Торжество Семёна

Генеральному директору ГХ «Восток-ЭРА», Баранову Е.А.

От Кравченко Любови Алексеевны

Заявление

Уважаемый Евгений Артёмович!  Обращаюсь к Вам со своей бедой. Дело в том, что 26 июля 2029-го года мой муж, Кравченко Семён Робертович, слесарь-сборщик 4-го цеха, пришёл домой не один. Фактически, в этот день домой с работы пришло целых два моих мужа. Два совершенно идентичных во всех смыслах человека! Такое положение вещей они объяснили тем, что, мол, в оборудовании прототипа телепорта, которое в этот день монтировал и проверял мой муж, произошёл непредвиденный сбой, и вместо того, чтобы переместиться, он посредством этого оборудования копировался, то есть размножился электронным способом. 

На моё предложение отправить второго, лишнего Семёна обратно на завод, оба моих супруга отреагировали полным неприятием, переходящим в агрессию. Мне ничего не оставалось делать, как смириться с таким положением вещей и продолжать нашу семейную жизнь, так сказать, «на троих». Между тем, в нашей семье воспитывается двое несовершеннолетних детей: Арсений восьми лет и Машенька, шести лет. Думаю, не надо объяснять, насколько сложно мне было преподнести всю эту ситуацию детям: как объяснить, почему у нас теперь два папы? Да ладно бы только это! Наша семейная личная жизнь наполнилась двусмысленными ситуациями весьма щекотливого свойства. Думаю, как женщину, вы меня поймёте!

Но и на этом мои несчастия не закончились, поскольку уже 30 июля два моих мужа пришли со службы втроём. И снова я натолкнулась на непробиваемую стену непонимания и полное нежелание тем или иным способом отвадить от нашего дома нового, третьего экземпляра! С этого дня моя личная жизнь стала напряжённой свыше всякого предела. Попросту говоря, у меня уже нет сил всё это выдерживать! Я уже не говорю про финансовую сторону вопроса: несмотря на то, что на службу мой муж отправляется теперь уже втроём, зарплата ему по-прежнему начисляется в единственном экземпляре. В вашей бухгалтерии мне ответили, что выдача нескольких зарплат клонам одного сотрудника у вас не практикуется. Тогда я обратилась в профсоюз, чтобы признали нас пострадавшими от чрезвычайных ситуаций или несчастных случаев на производстве, но и оттуда пришли одни лишь невразумительные отписки. Евгений Артёмович, поймите: сил терпеть уже больше нет! Срочно примите решительные меры по возвращению нашей семьи к нормальному состоянию (или обеспечению достаточной материальной компенсации для достойного продолжения такой вот затруднительной жизни).

Надеюсь на Ваше понимание,

Любовь Кравченко. 11.08.2029г.

P.S.: Умоляю Вас, ни в коем случае не показывайте это письмо моему мужу!

***

Семён злобно скомкал бумажку с заявлением и бросил её в лицо мёртвому генеральному директору ГХ «Восток-ЭРА», который повис в кресле, пробитый насквозь полуторадюймовой трубой, конец которой торчал у него из груди.

Семён Кравченко — мужчина лет сорока, роста значительно выше среднего, с патлатой чёрной шевелюрой и какими-то грубоватыми, деревенскими чертами лица. Одет он был в синий рабочий халат поверх голубых джинсов и джинсовой куртки.

— Дура проклятая! — медленно процедил он сквозь зубы.

— Она предала нас, — рявкнул один из трёх Семёнов, стоящих у него за спиной. Все трое были похожи на него как зеркальные отражения: не только голос и лица, но даже позы, жесты, эмоции — были у всех идентичны и почти синхронны.

— Надо бы наказать её за это, — злобно заметил ещё один Семён, стоящий в дверях.

— У неё наши дети, — в разговор снова включился первый Семён.

— Любой ребёнок — это всего лишь половина наших генов, — разговор явно шёл по кругу, так как снова заговорил Семён, стоящий за спиной первого. И тут же без паузы из глубины кабинета:

— Зато у них есть изменчивость и адаптивность, которые могут нам очень пригодиться в нашем деле. Детей сохраняем при любом раскладе.

Этот разговор, а по сути, рассуждение одного человека самого с собой, звучал так противоестественно и зловеще, что секретарша Настя, затравленно сидящая всё это время на полу в углу кабинета, вдруг завыла в голос. Чёрная тушь растеклась по её лицу, потекла на белую блузку.

— А ты чего тут воешь? — осведомился ближайший к ней Семён.

— Ничего не меняется. Теперь ты просто работаешь на нас, — добавил следующий.

— Делай, что я тебе скажу…

— И тебе ничего не будет, — закончил Семён, выглядывавший в окно.

