— Джон! Джон, твою медь, какого ананаса делает осветитель! Передай, что я не буду убивать сразу… я его просто кастрирую без наркоза! Если по счету три эта гнида не прибавит в третьем и четвертом газовом рожке! Один… Да! Да! Так хорошо! — Камертон тридцать третий с хрустом отодрал от редкой бороды заиндевевший на арктическом холоде жестяной рупор и заорал уже по-настоящему. — Где эта гребаная звезда????? Я ему щас глаз на ЖПС натяну заместо грима, если через одну, две… Сюда его! Под мякитки! Что значит с Окулиной не ляжет?… глаз на ЖПС… Жестко ему? Да где вы только этого гондураса откопали? На Окулине ему жестко… Сам знаю, что он клон Дю-Каплио… в седьмом поколении… Стоп! Михалыч, зараза… Я тебя ваучер на просо зачем выдал? Чтобы ты комбайн запускал, а не на мостике отсвечивал… Так! Все лишние к едрене фене из кадра! Скрипач! Ты куда забрался?! Кто-нибудь, смахните падлу с насеста! Скрипач не нужен, его выход позже! Что? Гораздо, гораздо позже — сразу после контрабаса! Все на позиции? У нас одна попытка, лиммит газа на освещение никто не отменял! Дубль… А, к черту, дубль… Камера пошла… Джон! Медь, твою, глаз на… Что значит оператор замерз? Дуй ему на пальцы, чтобы камеру крутил! Начали...
Межконтинентальный комбайн «Титаник», гордое название которого «Красный Октябрь» было наспех замазано суриком, шарахнул в вечнополярное небо атомным выхлопом и рванул на ледовое поле. Острые лазеры отчекрыживали колосья замороженного хлорофилла по самое не балуй, создавая утраченный в эпоху ледникового периода эффект, что дает океанская волна под форштевнем. Триста тридцать три метра сельхозяйственного монстра, дымя всеми трубами холодного ядерного синтеза, шли на крейсерской скорости, степенно покачиваясь на ледовых торосах.
На борту кипела жизнь второй сцены. Клон Леонардо, скупо подсвечиваемый газовым рожком, полузадушенно стонал, раздавленный могутной, ядреной Окулинкой. Поговаривали, что сам Камертон принимал живейшее участие в кастинеге, где передовая доярка колхоза «Светлый Путь», произвела на потомка знаменитого режиссера древности неизгладимое впечатление. Расхрабрившийся потомок, соблазнившись упругостью филея в темном переходе киностудии, отделался легким переломом обоих запястий и обширной гематомой паховой области. Целое лето он забрасывал Окулинку хризантемами, выращенными в его личной оранжерее на три-дэ принтере, пока доярка, не сменила гнев на милость, и не согласилась на главную роль в «Титанике 22-а».
Больше повезло Камертону с Михалычем, мотористом атомной молотилки. Достаточно было раздобыть ваучер на меру проса, с которого предприимчивый механик гнал водяру градусов в триста, и вопрос с его участием в киноленте был решен положительно. Вся съемочная группа довольно скоро пристрастилась к просяному вырвиглазу, что позволило найти полноценную замену уходящему в небыытие доллару. Засаленные, веткие бумажки, некогда державшие голубой шарик в узде, не имели уже былого хода, поэтому более крепкие гонорары пришлись кстати. Оборзевший от собственной значимости Михалыч, правда, лез в каждый кадр, но Камертон в совершенстве владел мастерством ретуши кинокадров, что, в конечном счете, позволило сэкономить на статистах.
***
В ручной ретуши не было ничего удивительного — компьютерная графика закончилась сразу и навсегда, едва лишь электромагнитный импульс похоронил электронику триста лет тому назад. Сгорело все, что могло проводить электрический ток. Включая электрические зубные щетки и супергигаваттный коллайдер, который, собственно говоря, сгорел первым, породив электромагнитный песец на планете. В отместку кончившиеся разом мобильники попытались отбросить население в каменный век, но человек это такая подлая скотина, что привыкает даже к карманному арифмометру.
