или выжечь клеймо на руках и ногах.

    
    С раной в сердце ушел. Но смирившись с тобою,
    Вновь на твой эшафот поднимаюсь, палач.
    Ты теперь предсказуем и душишь тоскою,
    Каждый вдох продавая за смех, или плач.
    
    От тоски не спасает тоска поцелуя.
    И коньячные звезды уже не близки.
    Попытался бежать – все равно в ней тону я.
    Страх спасал, но и тот испугался тоски.

      Наследство
     
     За лесом дымится соседей селение,
     Знать скоро и в наше пожалует враг.
     В избу забежал. "Вот он, меч этот древний!
     Не сдам я жилище своё просто так!"
     
     Я помню как прадед, вернувшись с победой,
     Повесил свой меч и промолвил отцу:
     -Гляди не продай! Мне достался от деда,
     А ты передашь по наследству мальцу.
     
     Отца привезли с поля в брони кольчужной.
     Не сняли, чтоб ран не тревожить. Он встал.
     -Гляди не продай! - Протянул мне оружие.
     Присел на крыльцо и уже не дышал.
     
     По всякому было: то пекло, то холод.
     Корова издохла и конь вскоре пал.
     "Нет, меч не продам!"- Как ни скручивал голод.
     Всем домом просили, но я не продал.
     
     Теперь мой черёд эту сталь сжать рукою.
     Попробуйте, звери, ворваться в мой дом!
     Я вышел и обмер: могучей стеною
     Все предки стояли с моим же мечом.

           «811»
    
    Сорок первый. Война красит кровью снега под Москвою.
    На последний рубеж посылают держаться «стрижей».
    Так кремлёвских курсантов прозвали бойцы меж собою,
    Только дрались мальчишки достойнее многих мужей.
    
    Под машинку вихры, и шинели хвостом расклешёны.
    Желторотых курсовок полоски идут в «минуса».
    Этот гибельный счёт отнимает стрижей батальоны,
    Но не дрогнет на карте кровавая их полоса.
    
    Молча терпит земля, принимая снарядов удары,
    Но не может сдержать тихий стон, когда рвутся сердца.
    Не успев опериться, стрижи погибали в пожаре.
    Только каждый из них в этой битве стоял до конца.
    
    Сорок пятый. Весна. Шелестят под Москвою берёзы.
    Лечит шрамы земля от жестоких военных ножей,
    И блестят вдоль опушки её изумрудные слёзы,
    Изливая печаль в пулемётные гнёзда стрижей.
    
    Для справки:
    Мало кто знает, что плечом к плечу наравне с прославленной 316-ой стрелковой дивизией Панфилова и 2-м кавалерийским корпусом Доватора на Волоколамском направлении стойко и мужественно сражались 1330 курсантов Московского командного пехотного училища (МКПУ).
    Чтобы закрыть брешь, протяженностью 30 километров, между Волоколамском и деревней Бородино, которая образовалась в результате тяжелых оборонительных боев Красной Армии с превосходящими силами противника, по приказу командующего МВО из курсантов, командиров и преподавателей училища был сформирован отдельный курсантский полк под командованием Героя Советского Союза, начальника училища полковника Младенцева. 
    За время упорных оборонительных сражений кремлёвцы нанесли фашистам значительные потери в живой силе и технике. А главное, совместно с 316-й стрелковой дивизией и 2-м кавалерийским корпусом позволили Ставке подтянуть резервы и перейти 6 декабря 1941 года в решительное контрнаступление под Москвой. За этот успех полк заплатил дорогой ценой. Его потери составили: 811 человек убитыми и около 200 ранеными.

         Капустный лист

     Первым просыпается стыд, зато вчера соколом.
     Рыжая красавица спит моих колен около.
     Снова на боку! Я совсем как дед - побоку.
     В собственном соку крутится куплет облаком.
     Ей-то не краснеть - упорхнёт домой радостно.
     Мне ж себя жалеть огненной водой гадостно.
     Намочу перо, лист календаря высеку.
     Выверну нутро, сгустками творя лирику.
     Тянется из недр жилка слов пустых - семечки.
     Он сегодня щедр - лупит не под дых, в темечко.
     О морали пел аморальный вдрызг сказочник,
     Чистя между дел от янтарных брызг вазочку. 
     Отвернусь, вернусь в тот капустный куст бабушкин.
     Тесно – умещусь. Поиграем, грусть, в ладушки?

      Осенний камуфляж

     Запуталась в стропах душа,
     И круглою стала "таблетка".
     Обломками карандаша
     Вскрываю замок своей клетки.
     Привычно делю сектора,
     Когда у окна с сигаретой.
     Я знаю, не бьют снайпера,
     Но всё ж мне спокойней без света.
     Железки и форму в ведро
     Когда-то без жалости бросил.
     Но плачет больное нутро
     В цветах камуфляжа под осень.

    Дорожные. Посёлок Топчиха Алтайского края.
    Игорь Лелюх и Дмитрий Ерофеев - Герои России (посмертно).
    