— А для начала принеси-ка кофе. Нам, — подытожил Семён, стоявший в дверях, и тут отовсюду раздался хохот. Грубо, не по-доброму расхохотались сразу все три десятка Семёнов, что наполняли директорский кабинет и секретарский «предбанник».

Настя, сделав над собой усилие, чтобы не разрыдаться и не закричать, глядя на эту пугающую однородную компанию, побежала к кофе-машине, на ходу утирая остатки слёз рукавом блузки. Забулькала вода, привычно защёлкали кнопки, бумажные стаканчики наполнили поднос. Определённость и хоть какие-то привычные заботы постепенно возвращали Настю в повседневное психически устойчивое русло.

— Мы, правда, тут, ха-ха, намусорили, но это ничего, — всё ещё продолжая смеяться, Семён-первый схватился за железную трубу двумя руками, и довольно легко приподнял болтающегося на ней гендира вместе с креслом: благо, щупленький старикашка весил всего ничего. В этот же момент, не сговариваясь, два других Семёна отворили обе створки широкого директорского окна. Ещё секунда, и этот «бутерброд» из кресла с покойником плюхнулся на фабричную лужайку.

***

Этим утром мастер четвёртого цеха, Роман Андреевич Филимонов, пришёл на завод против обыкновения рано. У его дочки ночью заболел зуб, и он побежал к семи утра в детскую зубную клинику за талончиком. После этого до начала его смены оставался ещё час, но он здраво рассудил, что возвращаться домой уж бессмысленно, а заняться в такую рань всё равно нечем, и потому пошёл на завод. Роман Андреевич вошёл на территорию через запасную калитку, неспешно переоделся в раздевалке и задумчиво побрёл через цех по направлению к курилке, надеясь хоть там найти себе какого-нибудь собеседника в этот ранний час. Постепенно до него стало доходить, что цех, несмотря на нерабочее время, работает, и, похоже, всю ночь работал на полную катушку: шумела вентиляция, надрывно гудели силовые трансформаторы, освещение было включено. Подойдя к сборочному участку, Филимонов в ужасе застыл на месте. Пачка «пэлл-мэла» выскользнула из его руки.

А увидел он следующее: стоящий на стапелях в полусобранном состоянии их экспериментальный телепорт-приёмник ПТР-1, похожий на гигантскую стальную клешню, устремлённую к потолку, периодически, примерно раз в десять секунд, зажигался оранжевым огнём, при этом раздавался треск и по всему цеху разливался резкий запах озона. После того, как сияние сходило на нет, из приёмника выходил его старый знакомый и коллега — Робертович. Семён Робертович Кравченко. Этот свежеиспеченный Семён сбегал по железным ступенькам вниз, туда, где стоял другой Семён Робертович, с планшеткой и фломастером, делающий какие-то записи в бумагах.

Они энергично, по-деловому, жали друг другу руки, и тот, второй Семён, сообщал новичку цифру, по типу: «три тысячи четыреста один», и ещё несколько слов, например: «Пункт охраны». После чего новый Семён энергично убегал из цеха. Эта сцена повторялась точь-в-точь, во всех своих деталях, каждые десять секунд. Только произносимая цифра увеличивалась каждый раз на единицу, и выдаваемая разнарядка постепенно менялась с пункта охраны на «подстанцию», потом на «администрацию», и так далее. Иногда оно и вообще было странным, как к примеру: «резерв — Бирма», или: «продвижение — Центробанк — Москва», и в этих случаях новоиспечённые Семёны подрывались особо быстро и охотно.

По всему цеху Филимонов заметил с два десятка Семёнов, которые работали подобно единому слаженному механизму: небольшая группа что-то обсуждала и налаживала возле полуразобранного и очевидно, модернизированного на особый лад телепорта-передатчика. Другие следили за состоянием энергетических и инженерных систем. Несколько Семёнов сливали на переносные диски прошивки оборудования и конструкторскую документацию. Ещё один Семён прилаживал на всю автоматику и сервера какие-то коробочки: очень похожие на взрывчатку с дистанционно управляемыми детонаторами из какого-нибудь боевика. «Вот и твоё увлечение радиотехникой пригодилось, Сёма», — грустно подумал мастер Филимонов.

Раздумья Филимонова оборвала рука, которая внезапно легла на его плечо. Нетрудно было догадаться, чья это была рука. Роман Андреевич испуганно вздрогнул:

— Робертыч, это ты? Нельзя же так подкрадываться к человеку. Напугал же, ей-богу, — сказал он, стараясь придать своему предательски дрожащему голосу храбрость и невозмутимость.

— Андреич, ты был всегда правильным мужиком и хорошим товарищем, — задумчиво произнёс Семён, который теперь стоял рядом с ним на смотровой площадке и вместе с ним наблюдал странную жизнь цеха, — именно поэтому ты уйдёшь отсюда сегодня живым.