— Дьявол! — выругался Камертон тридцать третий, в четвертый раз пытаясь отправить сообщение в трюм, где декораторы организовывали сцену машинного отделения. Потомок славного режиссера древности в бешенстве передвигал заедающие рычажки. Механизм скрипел ржавчиной, но не сдавался, доводя хозяина до судороги. Капающий с высокого лба пот, замерзшим градом барабанил по палубе, с губ срывались грязные ругательства, но железный Феликс стоял на своем, не допуская никаких ошибок в девятнадцатом знаке после запятой. Наконец Рубикон был взят, и из прорези карманного телеграфа выползла СМСка. Она кокетливо поводила усиками и расправляла крылышки. Камертон снял с груди заводной ключик, висевший поверх распятия, и бережно завел пружинку механической блохи знаменитой фирмы «Левша и сын его Правша». СМСка сделала свечку, выполнила бочку, и через левое крыло с переворотом ушла в переговорную трубу. Секундой позже из раструба донесся вопль, быстро перешедший в неразборчивые ругательства.
— Вот из ю проблем? — не понял Камертон, склонившись к древнему переговорному устройству. В ответ он тут же получил выбитым зубом в глаз. Если бы книга рекордов Гинесса была еще жива, то плевок на сто метров свежевыбитым зубом попал бы на ее страницы как пить дать. Глаз заныл, заскулил и покрылся кариесным, в прожилках налетом.
— … Камертон, твою медь! Ты задолбал всех своими смсками! Западло в трубу сказать чего надо, миллионер хренов? Третий зуб уже за неделю!
Потомок великого режиссера древности вздохнул, передвинул на многострадальный глаз черную повязку и ничего не ответил. Он верил в прогресс!
***
— Я тебе покажу «батарейки сели»! У меня и бугаи доились за милую душу! – орала из-за фанерной перегородки знаменитая колхозница.
Автомобильное окно, интимно покрытое капельками пара ввиду негерметичности атомного котла, из последних сил выдерживало кипевшую за ним страсть. Глубокие борозды от ногтей рвавшегося наружу Дю-Каплио, испещрили плексиглас вдоль и поперек. Это был уже пятых дубль, но любовная сцена все не устраивала потомка знаменитого режиссера древности. Здесь не было смысла экономить на газовых рожках — раскалившийся добела реактор наполнял машинное отделение приятным зеленоватым свечением, и Камертон разошелся вовсю. Дю-Каплио уже трижды обливали забортной водой, четырежды вставляли ему в пупок ключ и до отказа закручивали пружину, но всякий раз завод кончался раньше окончания интимной сцены. В конце концов, дымящегося актера утащили в лазарет, и место на ложе любви занял робот-полотер со свинцовыми аккумуляторами на борту. Слепленная на скорую руку из папье-маше физиономия Дю-Каплио долбила исцарапанный плексиглас целых полчаса, пока не сдюжили номомодные аккумуляторы. Как и все остальные роботы, полотер был наделен инстинктом самосохранения на уровне BIOS – дверь бутафорского автомобиля распахнулась и, завывая всеми своими щетками, страдалец выцарапался наружу.
— Куда! – неистовствовала Окулинка, за ногу таща беглеца обратно. – У меня и бугаи…!
***
Индивидуальный счетчик Гейгера замигал самым красным из всех цветов опасности и снизил частоту гудение до инфразука. На Камертона сразу навалилась тоска, и пропало всякое желание снимать фильм.
"Да ну его к черту! " — пожаловался он своему отражению в иллюминаторе, с которым распивал бутылку хлорофиллового виски. Пойло было урожая хорошего года и не требовало опохмелки ракетным топливом, пологающимся по этикету употребления просяного вырвиглаза. Причиной душевной тоски стала обезвреженная термоядерная боеголовка. По случаю завершения предпоследней сцены киноэпопеи, вышедшая из долларового обращения команда опохмелилась в ноль, вылакав всю горючку из ракеты-носителя.
Семигигатонный заряд возили с собой на тот случай, если хлорофилловоуборочный комбайн промахнется мимо айсберга и придется устраивать комбайнокрушение в лучших традициях Боливуда.
— У, дура, ржавая! — рыдал Камертон, чокаясь с собственным отражением в кривом иллюминаторе, — Навязали колхоз на мою голову!
Его можно было понять. Жизнь не удалась. Двадцать второй Титаник никак не хотел разделять судьбы предшественников. Вернее сказать… не мог по конструктивным соображениям.
Облицованный пенопластом Эльбрус, исполняющий обязанности рокового айсберга, был взят с ходу. Триста тридцать три метра передовой колхозной техники даже не притормозили перед столкновением. Потом, когда туман из гранитной крошки перестал застилать глаза, выяснилось, что комбайн прогрыз последнюю высоту мира насквозь и что в образовавшемся тоннеле вовсю продают участки под котеджную застройку. А ещё выяснилось, что на Титаник заходит стратегический бомбардировщик Гринписа, и что если они ничего не предпримут, то их забросают атомными бомбами не за пёс собачий.
