Я не скажу им, что там, в кладовке.
Не скажу.
Главное, самому думать, что там, в кладовке, ничего нет.
И даже не так. Вообще не думать про там, в кладовке.
И вообще не думать, что у меня в доме есть какая-то кладовка.
Человек в форме смотрит на меня, похоже, о чем-то догадывается.
- Когда последний раз её видели?
Делаю вид, что напряженно размышляю.
- Третьего. Ну да, третьего июня… вышла из дома…
- Во что была одета?
- Джинсы… майка полосатая…
- Сумка была у неё?
- Была.
- Какая?
Возмущаюсь почти искренне:
- Да у неё этих сумок туева хуча была, вообще не помню, с какой!
- Можно сумки посмотреть?
- Пожа… - тут же спохватываюсь, меня прошибает ледяной пот. Где у нас сумки, в чулане у нас сумки, а в чулане у нас что, сами знаете…
Еле выжимаю из себя:
- Красная… сумка была.
- А всё-таки можно на сумки взглянуть?
Облегченно вспоминаю, что в шкафу тоже завалялась пара-тройка нинкиных сумок, вытряхиваю, вот, смотрите.
- А вот же красная сумка, - не унимается следователь.
- Так у неё еще одна красная была, - продолжаю врать, - с цветочками такая…
- С какими цветочками?
Тут уже возмущаюсь всерьез:
- Мил человек, и вы у мужика спрашиваете, с какими цветочками! Для мужика все цветочки делятся на розы и а-эти-как-называются.
- Точно, моя меня вообще достала, герберы ей нужны… ох, женщины, как же вы мужчин мучаете…
Посмеиваемся. Человек в форме мнется в прихожей, ну что, что еще, иди уже…
Кажется, приоткрывается дверца чулана, ну не надо, не надо, не на…
Нет.
Человек уходит. Перевожу дух.
Остаюсь наедине с собой.
И с тем, что в чулане.
Наслаждаюсь тишиной, тишина, штука редкая, её нужно ловить…
Захожу в сеть, дежурно перечитываю соболезнования и желания помочь, дежурно отвечаю, спасибо-спасибо-спасибо, кто что знает, сообщите, буду безумно-безумно благодарен…
Телевизор молчит. Она всегда включала телевизор, когда приходила, громкая, шумная, а чего у тебя тихо так, ой, миленький, я сегодня в ЦУМ зашла, там кофтюлечка такая миленькая… вымученно улыбаюсь, киваю, сдерживаюсь, чтобы не выставить её за дверь.
Теперь мне некого выставлять за дверь.
Возвращаюсь к установке, как-то же получалось, как-то же, чёрт возьми, получалось, напряжение на минимум, потом плавно до пятидесяти, и одновременно выверяю поле… вот так. Двумя руками. Если бы они еще не так тряслись…Нинка бы сейчас завопила, а-а-а, опять квартиру провонял, как у неё котлеты сгорят, квартиру провоняет, так нормально, а как у меня бензинчик, так нельзя…
Жду.
Ничего не происходит. Ладно, лиха беда начало, вспоминаю Эдисона, который сто раз подряд изобретал электрическую лампочку. Только не помню, изобрел или нет.
Спать. Теперь без Нинки можно ложиться хоть во сколько, никто не зудит над ухом, ми-иленький, ну когда ляжешь уже. От этого не-зудения как-то не по себе. И вообще не по себе.
Долго не решаюсь выключить свет, сколько уже хотел поставить у кровати ночник, и черта с два, еще полгода хотеть буду. Как мальчишка в детстве закрываю голову одеялом, выключаю свет, бегу к кровати, пока кто-нибудь в темноте не поймал, не схватил за ноги.
Спать.
Приоткрывается дверь кладовки.
Я не думаю о том, что там. Не думаю. Там ничего нет. Ничего-ничего-ничего. Что-то разворачивает целлофан, в который я его завернул, что-то шлепает по полу, что-то проходит мимо меня, обдает смрадом смерти. Шлепает на кухню, жадно чавкает, пьет воду, грызет что-то, догадываюсь - цыпленок из морозилки.
Снова проходит мимо меня, останавливается у кровати.
Замираю.
Молю кого-то, не надо, не надо, проходи-проходи-проходи…
Проходит.
Хлопает дверь чулана.
Только сейчас понимаю, что кровать мокрая от пота, что сам я только что не дымлюсь.
Напряжение на нуль и плавно-плавно-плавно до пятидесяти. И одновременно выверяю поле…
Стрелка срывается, уходит в сто.
Черт.
Терзаю установку.