— Робертыч… ну ты… — только и сказал Филимонов, с непониманием и изумлением вглядываясь в лицо своего старого товарища по участку.

— Я теперь по-крупному играю, Андреич, извини уж, — будто бы чем-то тяготясь, произнёс Семён. Но тут же добавил:

— От того, насколько сильно ты будешь молчать обо всём, что тут увидел — теперь напрямую зависит жизнь: и твоя, и твоей жены, и дочки. —  Семён заглянул в глаза Филимонову своими тёмно-карими глазами, радужка которых будто бы состояла из одного огромного зрачка. — Ты не сомневайся, я всё узнаю. Я теперь знаю в тысячи раз больше, чем любой человек, так что на твоём месте я бы сильно призадумался. Так что лучше стань глухонемым, дебилом без памяти. Понял? Ну всё. Беги. Я тебя выпускаю с завода, — сказав это, Семён хлопнул мастера по плечу.

И Филимонов побежал. Сначала робко, неуклюже, затем — всё быстрее и сноровистей. Несколько лохматых голов настороженно развернулись в его сторону, но тут за спиной крикнули:

— Выпустить его с территории завода! — и сразу же интерес к нему полностью пропал: все Семёны, как ни в чём не бывало, вернулись к своим делам.

***

Захват проходных и контрольно-пропускных пунктов не составил для Семёна большой проблемы. Обычно любые ворота и проходные строят с расчётом на атаку снаружи. Никто не ожидал организованного штурма изнутри, потому и взятие под контроль периметра завода прошло без жертв. Ну, почти без жертв. Исключение составил лишь третий, дальний автомобильный КПП.

Этим утром прапорщик военизированной охраны, Алексей Терентьев, решил зайти на сайт знакомств, чтобы посмотреть, не появилось ли за ночь сообщений от этой «дерзкой, круглолицей», как он её про себя называл. Если точнее, предметом его любопытства была Алевтина, 24 — так, во всяком случае, было указано на сайте. Они познакомились только вчера вечером, но как-то сразу в разговоре «зацепили» друг друга. Чувствовалось, да, почему-то просто чувствовалось, что это не просто так, а «его девушка», и всё тут!

Обстоятельно обойдя караульную будку кругом и не заметив ничего подозрительного, Алексей зашёл внутрь и захлопнул бронированную дверь. Закрыл задвижку. Начальство свирепствовало, если узнавало, что кто-то из бойцов во время дежурства лазил в сеть — так что приходилось соблюдать меры предосторожности. Убедившись, что всё вокруг спокойно, прапорщик Терентьев подошел к стойке с аппаратурой видеонаблюдения и привстал на цыпочки. Он отодвинул одну из панелей фальш-потолка и вытащил из своего тайника небольшой планшет. Потом — положил его на стол дежурного так, чтобы устройство не увидели снаружи через стекло. Включил питание. «Странно. Сети нет. А ведь тут всегда сеть ловилась аж на четыре фишечки», — удивился прапорщик. Ничего лучшего, чем перезапустить планшет, ему в голову не пришло, и он, с гримасой нетерпения на лице, опять нажал на кнопку «вкл».

Вдруг кто-то снаружи дёрнул за ручку караулки. Пауза. Потом в дверь настойчиво постучали:

— Срочно откройте! — раздался грубый, незнакомый Терентьеву голос.

— Кто это? — осведомился Алексей, одновременно прикидывая, успеет он спрятать планшет обратно в тайник, или же лучше засунуть его за пазуху.

— Да начальство это, открывай! — не унимался властный голос снаружи.

— К вашему сведению, я по уставу подчиняюсь только начальнику караула, — слегка дрожащим голосом ответил Алексей на эти необоснованные понты нежданного «посетителя».

— Слушай, парень, открой, на пару слов. У тебя серьёзные проблемы, — в интонации человека за дверью появились доверительные нотки. Алексей хотел уже было приоткрыть дверь, но что-то в услышанной фразе его насторожило, а именно: зловещий оборот про «серьёзные проблемы». И он решил просто пока молча выждать, а заодно попытаться связаться с начальником караула. Странно, но индикатор служебной «звонилки» тоже показывал отсутствие сети. Тем          временем человек за дверью вроде бы замолк.

«Ушёл, наверное», — с облегченьем решил было Алексей. Но затишье оказалось недолгим. Вскоре в большом бронированном смотровом окне, прямо перед собой, он увидел лохматого человека с перекошенным от злобы лицом, который замахивался, и в его руках был… Да, это был довольно большой молот, который врубился с размаху в бронестекло. Несмотря на огромную силу удара, инструмент оставил на стекле поистине смехотворный след — царапину размером с копеечную монету. Прапорщик Терентьев усмехнулся: «пятый класс бронирования как-никак. Ты, дядя, упреешь тут это стекло выставлять!» — съёрничал он про себя.