Камертон чуть не рехнулся тогда от счастья, бегая с камерой наперевес между ракурсами " Титаника -22" и "Хроникой пикирующего бомбардировщика". Счастья хватило секунд на двадцать — Михалыч, на которого с похмелья накатил приступ геометрического дальтонизма, перепутал зеленые кресты на крыльях с красными звездами и на радостях погудел пролетающему самолету атомным выхлопом из оттопыренной средней трубы.
Камертон вспомнил разваливающийся на части Гринписовский аэроплан, и ему стало себя жалко.
— Сволочь! — выл он в полярную ночь, размазывая пьяные сопли по небритым щекам.
Комбайн "Красный октябрь" полным ходом шел к берегам Америки, а у потомка великого режиссера древности не было ничего, чем его затопить.
****
Нет, не так! К берегам Америки несся межконтинентальный хлорофилловоуборочный комбайн " Красный Октябрь" с семигигатонным ядерным зарядом на борту и ничто в мире не могло его остановить. Камертон по волосу рвал заиндевевшую бороду. Его ждали увольнение, расстрел и натянутый на ЖПС глаз в обратной последовательности. Это конечно в том случае, если после взрыва на САЛЬДО — Соединенных Американских Льдинах останется кто-нибудь способный уволить последнего режиссера планеты.
— Пьете, да? — неожиданно раздалось сбоку.
Камертон с трудом добыл из хлорофиллового салата голову и, капая силиконовым майонезом, обернулся на вопрос.
Рядом стоял пришедший с вахты Михалыч. О том, что он трое суток не сходил с мостика, говорили спички, забытые в красных глазах. Ракетное топливо кончилось, механик был страшен в похмелье.
— И пьете, и пьете! — грустно сказал он, присаживаясь напротив потомка великого древнего и окидывая пустые бутылки взором полным надежды. — Все пропили… Что, думаете, кончилась Россия? Да?
Он вдруг вскочил и выхватил из-за пазухи спрятанный от мороза кукишь.
— ВО! ВО! — грязный прокуренный палец вдавил кнопку режиссерского носа по самое основание. — ВО… тебе…
— А уот у нас в Уамеэке, за такие дела… — гнусавя отлип затылком от тумблера запуска ракеты-носителя Камертон …
На палубе грохнуло и "Титаник" качнуло.
— Не свисти, нет больше твоей Америки, — прислушился Михалыч к затихающему вдали грохоту.
— Уот дую мит? — гнусавя протрезвел Камертон.
— Да, не…, — сжалился механик, прописывая ему сливку и возвращая нос на место, — Митька никому еще не вдул, он на вахте. Это звезда твоя … Как в разум вошел… после дойки утренней, так, прикинь, на слабо меня взял. " Не полетит, да не полетит"… Ха! Да у меня с самогону и не такое чмо летать станет! Полные баки вырвиглаза! К утру САЛЬДО на БУЛЬки порвет!
— Семь гигатон все же, тудыть тя в качель, — сердечно добавил он. — Вот не повезло вам… И на Луну поперед китайца слетали… И кукурузу к нам завезли…
Михалыч снял видавший виды картуз с обломаным козырьком и витиевато высморкался левой ноздрей через правое плечо.
Камертон ничком повалился на ржавую палубу, как учили, ногами в направлении грядущего армагедона и, вихляя тощим бедром, пополз укрываться в складках местности.
***
— Джон, Джон, твою медь! — голос передовой доярки колхоза "Светлый путь" легко брал те самые четыре октавы, что заставляют вибрировать пломбы в зубах. — Какого ананаса Камертон у тебя со скрипачом в поддавки режутся? Отбери у обоих контрабасы, пусть палубу драют!
Михалыч! Глаз на жжж… Хватит водку жрать, пошли планету делить!
Как была, с Дю-Каплио подмышкой, могутная Окулинка, ловко спустилась по штормтрапу на обетованую льдину.
