9 декабря 2002 г.
Глава 1
Поздним апрельским утром по тихим Паринкрийским улицам брел одинокий старик. В помятом плаще, с картонным этюдником через плечо, с выцвевшей от времени траурной повязкой на рукаве, он не походил на заезжего франта-художника. До мая, когда пейзажи, взрываясь краскамидревнего города превращали в Мекку именитых живописцев, оставался еще целый месяц благословенной тишины.
Ему нравилось гулять по старым улицам, заходить в старинные музеи, и часами, наслаждаясь нежными переливами света на холодном камне, ходить вокруг понравившегося экспоната, прорисовывая мраморные изваяния в разных ракурсах… Сегодня он шел в небольшой музей Сент – Т’ьерри где проходила выставка малоизвестного молодого скульптора.
По слухам, наводнившим их квартал, в экспозиции был представлена скульптура единорога сработанная из одного куска невиданного по белоснежности мрамора, что конечно не могло не волновать почтенного художника.
Когда он достиг дверей музея, был уже полдень. Обычно редкие посетители в это время устраивали себе отдых от созерцания и выходили пропустить стаканчик другой вина в местном полуподвальном бистро. Старик знал эту странную привычку завсегдатаев выставок и пунктуально ходил именно к этому времени. Начинать знакомство с экспонатом он предпочитал в полном одиночестве.
К ужасному его огорчению, единорога поставили не в центре зала, а у стены, что не давало возможности обойти его со всех сторон.
Оставшаяся для лицезрения часть скульптуры была очень скудно освещена. Потоки света из маленького оконца попросту не доходили до мифического существа.
Опущенная морда, полуаршинный витой рог почти параллелен полу, в диком танце развеваются грива и хвост. Гордый и красивый застывший в немыслимо правильной иноходи. Скульптору удалось использовать только две точки опоры, что давало представление о фантастически проделанной работе.
Казалось невероятным, что глыба мрамора весом почти в три четверти тонны может покоиться только на двух местах соприкосновения с постаментом без дополнительных внутренних подпорок. В их отсутствии старик убедился сразу – величины копыт было просто недостаточно, что бы установить внутрь усиливающие стальные штифты.
Все это создавало ощущение иллюзорности из области сказок.
— Невероятно! – воскликнул художник сиплым полушепотом. – Это просто невероятно!
С одной стороны он был восхищен работой неизвестного мастера, а с другой предавался искреннему сожалению по поводу освещения фигуры.
— Нет! Не может такого быть, – повторил он уже более внятным голосом.
— Вам не нравится лошадка? – детский голосок за его спиной заставил старика подпрыгнуть от неожиданности.
Испугавший старца голос принадлежал маленькой девчушке лет шести с очень светлыми волосами одетой в небесно голубое платье. Волосы девочки венчал ярко-голубой бант, а глаза скрывались за огромными очками с темными стеклами.
— Это не лошадка! – старик был зол, и не отошел от испуга, поэтому его голос был строг и дрожащ.
— Это не лошадка, а единорог! – повторил он.
— Неправда! Лошадка! Просто она лбом стукнулась – видите, у нее шишка! Ей больно!
- Хорошо! Пускай будет лошадка! Пони, если хочешь! – раздосадовано он махнул рукой. Музейный полумрак и нереальность скульптуры не располагали объяснять шестилетнему ребенку о существовании легендарного сказочного животного.
— Не пони! Никакая это не пони! А лошадка! – маленькая посетительница нетерпеливо топнула ножкой в сандалии. От удара пряжка открылась и тапок отлетел в сторону. Девочка тут же присела на пол и стала шарить ручками по сторонам.
Старик только теперь сопоставил темноту музейного зала, черные очки и поведение девочки.
— Прости меня, я сейчас помогу его тебе найти.
Охнув от предательского скрипа в коленях и спине, старик нагнулся поднял тапок и неумело водрузил его на детскую ножку.
— Вечно они слетают! – С досадой маленькая спорщица стукнула ногой еще раз, словно проверяя его работу. – Хорошо. Не жмут. Вот лошадке еще лучше, у нее даже подков нету. И уздечки нету. И седла то же.
— Как ты догадалась? – старик, был озадачен. Ощупать копыта еще представлялось возможным, а вот дотянуться до предполагаемого седла ее роста было явно недостаточно.
— А, ты была уже здесь с родителями? – облегченно догадался он.
— Нет, я только сейчас пришла и увидела.
— Как видишь? Ты же…
— Просто вижу ее и все. Чего же здесь не понятного?