Но «дядя», кажется, не разделял его пессимизма. Лохматый свирепо бил своим молотом, ещё и ещё, и уже через пару минут по окну уверенно поползли змейки трещинок.

Алексей неспешно, как во сне, взял автомат, переключил его в режим одиночных выстрелов. Попытался трезво взвесить ситуацию. Суровое, преисполненное решимости лицо штурмующего не внушало ему ничего обнадёживающего. 

— Придурок, — крикнул он, подойдя к бойнице передней стены, прикрытой стальным лючком, — если ты сейчас же не отойдёшь от бронекабины, я буду стрелять... Боевыми! — добавил он после небольшой паузы.  Нет, всё бесполезно. Казалось, от этих его слов удары по стеклу только участились.

— Ну, ладно, — подытожил Алексей, отодвигая крышку бойницы и прицеливаясь, — я ведь предупреждал, — он выстрелил одиночным в голову. Щелчок. Запах горелого пороха наполнил кабину.

Человек за окном выронил своё орудие, беспомощно вскинул руки вверх и упал на спину. Вокруг изуродованной выстрелом лохматой копны по асфальту начала растекаться тёмно-алая лужица крови.

— Ну вот и всё, — тихо сказал прапорщик и с опустошённым видом сел на пол.

Но это было не всё. Далеко не всё! Спустя каких-то пять секунд удары по стеклу продолжились, казалось, с удвоенной энергией. Алексей посмотрел в окно. Это был тот же лохматый мужик, во всё том же синем халате. «Бессмертный?» — пронеслась в голове прапорщика шальная мысль. Но нет: свежий труп с простреленной башкой всё так же лежал поблизости. Просто очень похожий.

«Что за чертовщина-то такая?» — пробормотал он, и тут же добавил вслух:

— Остановитесь! Буду стрелять, — выстрел. Небольшая пауза.

И вот теперь уже третий мужик неистово молотит по окну. В придачу, появляется точно такой же, «копированный» —  четвёртый, который колотит по стеклу каким-то орудием наподобие острого ледокола. Оно оставляет в стекле небольшие, но зато глубокие следы - точки.

Вот уже отдельные сверкающие крошки посыпались внутрь кабины. Алексей снова приоткрыл бойницу, но ничего не увидел в неё: на сей раз кто-то предусмотрительно подпёр амбразуру бочкой снаружи. Но это не беда: теперь уже вполне можно было стрелять сквозь расширяющуюся дыру в центре смотрового окна.

Пара выстрелов. И буквально тут же появляется и новый ледоруб, и новый молотобоец. Оба неотличимы от предыдущих. И оба они так же, если не больше, увлечены своим делом.

В голове прапорщика словно щёлкает что-то: «Это всё неправда. Так быть не может.»

— Эй, вас сколько там? — кричит он с ошалелым видом, поглаживая указательным пальцем спусковой крючок автомата.

— Не беспокойся за нас, — ласково отвечает молотобоец, — патроны у тебя в рожке закончатся гораздо раньше, чем мы.

— Понятно, — зачем-то отвечает парень, и несколькими выстрелами укладывает очередную пару взломщиков.

Новый неведомо откуда взявшийся молотобоец теперь уже просто расширяет открывшуюся дыру плавными, размеренными движениями. Похоже, этот, в отличие от предыдущих, вовсе не прочь поговорить:

—  Ты удивлён, боец? Ведь это поистине фантастическая сила, правда? А знаешь, что придумали эти безмозглые остолопы из заводоуправления? Им не пришло в голову ничего умнее, чем просто замять всё это происшествие. Ты представляешь, у тебя в руках оказывается ключ к неограниченному величию, а ты опасаешься, как бы тебе не вышло боком, ноешь, что нет денег на вторую зарплату, пытаешься всё спрятать. Просто чтобы было как раньше. Ведь этим дебилам что самое главное на свете, ты знаешь? Им главное, чтобы всё было как раньше. Чтобы завтра делать то же, что вчера, чтобы всегда был старый выверенный шаблон. «Величие?» — раньше такого не было, значит — и не надо. Мы как дрессированные пудели, делаем только старые трюки. Да. Я, признаться, и сам раньше был таким. А потом подумал: «А с какого хрена?! Почему я должен всё делать по шаблону и отказываться, когда мне в руки идёт весь мир, отказываться просто по той причине, что меня с детства выдрессировали и натаскали на другое?»

Ведь все в этом мире, в конце концов, просто стремятся распространить гены своего организма. Любовь матери к ребёнку, любовь бабушки к внуку, трогательная забота о братьях, племянниках, родителях — всё это просто механизмы, с помощью которых гены заботятся о своём копировании. Как сказал тот учёный после всех своих вычислений: «Я готов пожертвовать своей жизнью за двух родных братьев».

