Непривычно тусклое освещение и вовсе исчезало в те моменты, когда на световой колодец падала тень от проносящихся по небу туч из вулканического пепла. Большая часть пепла уже осела на землю, и из мира будто исчезли все цвета, кроме оттенков серого. Впрочем, краски еще жили на росписях во дворце. На одну из них смотрела Эсме. Фреска изображала ритуальные игры в день Быка. Художнику вполне удалось передать динамику действия. Эсме вспомнила азарт того момента, когда бык мчался на неё, каждая мышца тела её была напряжена, а заклинание левитации готово сорваться с губ. От неё требовалось прыгнуть, используя рога быка как опору, сделать сальто, и приземлится сзади быка. Проделать такое даже в безупречной физической форме без применения левитации невозможно, так же как и само по себе заклинание не могло поднять человека в воздух, лишь незначительно влияя на силу притяжения. То есть концентрация требовалась как физическая, так и ментальная.
Земля вздрогнула, и по фреске пробежала трещина, вернув принцессу в окружающий её кошмар. Девушка сидела в окружении трех покойниц, одетых в пышные юбки и туники, оставлявшие обнаженной грудь, белая кожа на которой была расцарапана в агонии. Еще одна была при смерти, подергиваясь в этой самой агонии. Между ними по мозаичному полу бесшумно скользили змеи, укус которых вызывал быструю, но мучительную смерть. И покойниц и змей Эсме, в соответствии с дворцовым этикетом, когда-то называла своими сёстрами. Змеи были питомицами принцесс-жриц, а также их партнёрами в ритуальных танцах. Впрочем, змеи родственных чувств, похоже, не испытывали, стоило хозяйкам отказаться от ментального контроля, и их питомицы впрыснули яд в протянутые руки. Умирающая, Лилим, старшая жрица, оказалась самой живучей из четырёх. Лишь самой Эсме надлежало закрыть им глаза согласно обряду, облить смолой и поджечь. А затем последовать за ними. Содрогнувшись от этой мысли, Эсме подползла к Лилим, встретившись взглядом с расширившимися от боли зрачками умирающей. Впрочем, Лилим единственная, к кому она не испытывала сочувствия. Когда-то они были подругами — соперницами, но потом стали заклятыми врагами.
— Я не останусь здесь, — неожиданно для самой себя сказала Эсме, — думаю, мне удастся выбраться с этого проклятого богами острова.
К её изумлению, Лилим скривила полные губы в подобии насмешливой улыбки.
— Я всегда знала, что ты ничего не стоишь, маленькая выскочка, — голос, обычно вкрадчивый и одновременно властный, прозвучал со странным бульканьем, у Лилим начала идти ртом пена.
Эсме почувствовала, как румянец вспыхнул на щеках, от чего холодное бешенство овладело ей еще сильнее. Умирающая соперница дала ей урок выдержки, так разве добилась бы она успеха в дворцовых интригах? Уверенность Эсме в себе пошатнулась.
— А знаешь… Не люблю запах жареного мяса. Оставлю я тебя здесь гнить, — проворковала она, и, с кошачьей грацией изогнувшись, провела языком по груди Лилим. Прикосновение к груди жрицы считалось оскорблением, приравниваемым к кощунству. Разумеется, кроме тех случаев, когда они были любовницами и находились наедине. Эсме с легкостью уклонилась от нелепой попытки пощёчины.
— Может, этот остров и проклят. Так будь ты тоже проклята… Да, я умру тут, но ты умрешь много раз, снова и снова ты будешь умирать на этом острове, — голос Лилим напомнил шипение змеи. Глаза её остекленели, главная жрица испустила дух.
Земля снова вздрогнула… Эсме понимала, что теперь её жизнь делится на то, что было до момента, когда она услышала роковые слова, и то, что будет, неизбежно будет после него. Предсмертное проклятие жрицы не могло не сбыться. Не совсем понятно, что значило умирать снова и снова, но явно ничего хорошего… и с острова ей не выбраться. Внешне она сохранила невозмутимость, но когда ритуальным движением закрывала покойницам глаза, с досадой заметила что пальцы чуть дрожат. Наверно поэтому она снова открыла глаза Лилим, показала ей язык, и лишь потом, не оглядываясь, направилась прочь, оставив главную жрицу бессмысленно глядеть в пустоту.
***
Только в матриархальном по духу обществе могло быть создано сооружение, подобное Лабиринту, величайшему из дворцов Крита. Это был огромный многоуровневый комплекс, включавщий как многоэтажные наземные постройки, так и подземные катакомбы, связанные сложной системой коридоров, лестниц и тайных ходов. Дворец разрастался стихийно, достраиваясь по мере потребности без оглядок на какой либо изначальный план, впрочем, безусловно талантливо, и зачастую с блестящей импровизацией; недостатка в хороших архитекторах, как и художниках, тут не было. Это не значило, что архитектор женщина; можно сказать, что Крит был прогрессивным обществом с декларируемым равенством полов. Просто система ценностей в этом обществе женская. К примеру, такой исконной мужской забаве, как война, уделялось мало внимания. Не из-за гуманистических соображений. Понятиям гуманизма и справедливости внимания уделялось еще меньше. Главная же ценность тут — красота, в любых её проявлениях. Поистине это было общество победившего эстетизма. Само существование матриархата делалось возможным благодаря Хранительницам — касте принцесс и жриц, владевших Знанием, то есть магией. Мужчины к Знанию не допускались.