Та представляла собой штат Техас, отколовшийся в результате взрыва от прочего САЛЬДО и обредший таким образом долгожданную независимость. Жители штата с удовольствием переселились из ледяных пещер в, пусть и колхозные, но сносные, рубленные в лапу, бараки, прихотливо расставленные на верхней палубе комбайна. Запасы зернового хлорофилла пришлись кстати — как раз хватило на банкет и примерно на сорок лет прокорма десятитысячной оравы мигрантов. В награду за спасение от голодной смерти и правителей САЛЬДО, навязывающих собственным льдинам собственную же демократию, переселенцы презентовали колхозу оставленную без надобности льдину. Что с ней делать не знал даже верящий в прогресс Камертон. За разрушение территориальной целостности САЛЬДО и попытки распыла основ демократии на Бульдо, потомка великого режиссера древности обложили пожизненными санкциямии по самое небалуй, и теперь никто не знал, что делать с ним самим. На всякий случай Михалыч официально заявил, что "Кина больше не будет" и прикрыл самогонную лавочку. Платить съемочной группе стало нечем и Камертону пришлось устроиться палубным дворником, так как никто не хотел кормить его актеров задаром. Окулинка, как выдающаяся доярка своей эпохи, взяла власть под уздцы крепкой, в ежовой рукавице, рукой, и на первом же собрании ребром подняла вопрос о дележе халявной льдины.
***
Как всякая порядочная колхозница, звезда "Титаника 22" с рождения мечтала обзавестись халявным неделом земли. Валенок сорок седьмого размера уже вовсю бороздил вековой лед, нарезая Техас на неровные ломтики, когда соскучившийся Михалыч отвернул краник, наплевав на международные санкции, запрещающие наливать Камертону. Тот немедля выкинул за борт робо-уборщика, которым драил рассохшийся бронелист палубы и вернулся к жизни, едва первые капли огненной воды добрались до потрохов и выжгли застарелую язву.
"Это мне, это тебе, это мне..., это обратно мне… " терзало измученный трудоднями организм так долго, что Камертон не выдержал и высунулся в иллюминатор по пояс. Перед ним во всю широту и долготу простирался Техас, напластанный разносторонними треугольникамии. На его горизонте отсвечивала передовая доярка колхоза "Светлый Путь". Она была не одна — из правого кармана надетой на голое тело фуфайки торчала белобрысая голова Дю-Каплио, от чего скульптурная композиция напоминала скачущую кенгуриху с детенышем.
Даже с такого расстояния можно было признать, что утренние дойки пошли клону на пользу. По крайней мере звездонутое (а он звезда как-никак) выражение глаз, предустановленное системой, сменилось чем-то вроде осмысления.
Камертон оглядел просторы Техаса и мысленно улыбнулся такому подарку судьбы. Он снова был в деле.
Будучи коренным американцем, Камертон не желал терять ни секунды драгоценного времени.
— Джон! Джон, твою медь! — выдохнул он в полярное небо весь запас легких.
***
Сумерки машинного отделения разбавляли остывающий атомный котел и, наливающийся здоровым свечением фонарь под глазом Камертона. С врагами народа Окулина не церемонилась. Делегация комбайнеров, соблазнившаяся дармовым вырвиглазом проставленным Камертоном, аннулировала итоги коллективизации штата Техас и согнала передовую доярку с захваченных десятин будущего айсберга. Выдающаяся колхозница обиделась на весь белый свет и заперлась в гримерке навсегда. Проснувшийся в кармане фуфайки, Дю-Каплио мгновенно осознал весь трагизм положения и прикинулся умершим, но это его не спасло. Мягкая теплая ладонь кузнечными клещами сомкнулась на его лодыжке и потащила тело на свет божий.
— Ну ты, ивзерг, вылезай!
— Ууук! Ууук! — захныкал клон.
—Тыхо! Тыхо, деточка! — принялась утешать его Окулинка, вставляя плотные беруши— я щас из тебя мужика делать буду! Потом еще спасибо скажешь.
Пронзительный вопль покрыл бронированные, привыкшие ко всему, зеркала гримерной паутиной трещин, выбил оба иллюминатора и приложил распахнувшейся дверью потомка великого режиссера древности. Фонарь под глазом Камертона замигал и стало темно. Но не надолго. В черепной коробке что-то со щелчком встало на место и пришло и навалилось откровение.