А у меня тут есть супер-приспособление для копирования: в миллионы раз лучше, чем любая баба, способная сделать лишь искажённую полу-копию. То, к чему ты стремишься всю жизнь, я получаю на этом заводе за полминуты, — к концу этой его речи дыра в стекле расширилась уже насколько, что в неё мог бы запросто пролезть взрослый человек. И мужик полез в эту дыру.

— Скажите, вы меня убьёте? — тихо спросил Алексей, стреляя ему в голову последним остававшимся у него патроном.

Тут же, перешагивая через свежий труп, в окно залез следующий Семён. В руке его липко блестел окровавленный молот.

— После всего, что ты со мной сделал — несомненно. Понимаешь, ты ведь сам, боец, не оставил мне выбора, — сказал он, с улыбкой делая шаг в сторону Алексея.

***

Спустя полчаса. На тренировочной базе отряда особого назначения.

— Мужики, всю базу поднимают в ружьё. Через пять минут выезжаем на электроподстанцию в Маяковку, — капитан Игорь Котляренко был явно на взводе: глаза навыкате, руки — словно не находили себе места.

— Максимальная экипировка для уличного боя, крупный калибр летит отдельно, во второй вертушке, — в тренировочном зале после его слов началось упорядоченное движение. Многие сразу бросились к выходу.

— Что там, Игорь? — спросил один из бойцов, с усилием опуская штангу на стойку.

— Да хрен пойми что, — резко ответил Котляренко, — Иванов дословно сказал так: «один мужик собирается захватить подстанцию для каких-то там своих целей. Противник он очень опасный. Потерять контроль над станцией нам ни в коем случае нельзя.» — вот и думай теперь. 

— Один мужик? Послали бы туда что ли пару старшин с дубинкой и наручниками, если это мужик, да ещё и один, — боец испытующе смотрел на капитана.

— Мне вот что странно в этой ситуации, — вступил в разговор старшина в пропотевшем насквозь сером свитере, — подстанцию, по идее, должны охранять военные.

 — Военизированной охраны, похоже, уже нет. Связь потеряна полчаса назад, — упавшим голосом сообщил Котляренко.

— Очень интересный какой-то выходит этот мужик, не кажется, капитан? — старшина теперь как-то недобро улыбался, а серые буравчики его глаз испытующе сверлили Игоря.

— Выходит, интересный, — задумчиво согласился Котляренко.  — Но минут через пятнадцать мы сами узнаем все ответы, так сказать, от первого лица. Ну, что мы стоим? Ходу! Ходу! — он хлопнул в ладоши, и зал тут же опустел.

***

Здание электрической подстанции. Пятнадцатью минутами позже.

Длинный, залитый солнцем коридор, пол которого практически весь усеян трупами людей в одинаковых синих халатах. Трупы — тоже почти все одинаковые, разнятся лишь их позы и комбинации отсутствующих или размозжённых частей тела. Видно, что в последние секунды жизни все они бежали в одном направлении. В самом конце коридор упирается в приоткрытую дверь, из которой выглядывает обгоревший крупнокалиберный пулемёт с погнутым стволом. За этой дверью — электрощитовая: небольшая комната без окон. Среди огромного количества неживых тел шевелятся только двое.

 — Котя, зёма, прости, не увидел, что это ты тут сидишь! — Семён подтащил раненного капитана Котляренко к высоковольтному шкафу и посадил его, прислонив спиной к железной двери. Тот еле слышно застонал: из плеча, через пробитую пулей куртку сочилась кровь.

— Братана своего армейского чуть не порешил! — суетливо сокрушался Семён.

— Это ничего. Зато ты только что отправил на тот свет весь мой отряд особого назначения. Ребят, с которыми я десять лет уже… — капитан громко выдохнул и закрыл глаза.

— Котя, к твоим ребятам у меня никаких вопросов нет. Мои разборки — с системой, которая их вслепую использовала. Они ведь тоже особо церемониться бы не стали, — с этими словами Семён сел на бетонный пол, рядом с капитаном Котляренко.

— С чем бы они не стали церемониться? — спросил тот.

— Видишь ли, Игорёк, я вообще хотел вначале, чтобы всё было по-хорошему. Ну произошёл этот сбой в системе телепортации, и меня стало много, — Семён как-то наигранно рассмеялся. — Но знаешь, что решило руководство, после консультации с ФСБ? А решили они, что, мол, несправедливо это вышло, что одного человека стало на свете так много. Ведь при создании телепортационной копии подразумевалось, что вся информация и энергия от оригинала идёт в эту самую копию. А в моём случае получилось, что оригинал никуда не девался, и при этом шёл чудовищный перерасход энергии, которая шла на создание ещё одной структуры тела. Вот, кстати, почему мне понадобился контроль над подстанцией.