Ищу иные миры.
Они есть. Это я знал всегда. Даже когда толком не понимал, кто я и что я. Когда тетушки-бабушки сюсюкали вокруг, а ты кем будешь, когда вырастешь, говорил - буду искать иные миры. Тетушки-бабушки отмахивались, как от больного - это пройдет.
Не прошло.
Звонок в дверь. Идите все к черту, нет меня, нет меня, нет, пошли вон, пошли-вон, пошливон…
Вваливается какая-то тетя Дуся-Муся-Пуся, которая в хорошие времена хаживала к Нинке, смотрю на неё, что скажешь? Только не говори, что Нинка нашлась, фиг найдется, я-то знаю, фиг найдется.
- Не нашлась? - спрашивает Дуся-Муся-Пуся.
Мотаю головой. Нет.
- Ой, что за девочка-то была, ангел прямо божий, ангел… Она ж у меня на глазах выросла, что за девочка-то, не пьющая, не гулящая, не то, что эти сейчас… я-то всё говорила, вот бы ей паренька такого же…
Отворачиваюсь. Почему люди не понимают, что им не рады, почему-почему-почему. А за дверь не выставишь, не скажешь - вон пошла. Это только в детстве так бывало, набьются гости, орут, кричат, завопишь, уйдите все, уйдите, и мать по губам бьет, ты как себя ведешь, ты как себя ведешь…
- Митечка, я что зашла-то… мне Ниночка шапку обещала… старенькую свою…
Догадываюсь, что ничего ей Ниночка не обещала. Ладно, черт с ней, шапку так шапку, только свали отсюда, только свали…
- А где она?
- А в чулане лежала, да дайте уж я сама….
Отталкиваю Дусю-Мусю-Пусю, кричу что-то, сам не знаю, что, захлопываю входную дверь, Дуся-Муся-Пуся бормочет что-то на лестнице, завтра всем расскажет в отместку, что я алкаш чертов, или по бабам хожу, или что я сам Нинку…
Чш-ш-ш-ш.
Смотрю на дверь чулана. Что-то шебуршится там, в чулане, чш, молчи, сейчас не твоё время, не твоё.
Возвращаюсь к иным мирам. Пока никто не мешает. Пока никто не верещит в уши, ой, миленький, я тут такой фильм видела, там он ей изменяет, а она…
Больше никто не будет верещать.
Никогда.
Иные миры. Как-то я представлял себе их в детстве, дивные, прекрасные, бесконечно не похожие на нашу пыльную вселенную, мир, где не держат нож за пазухой, когда говорят любезности, мир, где всегда знают, когда уйти, мир, где не делают друг другу больно…
Я представлял себе их такими.
Тогда я не знал, какими они окажутся на самом деле.
Нинки нет, теперь можно заняться иными мирами, когда никто не мешает. Это всё Нинка, это она спугивала мои миры, своим верещанием, своим щебетанием, своим ой-миленький-я-тут-сегодня, и всегда швыряла чайник на плиту с размаху, вот так, грямс, и иные миры испуганно сжимались, улетали в темноту ночи…
Остаюсь наедине с мирами.
Перевожу ручку, плавно-плавно-плавно, ну только дрогни, ручонка проклятая, это я не про ручку, это я про свою руку, дрожит, дрожит, проклятая…
Стрелка срывается в сто.
Чёрт.
Сегодня наконец-то заглянул в чулан. Днем. Осторожно вытащил ножичек, который лежал у двери, я его так и оставил, когда уронил, когда уже не было сил наносить удар за ударом, удар за ударом, отбиваться от того, что было там.
Долго отмываю кровь с ножа, думаю, что будет, если сейчас позвонят в дверь, скажу, порезался, а порезался, а рана тогда где, а кровь старая, почерневшая, а курицу резал, а кровь человеческая, а…
Тьфу ты чёрт.
Скрипит дверь кладовки, не надо, не надо, не сейчас, сейчас не твоё время, не твоё, не твое…
Нет. Выходит. Шлепает по полу. Запах смерти до меня еще не дошел, но мне кажется, я его уже чувствую. Что-то пробирается на кухню, так и не знаю, то ли идет, то ли ползет, чмак-чмак-чмак, шлеп-шлеп-шлеп, к морозильнику…
Замираю.
Только бы не пошевелиться, только бы не обернуться…
Что-то разгрызает курчонка, хрясь-хрясь-хрясь, думаю потихоньку, а ведь так оно и человека схрумкает, не подавится…
Хрясь-хрясь-хрясь.
Чмак-чмак-чмак.