— А почему тапок не увидела?
— А я могу видеть только живое.
— Живое? А как же лошадка… она же…
— Она просто замерла. Но она живая.
Старик был сбит с толку. Видеть живое?
— Ты и меня видишь?
— Вижу, дяденька. Я всех вижу. И лошадку. Подождите до вечера, когда ее солнце осветит, и сами увидите.
Малышка повернулась и направилась к выходу, постукивая складной белой тросточкой. Старик не успел разглядеть, когда та появилась в ее руках.
— Только в глаза ей не смотрите, а то ослепнете – сказала она не по-детски серьезным голосом не оборачиваясь.
— До свиданья, – старик в изнеможении опустился на стоящий возле стены стул. – Лошадка. Шишка на лбу выросла. Больно ей, – шептали бескровные губы.
Внезапно он вскочил на ноги.
— Шишка?? – не веря в свою догадку, старик почти подбежал к голове скульптуры.
То что он там увидел, повергло его шок.Чуть сбоку от рога на гладкой поверхности мрамора проступала ощутимая выпуклость. Ее пересекал след, оставленный резцом скульптора. И этот след предательски смахивал на незарубцевавшуюся рану. Присмотревшись старик обнаружил такие же следы на ногах животного, на мощной груди и спине. Казалось создатель скульптуры был время от времени нетрезв, оставив грубые следы на блестящей, полированной поверхности. Или? Или это не след от резца?
Дыхание старика пресеклось.
Нет. Конечно же, нет. Это мистика. Такого не бывает. Это просто хорошая работа талантливого, но не слишком удачливого мастера. Наверняка при лучшем освещении все эти изъяны сразу бросились бы в глаза. Недаром ее задвинули в угол.
Горько усмехнувшись этому дешевому трюку, и явно оскорбленный таким отношением к посетителям, старик вышел из зала, твердо поклявшись себе больше не ходить на эту выставку.
День был испорчен.
Старик решительно скрылся в полуподвальном помещении бистро с целью промочить горло дешевым красным вином.
Грубое, домашней выделки, вино для солдат и крестьян. Оно никогда не попадет на стол знати и чинов. Расположившись с бокалом в плетеном кресле пустого зала, старик неторопливо, соразмерно годам и накопленной мудрости, стал предаваться внутреннему созерцанию, внимательно рассматривая вино на просвет.
Чем больше он убеждал себя, что пережитое сегодня, не более чем нелепое совпадение, тем упорнее ему хотелось еще раз взглянуть на скульптуру, что бы окончательно в этом удостовериться. В результате мелкие глотки вина, сопровождавшие эти рассуждения, окончательно смыли следы недавней клятвы. Уплатив по счету, старик заторопился обратно. Торопился он так потому, что наблюдая из кафе, заметил подбирающуюся к маленькому оконцу выставки полосу света от уходящего на закат солнца. Наступал ранний вечер, а вместе с ним пришло желание поскорее во всем разобраться и убедиться в отсутствии приближающегося маразма.
Он успел застать момент начала освещения скульптуры. Нерешительная полоска света замерла возле самого постамента. Полумрак пустынного зала, казалось сгустился еще больше. Все вокруг поглотила необыкновенная тишина. Он не слышал собственного сердцебиения, исчезло посвистывание старческих легких. Никто не знает, сколько минут или веков простоял так старик возле единорога, пока тоненький лучик не коснулся копыта животного.
Мгновенно статуя словно взорвалась изнутри ярчайшим, ослепительно белым светом. Свет почти осязаемо громыхнул в оглохших от тишины ушах, заставив их обладателя рухнуть на каменный пол.
Через несколько минут старик потихоньку, скрипя суставами, приподнялся на локте. В голове стоял густой туман. Глаза болели и слезились. Тем не менее он рискнул их открыть. Единорог все так же невинно стоял в углу, освещенный неровными полосами света, падающего с зарешеченного окна. Никакого чудесного сияния исходящего от мрамора не было и в помине. Обыкновенная статуя.
«Допился» — мелькнуло в голове у уже вполне самостоятельно сидящего на полу старика. С кряхтением он поднялся на ноги. Сердцебиение от такого физического упражнения вернулось неприятной отдачей крови в висках.
Ощупав себя и не найдя сломанных частей тела, старик приступил к созерцанию диковинного зверя. Он вообще отличался целеустремленностью, этот странный художник, рисующий скульптуры известных и совсем неизвестных мастеров. Насколько позволяло место он обошел предмет сегодняшних переживаний, внимательно оценивая неземную чистоту линий грациозного тела. В новом освещении действительно проступило множество ран – царапин, нанесенных, по-видимому, острым резцом.