***
Откровение было прекрасно до невозможности: Комбинированные съемки! Куда до них оставшейся в далеком прошлом компьютерной графике. Бледной и немощной. Работы не прекращались ни днем, ни ночью. Ретушь и домкраты, целлулоидный клей и заступы испокон веков включали человеческие мозги, когда в доме выключали электричество. Население бывшего штата Техас, хрюкая от напряжения, по-кадрово задирало корму хлорофиллоуборочного Титаника в тусклое небо. Камертон, до плеч засучив рукава, старательно соскребал с пленки троса, застилавшие изображения близких звезд. Джон-твою-медь дул на пальцы кинооператору, Михалыч догонял стопятьсотпервую порцию вырвиглаза, и даже звезданутый, ставший мужщинкой, клон принимал участие в постановке сцены утопления "Красного октября". Удерживаемый могутной Окулинкой за ноги, покрытый инеем, он свешивался с кормы над пропастью во колосьях хлорофилла и сводил с ума киношников и население штата Техас своим высокочастотным воем.
— Пилат! ПИЛАТ! — неслось под полярным небом, разгоняя кашалотов и покрывая трещинами льды.
***
— Джон, твою медь! — заревел Камертон, выплевывая изжеванный мундштук рупора. — Поднимай свою задницу на борт, нам веса не хватает! … Нет! Нет! Глаз на ЖПС… Один. Один!!! Скрипач не нужен, пусть и дальше камеру крутит, у него неплохо получается!
После того, как подобрали ритм, у того действительно выходило неплохо. Прикованный цепью к кинокамере, смахивающей на древнюю шарманку, несчастный, брошенный всеми за ненадобностью, скрипач вращал рукоятку под тягучеунылое " Мама! Мама! Что я буду делать? Ку! Мама! Мама! Как я жить! У меня нет теплого пальтишки! Ку! У меня нет теплого пальта! "
И это было правдой — скрипач потел от усилий в своих валенках и тут же покрывался арктическим льдом поверх атласного фрака.
***
Расчет оказался верным — едва Джон-твою-медь пристроил свою задницу между задницами населения штата Техасс, механизм разгрузочного устройства лязгнул и корма, не выдержав прибавления в весе, заскрипела шарнирами опускаясь вниз. Это было классикой жанра — точно так же затонул легендарный Титаник: сперва нос погрузился в воду, а затем корма, не рассчитанная держать на весу такую необъятную задницу, хрустнула и отвалилась на хрен вместе с последней. Все режиссеры планеты считали сцену отваливающеся задницы главной мулькой киноэпопеи и не считали ни сил, ни средств для ее реализации. Камертону невероятно повезло, когда он узнал, что в закромах Родины есть межконтинентальные хлорофиллоуборочные комбайны стратегического назначения, способные не только ходить, но и трансформироваться буквой "Г".
Потомку славного режиссера древности в тридцать третьем поколении вообще невероятно сказочно повезло, что сил населения штата Техас хватило, чтобы задрать корму в небеса и массой собственных задниц перехитрить противовес разгрузочного устройства. Однако, Камертон позабыл, что на самую хитрую "Жо"рано или поздно найдется чего-то там с винтом, и спустя час ему пришлось пить горькую с Михалычем, сидя верхом на букве "Л", прочно вгрызшуюся гребными винтами в льдину штата Техасс.
— Чего же он, холера не тонет? — обалдело спросил Камертон Михалыча. — Чего ему, паскуде, надо то?
Механик атомной сноповязалки не спеша выудил из банки мизинец с оливкой на грязном ногте и положил добычу в рот.
— …фу, …адость! — в сердцах бросил Михалыч, пытаясь разжевать закусь, как и все на планете отформованную из желированноного хлорофилла. Оливка не сдавалась, намертво склеивая челюсти.
— Тебе то конечно — радость! — ворчал Камертон, ковыряя вилкой в салате "хлорофилл по корейски". Салат был наструган в виде печальной собаки шестой категории. Особую ностальгическую нотку блюду придавали затесавшиеся гвозди и деревянные щепки. Именно такой, нарубленной вместе с будкой, сто лет назад и подавалась собачатина шестой категории.
***
Камертон помирал медленно, уныло и безнадежно. Распухший мозг вскрывал тупым консервным ножом черепную коробку с целью выбраться из камеры пыток и самолично проверить клятвенные заверения хозяина, что на борту не осталось ни капли ракетного топлива. Силиконовый майонез булькал в правой ноздре, а ко всему дьявольски чесалась левая, ушедшая куда-то курить, пятка.
Время тягуче било по ушам медным тазом, играя нескончаемый траурный марш по Титанику 22, накрытому этим же самым тазом. "Красный октябрь" навечно вмерз в лёд штата Техас и ничто в мире не могло его откуда выковырять.
Едкие слезы обиды на этот примитивный, не ставящий ни во что потомков славных режиссеров древности, мир насквозь прожигали матрас и бессильно дымились, пытаясь одолеть бронелист палубы.
