У самой границы земли и неба, на поле, затканном узорами нежно-зеленой, мягкой, как шелк, травы, колышутся под легким ветром невиданные в других мирах цветы – души, что при жизни были веерами.
Здесь не бывает зимы и холодных, пронизывающих ветров; не идет снег и не гремят грозы. Здесь день сменяет ночь, бережно откидывая расшитое звездами покрывало и слегка касаясь солнечными лучиками плеча заспавшейся темной красавицы.
Ласковый летний ветерок приносит на поле музыку грез, под которую веера танцуют, взлетая в закатное небо и прищелкивая пластинами. А над полем тихо шелестит дождь.
Всё в этом мире имеет душу, сотворенную богами, демонами или людьми. Камешек у реки, крупинка придорожной пыли, травинка в поле, каменная чаша для омовения рук, затканный узором пояс, узкий серпик луны, видный сквозь щели в занавесях.
То, что создано руками человека, поначалу имеет душу крохотную, вмещающую лишь малую частицу души мастера. Но идет время, душа творения растет, ширится, вбирает в себя дуновения души владельца, его друзей, близких, всех, кто волею случая коснулся вещи-моно. Пусть случайно, всего лишь краем одежды, кончиком пальца, кисточкой для письма. Душа собирает всех, ничего не забывая и не теряя.
И когда заканчивается время пребывания в мире живых вещей, белокрылая птица уносит душу туда, где уже ничто не может причинить ей боль.
Много печальных и нежных душ оставила птица на поле, где растут цветы, бывшие при жизни веерами.
Казалось бы, о чем им грустить, сложив пластинки и покачивая шелковыми кисточками на рукоятках? Изысканными и полными света были их жизни, красота и изящество окружали их во дворцах знатных дам и придворных кавалеров.
Мало кто из хозяев задумывался о том, сколько довелось веерам повидать слез и боли, разочарования и тоски.
Вот качается на высоком стебле цветок-душа света весенней глицинии. Когда-то обитала она в веере, подаренном императором любимой наложнице. Китайскими знаками записана на нем танка, в которой клялся повелитель страны в вечной любви. Но однажды появилась в покоях императора новая придворная дама, и забыл блистательный о любящей нёго. Долго плакала она, прикрывая набеленное лицо веером. Так долго, что поблекла тушь и растаяли, слово снег под солнцем, слова любви. Тогда взяла забытая господином наложница тушечницу, смешала темно-синюю тушь с водой из горного колодца и написала стихи о поблекших цветах глицинии, о тишине одинокого утра, о влажных рукавах и тоске увядания.
Тяжело клонит голову веер из резных пластинок слоновой кости. В давние годы был он сделан искусным мастером для великого воина, победителя коварных и бессердечных гуннов. На пожелтевших пластинах повелел полководец вырезать картины битв, в которых довелось ему участвовать. Гордился воин своими победами, любил раскрывать веер, показывать его дамам, телохранителям и придворным чиновникам, повествуя о сражениях былых времен. Но наступил мир, вернулись в столицу поэты и ученые. Снова вошли в моду стихи и песни о любви, красоте и вечном очаровании осени. Никто больше не хотел слушать истории о кровавых битвах и погибших воинах. И однажды старый полководец в гневе ударил веером о кипарисовый столб и разбил хрупкие пластины. А вместе с ними - и память о героических деяниях своих соратников.
А вот пышно разукрашенный золотыми и алыми кистями веер супруги богатого торговца. Цветку-душе не хватает утонченности, но ярко-алые маки и желтые керрии по-своему прекрасны. А уж госпоже они когда-то казались верхом изысканности и хорошего вкуса. Знатные дамы посмеялись бы над необразованной торговкой, но сама она была горда и счастлива, выходя из шикарно убранной ветками и листьями повозки возле храма Камо, в день весеннего празднества.
Супруге торговца боги даровали долгую жизнь. Женщина скончалась, успев принять постриг за несколько дней до смерти: в преклонном возрасте, окруженная рыдающими детьми и внуками.
Не столь счастлив и удачлив был владелец маленького, нежно-голубого веера, расписанного летящими журавликами. Единственный сын знатного вельможи родился болезненным и слабым, едва мог ходить и говорить. Малыш умер на руках безутешных родителей, не дожив одной луны до пяти лет.
До последнего дня он верил, что милосердная Каннон и великий Будда подарят ему исцеление, и тогда сможет он, взмахнув рукавами парадной одежды и прикрыв лицо веером, станцевать перед императором танец журавлей вместе с другими знатными мальчиками.
Перешептываются цветы-веера, склоняя головки друг к другу, рассказывают свои истории, роняют печальные капли росы на нежно-зеленую траву.
Но вот наступает вечер. Над полем собираются тучки, что накрывают мир шелестящим покрывалом дождя; легкий ветерок распахивает окна небесного дворца, откуда доносятся звуки божественной музыки.
Цветы-веера склоняются друг к другом, приглашая к танцу; отрываются от стеблей, взмывают в небо – выше и выше. Там, под полукруглой аркой радуги, они кружатся в хороводе, прищелкивают пластинами, распахивают и снова складывают крылья-лепестки. Чем дольше длится танец, тем ярче становится радуга: она впитывает цвета радости и боли, слез и смеха, летних дождей и осеннего листопада, изысканной вязи китайского письма и детских каракулей.
Все осколочки жизней, все чувства душ-цветов соберет воедино многоцветный небесный мост, что перекинут между двумя мирами. И где-то там, на другой стороне, среди людей, кто-то услышит отзвуки небесной музыки, увидит танец вееров и постигнет истинную красоту вещей – моно-но аварэ, что таится в камушке у реки, крупинке придорожной пыли, травинке в поле, каменной чаше для омовения рук, затканном узором поясе, узком серпике луны, видном сквозь щели в занавесях.
Похожие статьи:
Статьи → Квайданы – загадочные и ужасные
Статьи → Дом бронзового бога
Статьи → Обитатели Страны Восходящего Солнца
Рассказы → Маша фром Раша
Статьи → Маленький японский бог