    Я в клубок наматываю лихо
    Города, деревни, километры.
    Еду на Алтай, и вновь Топчиха
    Упрекнёт меня порывом ветра.
    
    Не сверну. Простите, нету силы.
    Я устал по кладбищам скитаться.
    Не домой к друзьям, а на могилы.
    Как мне перед вами оправдаться?
    
    Что живой, что снова тянет в горы.
    Что костёр и хариус, как прежде.
    Да к чему все эти разговоры!
    Я устал от жизни без надежды.
    
    Не сверну. Тогда опять завьюжит
    Пеплом улиц, снегом похоронок.
    Третий тост. Потом опять за дружбу,
    И скулить под камень, как волчонок.
    
    Димка, Игорь, вы поймёте, знаю.
    Вам стоять в моём строю навечно.
    Не от вас сейчас я убегаю. 
    От себя. Так, вроде бы, полегче.

     Хрен
    
    Шесть соток наследства. Счастливое детство и юность на даче прошли.
    Теперь я – хозяин заросших окраин возделанной предком земли.
    Оно мене надо? Халупа без сада. Но вечно мы что-то должны.
    Полю, поливаю, хожу управляю неполным гектаром страны.
    Нелёгкое дело. Тут нужно умело. Штудирую «Вырастить сад».
    Парник прохудился, укроп не родился. В картошке цветёт колорад.
    Навоз покидаю, сижу и мечтаю: «тут яблоня, справа цветы».
    Жаль детям не надо ни банок, ни сада и всей земляной суеты.
    У них свои сотки, курорты и «шмотки». Для этого нужно «пахать».
    О всяких «примочках», брильянтах на дочке мы раньше могли лишь мечтать.
    Но я ещё в силе, участок – не гиря. Поднял. Это нам не впервой.
    Заборчик, дорожки, малина, картошка. И даже печурка с трубой.
    А ночью осенней какой-то мошенник, моих не жалея колен,
    Всё выдрал с корнями и вывез с концами, оставив нетронутым хрен.

     Поцелуй последней невесты 
    
    Заснул я в квартире, в привычном мне мире – проснулся в старинном дворце. Стол в зале каминном, кровать с балдахином, горгульи сидят на крыльце. В глухих коридорах портреты и шорох прикормленных временем крыс. И сорок ступенек о прошлом мне пели, перила шептали: «Держис-с-сь». 
    В углу, над камином, пропитанный дымом, под вензелем странным конверт. Вскрываю небрежно свою неизбежность, читая твое: «Ну привет!»
    Дворец зашатался и хохот раздался под звоны настенных мечей. Ты стол мне накрыла, в бокалах искрилось вино с отражением свечей. Ну что-же: «За встречу!» Я буду беспечным, негоже на тризне грустить. Встречаешь по-царски, а я по-гусарски бокалы твои буду бить.
    Давно мы знакомы. За мной невесомо гналась, ну а я убегал. Твой иней дыханья осел над висками. 
    «Ты хочешь сказать — я устал?» 
    И вспышкою свечи украсили вечер, на стенах теней чехарда. Ты словно руками по мне – сквозняками ласкала и шепотом: «Да-а-а». 
    — А помнишь, родная, как мы убивали под красной горячей луной? Все лето с тобою. Как проклятым воем гробы провожали домой?
    В трубе вдруг завыло. «Да, ты не забыла». И я вот забыть не могу, как била об гору, под купола шорох валяла в кровавом снегу. Зачем отпустила тогда? Мою силу взамен для чего забрала? Мы честно играли, подранков не брали, но ты мне тогда соврала. Я лжи не прощаю, стал жить, догоняя тебя, чтоб за боль отомстить. А ты издевалась — никак не давала поймать себя. Я позабыть хотел это небо, но где бы я не был, смотрело оно на меня шальными глазами и мыло слезами и чистило день ото дня. Конечно, хорошим не стал я, но с прошлым мы мирно старались идти. Твой след я забросил, ушел в свою осень и счастье обрел по пути. Ты ж спать не давала, меня ревновала и вот усадила за стол. Не ждал в этот вечер с тобою я встречи, но раз позвала, то пришел.
    Ну что ж, моя жрица, твоя колесница настигла меня лишь во сне. Схитрила, подруга, подрезав подпругу, когда был я вновь на коне. Пойдем же, станцуем, пока поцелуем меня ты не скинешь с весов. С тобой буду честным – своею невестой считал я тебя и покров хранил твой туманный. Глубокие раны, бывало, я им затыкал. И чувствовал снова твой ласковый холод, и вновь вспоминал свой оскал звериный, что ты на помолвку дарила тогда же, под красной луной. Я помнил тебя, ты меня не забыла, пойдем же, родная. Мне спой, пока застилаешь нам брачное ложе и гасишь в камине огонь. А твой поцелуй мне забыться поможет, и ввысь понесется мой конь.
    Там звезды висят, словно спелые гроздья, пылая в ночных небесах. И время застыло туманом морозным – нет стрелок на лунных часах. И буду я вечность нестись в бесконечность счастливой горящей звездой, а в памяти будет крутиться лишь встреча и три наших ночи с тобой.