Впервые, за многолетнюю карьеру съемок предыдущих Титаников, Камертону было по-настоящему себя жалко.
— Ну, что, гондурасс, маишьси?
От скребущегося ногтями по стеклу голоса на спор натянутые на ЖПС глаза задергались и раскатились по полушариям. На то чтобы собрать их в кучку ушли последние силы. Камертон попытался сфокусировать на собутыльнике взгляд, но ничего не вышло. Глазенапы провалились в какую-то щель и стало темно.
И наша книга закрылась бы на этих строках, если бы в этот самый момент у ПСРД (потомка славного режиссера древности) не открылся третий глаз. Прежде он взирал на мир из темных, непаханных глубин, и толком разглядеть ничего не получалось, но сведенные в кучку и удачно провалившиеся глаза изобразили собою оптическую систему класса перископ. И такова была сила вошедшего по самые томаты в ПСРД озарения, что тот замер, не в силах поверить своему счастью.
— Михалыч! — Камертон сжал руками голову, пытающуюся откинуть крышку черепной коробки, и продолжил хриплым шепотом, — Михалыч! Заводи!
— Полный вперед! — скомандовал ПСРД с вершины буквы "Л". Могучие гребные винты передовой колхозной техники бодро взрыхлили арктический лёд, затаскивая последний, двадцать второй Титаник в ужасную его глубину.
— Чао, буратины, — попрощался Камертон с техасцами, не желающими разделить участь съемочной группы и позорно бежавшими с комбайна.
Как и подобает капитану, успешно затопившему корабль, ПСРД величественно стоял на мостике, закутанный в песцовую шкуру. Старые, побитые молью клыки песца царапали благородный лоб.
***
Далеко наверху погасли звезды, а ледовая толща и не думала заканчиваться. Как и не думала заканчиваться пленка в шарманке, что крутил ненужный никому и никогда скрипач. Окружающую темноту слегка разбавляли отсветы газовых фонарей, было тихо и страшно до чертиков.
— Слышь, гондурасс, — начал было заводиться Михалыч, но испугавшись собственного голоса, сменил пластинку и торопливо присел.
— Начальник! Начальничек! — шепотом раздалось с пола, — Ты, куда нас затащил, сволочь нерусская?
— Уот из ю проблем? — невозмутимо, как заправский еврей, вопросом на вопрос ответил Камертон. — Мы снимать новый фильм! Путешествий к центр Земли по ЖюльВерну…
— Я те, падла, щас такую "жуль в верну" устрою, жопа отвалится! Давай вертай все в зад!
Больше Михалыч не успел ничего сказать. У Дю-Каплио, сидевшего в кармане фуфайки взволнованной Окулинки не выдержали нервы и…
…и лёд не выдержал звуковой волны и…
… и рухнул.
— Пилат! — неслось из падающего со скоростью акций Титаника.
— Я так и знал! — убито сообщил Михалыч, глядя на стремительно надвигающуюся землю. — Всю жизнь врали, сволочи!
— Михалыч! — заорал пришедший в себя режиссёр, — Врубай реверс! Только смотри, мостик мне не загадь!
Через секунду нужный рычаг был найден и дернут.
Завыл атомный реактор, запуская носовые и кормовые винты в обратную сторону.
— Птичку жалко, — высморкалась в подол Окулина, когда снизу вылетел сноп ярких перьев.
Падение замедлилось. Сверху ощутимо припекало привинченное саморезами (как на глаз определил Михалыч) к небесам солнце, вырезанное из Земного ядра. Внизу, под опускающимся Титаником разбегались маленькие фигурки.
— Укк! Укка! — успокаивался клон великого актера в тридцать третьем поколении
— Йыхо, деточка, тыхо, — погладила его по светлой голове Окулина.
Двигатель смолк. Гигантская буква "Л" епипетской пирамидой возвышалась над бескрайней равниной.
— Я, кажется, знаю, что сейчас будет, — впервые за повествование открыл рот Джон-его-медь. — Боги пришли. Боги пришли с небес.
И, словно в подтверждение этих слов, ПСРД поправил на темечке песцовую голову и простер руки над павшими ниц туземцами. С высоты переломившегося "Красного октября" те выглядели настоящими букашками.
"Боги пришли с небес. Фильм сороковой", думал Камертон.
А что? Хорошее освещение, отличная массовка…
Хорошо, что есть уже шестой-седьмой расск, значит конкурс состоится.