Приближается ко мне. Обдает смрадным дыханием. Главное, не оборачиваться, не дышать, вообще не жить, нет меня, нет-меня, нетменя…
Похоже, оно поверило, что нет меня. Уходит. Только сейчас понимаю, что стою над раковиной, вода стекает с ножа, разливается внизу озерцом…
Гремит звонок.
Подскакиваю, как ошпаренный, кажется, кричал, да тут свихнуться недолго, да что недолго, похоже, я уже того…
Откройте, полиция.
Уже знаю, знаю, полиция, открываю, впускаю людей в форме, скоро они у меня здесь жить начнут, вещи свои перенесут, зубные щетки, шмотки, как тогда Нинка…
Нинка…
- Поедемте на опознание.
Вздрагиваю.
- Труп?
- Ну… да не волнуйтесь вы так, может, и не ваша…
Я уже знаю. Не моя. Просто потому что знаю. Ладно, сделаю вид, что волнуюсь, очень-очень-очень волнуюсь, а вдруг Нинка моя, я же этого не переживу…
Собираюсь. Человек в форме спохватывается.
- Так какая сумка у неё была, говорите?
- Красная… с цветочками.
Кажется, я в прошлый раз говорил, синяя. Неважно.
- А остальные сумки можно глянуть?
Да на кой хрен тебе сдались её сумки, можешь ты мне объяснить или нет…
- Ну вот, вот… в шкафу…
Полицейский смотрит на меня. Настороженно.
- Можно всё-таки… в чулан взглянуть?
Нельзя! Так и кричу мысленно, нельзя, нельзя, нельзя, а-а-а, не входите, не входите, не входите, хочется выталкивать их, как в детстве, когда разольешь что-нибудь в комнате, и мама туда идет, и вопишь, нельзя-нельзя-нельзя…
И нужно что-то делать, здесь, сейчас, немедленно, отвлечь чем-нибудь, коллекцию марок показать, или еще что…
Звонок в дверь.
Мысленно благодарю тетю Дусю-Мусю-Пусю, или кого там нелегкая принесла.
Идут к двери, а какого хрена там кто-то шарится ключом в замке, воры, что ли, то-то прикол сейчас будет, в дом воры вломятся, а тут нате вам, полиция…
Поворачиваю щеколду, врывается Нинка, бледная вся какая-то, растрепанная, первый раз её вижу ненакрашенной…
- Ты… ты чего?
- Чего, чего, хоть бы навестил, уродище…
- Ты где была, я тебя в каком месте навещать был должен?
- Да в каком, в каком, в пятой травматологии… тьфу, блин, поперлась через перекресток…
Начинаю догадываться:
- Сбили?
- Ну… джип этот налетел, дальше не помню ничего… в больнице очнулась, еще руками шарю, сумка-сумка-сумка где… врач сказал, думал, я и не очнусь…
Обнимаю Нинку, живая, теплая, родная, еще не верю себе, вернулась, вернулась, вернулась, ну давай, заверещи, ой, миленький, а я тут такой сериал видела, там двоих в роддоме подменили, а она ему с алжирцем изменила… Ну что ты не верещишь, непривычно так, Нинка - и молчит…
- Жена ваша? - спохватываются полицаи.
- Ага… - нет сил думать, не то что говорить, - спасибо… всем… всем…
- Ой, миленький, я тут такой сериал в больнице видела…
Мысленно киваю про себя, ага, починилась Нинка, ненадолго сломалась, верещит пуще прежнего…
Киваю. Слушаю. Хоть ночь напролет верещи, буду кивать и слушать. Лежим в темноте, первый раз за все эти дни не боюсь лежать в темноте…
Шевелится дверь чулана.
Чего с дверью-то у нас, починить на…
Сжимаю Нинкину руку, чш-ш-ш…
Замираем.
Что-то вываливается из кладовки, шуршит целлофаном, шлепает по полу, в лицо ударяет запашок гнили, запашок смерти. Нинка сильнее стискивает мою ладонь.
Нечто прошлепывает на кухню, роется в морозильнике. Жадно лакает воду.
Ждем.
Что-то снова проходит мимо, хлопает дверь кладовки.
Нинка смотрит на меня в темноте, кусает губы.
- Доигрался ты с установочкой своей…
Киваю, что есть, то есть. Хочу сказать что-то вроде не бойся, не тронет, оно само людей боится - не говорю. С чего я взял, что не тронет…
- А там… кто?
Пожимаю плечами. Сам не знаю. В который раз обещаю себе заглянуть в комнату при свете дня.
В который раз знаю, что никогда этого не сделаю…