— С ума сойти, боевой единорог, — вырвалось у него после окончательного осмотра. – Стоп. С каких это пор единороги стали боевыми? Что за бред? Это достаточно миролюбивые создания, наделенные уймой магических свойств, живущие в гармонии с природой…
Однако скульптор изобразил именно израненное тело. Если конечно это он его таким изобразил. Не похоже, что бы у этого мастера от постоянного возлияния дрожали руки. Очень уж правдоподобно были нанесены эти рубцы.
Тут мысли старика совсем запутались. Большим и непременно клетчатым платком он вытер высокий, взмокший от умственных усилий лоб и устало прислонился к холодному боку экзотической «лошадки».
И тот час с криком отпрянул. Плечом он явно ощутил дрожь камня.
Непонимающе, старик дотронулся ладонью до, казалось абсолютно неподвижного тела. Та же дрожь, почти судорога, охватила его руку.
И камень. Он не был холодным. Наоборот. Он был влажен и горяч.
Старик отступил на несколько шагов, мысленно принеся ушедшей Марте очередную клятву о воздержании от пьянства в чем бы оно не выражалось.
Откуда-то перед внутреннем взором появилась та девчушка в темных очках с атласным голубом бантом. Она грозила пальчиком и строгим учительским голосом напоминала, что не в коем случае нельзя смотреть единорогу в глаза.
В глаза? Старик поежился приходя в чувство.
Нет. Это все дешевое вино. Такое бывает только в детских книжках.
Он мысленно встряхнулся, распрямил старческие поникшие плечи и почти печатая шаг приблизился к голове скульптуры.
— Ну-сс. И что у нас здесь такое, – близоруко щурясь старик приблизил лицо к безжизненно-мраморному глазу.
Ничего особенного. Обычная полированная поверхность. Сквозь которую почему-то проступала мелкая розовая сеточка. Совершенно обычный темный зрачок. Правда чуть больший чем у обычных лошадей. Нет. Наверное не чуть, а гораздо больший. Пугающий бездонностью и раскалывающими черноту маленькими молниями. Пожалуй в такой глаз запросто войдет железнодорожный состав, настолько он громаден. Порыв ветра он ощутил, уже проваливаясь в охваченный синим огнем тоннель.
Разум отказывался верить в происходящее. Его одновременно вращало во все мыслимые стороны. В ушах стоял пронзительный свист разрываемого воздуха, клочьями срывающего старый, потертый в локтях плащ. Падающий с немыслимой скоростью в никуда из ниоткуда, он находил в себе силы прижимать ко впалой груди единственное свое сокровище – картонную папку, подарок любящей Марты. Папку с которой он никогда не расставался. Папку в которой они с Мартой хранили вместе чистые листы бумаги и особенно удачные эскизы. Спасти папку любой ценой, единственное что по настоящему связывало его с ушедшей – билась в голове отчаянная мысль. Спасти. А потом разберемся. Напор воздуха не давал открыть глаза. Стремительное кувыркание лишало малейшей надежды понять куда он летит. Странно, но присутствия более чем уместной в такой ситуации тошноты он не ощущал. Как, впрочем, и температуры окружающей среды, по плотности во много раз превосходящей воздух.
Неожиданно напор сдавливающий его тело со всех сторон исчез. Исчезла и вращающая сила. Почему-то сразу вернулась способность к ориентации ... Не думая ни о чем хорошем, престарелый художник открыл глаза. Ибо точно знал, что любой исход надо встречать с открытыми глазами. Он падал на что-то зеленое. И с большой высоты. Вот и все. Некогда ты и сам хотел покончить со страданиями подобным образом и только вставшее перед внутренним взором укоризненное лицо Марты остановило тебя на последнем шаге. Странная штука жизнь.
Все это промелькнуло у продолжающего сжимать папку старика особенно отчетливой мыслью. Почему то перед неизбежностью нас озаряют весьма отчетливые мысли. Прекрасные мысли. Переливающиеся всеми цветами радуги. Какой еще радуги? Этой радуги. Под тобой радуга. Радуга вокруг тебя. Ты пролетаешь сквозь радугу? Но как такое возможно? Его тело действительно влетело в нереальную, как будто нарисованную радугу. Старик вздохнул, еще крепче прижал к себе бесценную папку и спокойно принял неотвратимый удар зеленой земли.
Похожие статьи:
Рассказы → Служка. Пролог