— Я это и так уже понял, — мрачно прервал его капитан Котляренко.

— Ну вот, — продолжал Семён, — а раз так, наши спецы решили вручную подчистить все лишние копии: попросту перестрелять всех нас и утилизировать. А историю со сбоем потихонечку замять. И директор велел нам всем собраться… — Семён со злобой ударил кулаком по шкафу. — Котя, я всю жизнь вёл себя как баран: делал всё, что мне говорят, был приучен молчать, не возражать, не лезть в дела этих «великих воротил». И вот тут мне просто велели прийти туда-то во столько-то, на утилизацию. И после этого я словно прозрел: вот так безропотно идти на бойню? — Ну уж нет! Знаешь, у меня всё в голове перевернулось. Очень уж мне захотелось жить. И директор этот был первым, кого я пришил. Прямо у него в кабинете. И я подумал: «а ведь в эту игру можно играть не только в одни ворота, как они привыкли!» Они не привыкли, что с ними могут разговаривать на их же языке. А я вот взял и разговариваю. Я взял — и теперь играю, — заявил Семён не без некоторой мрачной гордости.

— Доигрался. За одно утро на тебе уже сотня трупов, — прохрипел капитан Котляренко.

— Да. Я понимаю. Это близкие тебе люди. Они одной с тобой нации. Может быть, у некоторых есть значительный объём схожих с тобой родственных генов. Это члены твоего племени, твоей «стаи». Переживая за их выживание, ты опосредованно переживаешь за продолжение своего генотипа, продолжение своего рода... Детьми-то ты, кстати, не обзавёлся? — вдруг резко сменив интонацию, спросил он, повернувшись в сторону капитана.

— Нет. Всё так же, один как сыч, — отозвался капитан.

— Правильно, видишь, тебе, с их точки зрения, и не положено продолжать свой род. Бешеные расходы на квартиру, ипотеку, свадьбу, образование, да? Они оставили тебе только возможность продолжать свой род, так сказать, опосредованно, заботясь о выживании других, более важных членов стаи, отдавая за них, если надо, свою жизнь. Не так ли?

— Я, блядь, офицер, а не амёба! — взбесился вдруг капитан. — И у меня есть в жизни ценности повыше, чем разбрасывание своих спор: совесть, офицерская честь, долг, наконец! Вот это главное: остаться человеком. А ты, Сёма, со своими ботаническими премудростями совсем головой поехал, людей крошишь, как маньяк. Помяни моё слово: добром это не кончится. Да, все хотят жить. Но с чего ты взял, что ты имеешь право, что именно ты должен жить вот так: много раз. Почему?! — почти выкрикнул Игорь.

— Знаешь, мне тоже так показалось вначале, когда я ту книжечку по эволюционной генетике нашёл, — мирно ответил Семён, — мол, всё слишком просто, как у гороха или грибов. Мол, не может и у людей быть всё так же, у этих величественных, мудрых людей! А потом я поразмыслил получше и понял: а ведь, пожалуй, так оно и есть на самом деле! Посмотри, нам отовсюду говорят о чем угодно: о долге офицера, о дороговизне жизни, о престижных марках автомобилей, смартфонов, о вложениях в недвижимость, криптовалюту, да во что угодно. А сами они, сильные мира сего, что? Во что, как ты думаешь, они всё это время вкладываются?  Да у любого современного олигарха несколько детей официальных, плюс с десяток — неофициальных, от любовниц и всяких содержанок. Плюс проекты наподобие Ковчега, «G Arc», недавно рассекреченные в викиликс. Ты не интересовался? Так вот, это когда за несколько десятков миллионов баксов тебе обеспечивают совершенно анонимно сотню детей, детей, обеспеченных по жизни, заведённых неважно какими способами: начиная от медицинского искусственного оплодотворения до оплодотворения недавно вышедших замуж баб, по договору. Сегодня она рожает ребёнка от миллиардера, и её муж растит его как своего, ни о чём не догадываясь, а завтра: опа! Она неожиданно выигрывает миллион в лотерею, или наследство получает от дальней родственницы, или внезапная удача на работе, с огромными бонусами. И таких контрактов — тысячи, Котя, тысячи!

То есть, понимаешь, в то время, как все вы сбиты с толку, бежите за ложными целями и попросту вырождаетесь, они, сильные мира сего, преследуют ту самую единственную цель, которой следуют все живые организмы на земле вот уже более миллиарда лет: любыми способами продолжать своё существование в этом мире.

Да и вообще, всё, что на свете считается высоким, нравственным, духовным: верность, любовь, самоотверженная забота, родственные узы — всё это всего лишь побочная отрыжка механизма распространения генов. Любое такое свойство закрепилось в человеческой природе только потому, что его носители эффективнее передавали свои гены. И только поэтому они дошли до наших дней. Надеюсь, я тебе доходчиво описал реальное «хорошо» и «плохо» этого мира?  — Семён вопросительно посмотрел в глаза капитана.

— Знаешь, Сёма, я не учёный, и знаю, что мне легко запудрить всеми этими заумными построениями мозги. Кроме того, учти ещё: меня по-простому воспитывали. Даже если некая часть из того, о чём ты говоришь — правда, всё равно, я не такой человек, и мне уже поздно становиться другим. И уж тем более, это не меняет того факта, что ты — убийца и опасный враг общества, — видно было, что Игорь нарочито чеканил каждое слово, словно отчаянно пытаясь придать им убедительность.

— Давай сделаем так, — Семён вдруг хлопнул себя ладонями по коленям, — мы обрабатываем твою рану, всё перевязываем, потом садимся на джип и подрываемся на наш завод. Там мы в течение получаса делаем сто твоих абсолютных копий, — он особо выделил это: — Сто, Котя!!! Копий, о которых никто, кроме меня и тебя, не узнает. Они расходятся по белому свету, в разные страны и города. Они легализуются, оседают. Кто-то путешествует, кто-то проникает во власть, в бизнес, кто-то просто женится и растит детей. У тебя будут сотни детей, тысячи внуков, носителей твоего генотипа. Твоим ста клонам будут всегда помогать десятки тысяч моих. Сам ты, как родоначальник, можешь вообще отойти от дел, живя на деньги, добываемые твоими двойниками, и, к примеру, просто наслаждаться жизнью где-нибудь в особняке, в Майями. Но одна из твоих копий возвращается сюда, и её цель, как единственного выжившего очевидца, затянуть планы штурма станции, обеспечить заводу хотя бы ещё сутки непрерывного функционирования, — он сделал паузу. — Ну как, теперь ты готов откликнуться на такое моё предложение? — спросил Семён и весело посмотрел на своего армейского товарища.

В глазах капитана Котляренко вдруг появился стальной решительный блеск. Он улыбнулся и ответил:

— Да не вопрос! Это — совсем другое дело. — Искривив от боли лицо, он довольно быстро встал на ноги, стараясь не наступать на лежащие тут и там тела.

— Ну, что, Сёма, брателло?! — сказал он насмешливо, хлопая Семёна по плечу, — пошли наши дела делать?

***

Этим утром Любовь Алексеевна Кравченко, как обычно, второпях, выходила с дочкой Машенькой из своей двухкомнатной квартиры на четвёртом этаже. Ребёнка надо было вести в школу, а самой идти на работу.  Уже поворачивая ключ в замке, она заметила какое-то движение в глубине лестничной площадки. От неожиданности вскрикнула. Попятилась к двери.

— Да чего кричишь-то, это я! — из тени неспешно вышел Семён. Вид у него был виноватый — так, бывало, он возвращался домой после многодневных попоек со своими закадычными дружками.

— Ты? — неуверенно спросила Люба, — в смысле… ты один? А где твои эти?.. — она всё ещё делала вид, что кладёт ключи в карман и собирается уходить.

— Эти? — задумчиво переспросил Семён. — Да нет их тут больше никого. Я один, Люба. Один и тот самый, который и был с вами с самого начала. А больше нам ведь никого и не надо, правда? — он улыбнулся, и в уголке его глаз блеснули слезинки. — Я только сейчас понял, насколько все вы важны для меня, а всё то, — он махнул куда-то в сторону лестницы, — всё то — была ошибка, — Семён подошёл к жене и нежно обнял, прижал её к себе.

— Сёма! — выдохнула Люба и тихо заплакала от радости. — Сёма, неужели всё кончилось?

— Да, милая, кончилось. Теперь у нас всё будет как раньше.

Они втроём вошли в прихожую. Семён привычным движением накинул куртку на вешалку.

— Давай чайник, что ли, поставлю? — предложила жена. — Или поесть разогреть? Ты же есть наверно хочешь, проголодался?

— Совсем немножко, — ответил Семён, заходя в зал и обводя вещи хозяйским взглядом, — если только самую малость, — он отодвинул штору, посмотрел в окно. В доме напротив, на четвертом этаже, что-то блеснуло. Человек в окне отнял бинокль от глаз, и стали хорошо видны его грубоватые черты лица, косматая причёска. Потом он, судя по всему, что-то сказал, и рядом с ним появился ещё один точно такой же человек: высокий и лохматый. Ещё одна точная копия Семёна. Этот, второй, указал сначала на свои глаза, потом на ухо и сделал пальцами правой руки жест, означавший: «ОК». Семён еле заметно кивнул головой и задёрнул шторы.

***

Внедорожник с капитаном Котляренко и сидевшим за рулём Семёном выезжал с завода через дальний автомобильный КПП. Бетонный забор с идущими поверх него мотками колючей проволоки сменился бесконечными рядами частных гаражей: бетонных коробок с выкрашенными вразнобой разноцветными стальными воротами. Кривая щебёночная дорога состояла в основном из ям разного калибра. Но зато здесь пока не было установлено оцепления. На капитане была всё та же, в запёкшейся крови, куртка, но рана уже не кровоточила: пулю вынули, плечо перевязали. Да и выглядел теперь он несколько пободрее. Семён был явно на подъёме, он увлечённо пересказывал товарищу события последнего дня, то и дело жестикулируя своими огромными ручищами-лопатами:

— …а с деньгами можно и свалить куда подальше, и документы новые сделать. И вот когда мы вскрыли хранилище в кассе, я глазам своим не поверил: двести миллионов наликом! И при этом руководство нам ныло каждый день, как тяжело на заводе с деньгами, как они вообще еле наскребают нам на зарплату! А у самих этих денег было — хоть жопой…  — договорить фразу он не успел. За спиной у них раздался ужасающей силы взрыв, потом новые взрывы: ещё и ещё. Семён резко развернул и остановил автомобиль. Перед его глазами весь заводской комплекс «Восток-ЭРА» постепенно взлетал на воздух, превращаясь в клубы медленно оседающей серой пыли и дыма.  

— Что же это? Я же только начал… — в смятении пробормотал Семён. — Да кто же это?..

— Не мучайся. Это всё я, — жёстко сказал Игорь, — Точнее, носители моих генов, как ты их называешь. На заводе масса взрывоопасных газопроводов, плюс, ты же сам позаботился всё хорошенько заминировать, — капитан добродушно улыбнулся. 

— Котя, ты совсем в край долбанутый? Ты же ведь заодно и всех своих тоже… — Семён с ненавистью и непониманием смотрел на своего бывшего товарища, — у тебя же было всё! А ты, рабская душа, готов убить самого себя сто раз за приказ от каких-то зажиревших ублюдков, этих проклятых взяточников? Теперь тебе приятно, небось, тащишься? Быдло... — Семён буквально выплюнул это ругательство. На лице его не было написано ничего, кроме омерзения.

— Мне с самого начала эта твоя идея очень не понравилась, — спокойно отвечал Игорь. — Знаешь, как-то это очень… неправильно, что ли. Так быть просто не должно.

— Да они же… — начал было Семён.

— Эти чудаки наверху, — улыбаясь, оборвал его капитан, — они могут и воровать, и жульничать, и я скажу тебе, это не с меня спросят за то, что там у них происходит. Я не суюсь в эти дела, хотя и осуждаю всякое воровство и преступление. Но, пойми, то, что ты задумал — это извращение самого нашего мира. Так быть не должно, это уж точно. И я отдам всё, что угодно, слышишь, мою единственную, раздолбанную и бесперспективную жизнь, ради того, чтобы не дать тебе или кому-нибудь другому вот так испоганить этот мир, — теперь капитан смотрел перед собой так злобно и упрямо, будто никакая сила на свете не способна его переубедить или остановить.

 — Охренеть ты фанатик, — язвительно подытожил Семён. — Хотя, меня ты этим не очень сильно удивил. Знаешь, тебе всегда не хватало широкого, философского взгляда на жизнь, я это ещё тогда, после операции под Николаевом, понял, — он едва заметно полез под куртку правой рукой, продолжая в то же время говорить, — правда, ты не учёл, что в этом случае вносить изменения слегка поздновато: меня уже несколько тысяч, я уже начал расползаться по этому миру. С этим ты что делать собираешься, взводный? — в его кармане тихо щёлкнул предохранитель пистолета.

— Не беда, — твёрдо парировал Игорь, —  для начала закроем границы, разошлём на тебя ориентировки, твою фотографию — в каждый участок полиции, по каждому каналу. И так, пока не станет всё по-честному: пока ты не останешься в одном экземпляре, как тебе и положено быть.

— Ну, что же, попробуй, — сказал Семён, быстро вынимая пистолет и наводя его на голову капитана.

— Попробую, — в опущенном к полу кулаке Игоря взвизгнула маленькая трубочка одноразового индукционного стреломёта, и сверкающий конус, ощетиниваясь на ходу многочисленными лезвиями, вспорол сначала сиденье, а потом, пройдя Семёна всего насквозь, вышел в районе его левого виска и, пробив в крыше автомобиля аккуратную дырочку, по форме напоминающую звёздочку, скрылся в голубом небе.

— Три тысячи, говоришь? Ничего. Начнём прямо сейчас, с тебя, — медленно сказал Игорь. Хотя говорить ему уже было и не с кем.