Так было испокон веков, но как любое табу, запрет со временем стал казаться бессмысленным. Эсме сама обучила своего любовника, Туната, некоторым магическим приемам. Тогда она еще не знала, чем это для него обернётся.
***
Дворцы не нуждались в укреплениях. Их обитатели пугали врагов гораздо больше. Даже когда под слоем выпавшего пепла погиб последний урожай, чернь предпочла умирать от голода в своих лачугах, нежели перейти запретную черту, настолько силён был страх многих поколений. Вот и сейчас мародёры из черни ограничились тем, что подожгли дворец. Это даже к лучшему, решила Эсме, пусть её дом погибнет в очистительном пламени, но не станет пристанищем черни или чужеземцев.
Дым ухудшал и без того плохую видимость, пламя уже охватило западное крыло. Сначала Эсме вышла к дворцовому театру, и обнаружила что несколько смельчаков, скорее всего не из черни, а из вторгнувшихся на остров варваров с севера, всё-таки проникли внутрь дворца. Сейчас они расположились на местах для зрителей, притащив сюда большой, в человеческий рост, пифос с вином, каким-то чудом уцелевший во время подземных толчков, а один, уже пьяный, плясал на сцене в ритуальной маске быка, размахивая священным двухсторонним топором лабрисом.
В другое время Эсме наказала бы святотатца. Сейчас же она бесшумно повернула назад, оставшись незамеченной. Дым уже разъедал глаза, идти мешали разбросанные всюду вещи, оставленные в спешке бежавшими владельцами. Вдобавок ко всему, Эсме чуть не наступила на свернувшуюся клубком змею. Стараясь не паниковать, она пыталась вспомнить потайные выходы, которые не были еще перекрыты пожаром или обвалами. Пробравшись через зал с обрушившимися опорными колоннами, где ей пришлось передвигаться едва ли не ползком, девушка обнаружила магическую ловушку замкнутого пространства. Попавшийся в неё обрекал себя на блуждание по коридорам в поисках выхода… такие ловушки весьма способствовали созданию легенды о Лабиринте. Придётся потратить время на её прохождение.
В ловушке кто-то был. Девчонка, самое большее лет четырнадцати, из черни, видимо из дворцовой прислуги, хныкала, сидя в углу. Увидев принцессу-жрицу, девочка потрясенно охнула, и поспешно встала на колени. Эсме прошла мимо, не обратив на неё внимания. Та, то судорожно всхлипывая, то кашляя от дыма, увязалась за девушкой, панически боясь отставать.
Когда они, наконец, выбрались из горящего полуразрушенного дворца, Эсме словно впервые заметила девочку, и бросила:
— Иди своей дорогой.
***
Солнце играло в листве смыкавшихся крон деревьев. В их ветвях, перекликаясь с пением птиц, звенели на весеннем ветерке колокольчики, которые должны были привлекать добрых духов. Эсме стоило немалого труда найти Туната в этой части сада. Он дремал, лежа на траве, весна уже заканчивалась, и лепестки цветущей вишни медленно падали на землю, пара из них лежала в его волосах. Присев рядом, Эсме улыбнулась, и, прошептав заклинание, поменяла направление полёта лепестка, так что тот сел Тунату прямо на нос, он громко чихнул и проснулся.
— Когда ты научишься сам так делать? — не удержавшись, Эсме расхохоталась.
… Колокольчики продолжали звенеть, в нос что-то попало, и Эсме чихнула.
— Тунат?!
Она окончательно проснулась. Девчонка сидела рядом и таращилась на неё. Хорошенькая мордашка испачкана в саже, испуганные глаза. Маленький напуганный зверёк. Место было похоже на то, где она нашла Туната; хотя до осени еще далеко, деревья сбросили листву, вероятно из-за нехватки солнечного света. Пепел всё еще падал на землю, он-то и попал ей в нос. Эсме забралась сюда, в самую чащу, чтоб дождаться темноты и двинуться в путь, и, похоже, не заметила, как заснула. Она планировала идти к одной из гаваней южного берега острова, северный берег ближе, но там уже хозяйничали варвары с континента.
Эсме глянула на девочку. В пути надо будет чем-то питаться. А у неё только кусок козьего сыра и немного вина.
— Встань, — сказала она. Та повиновалась. Худенькая, но на бёдрах, уже принимающих женственную форму, мясо есть. Эсме никогда не доводилось пробовать человечину. Если это надо, чтобы выжить...
— Как тебя зовут? — спросила Эсме.
— Тинтур, — испуганно ответила та.
— Ладно, пойдешь со мной, — сказала Эсме. Девочка с облегчением улыбнулась и кивнула.
Когда окончательно стемнело, Эсме с девочкой покинули свое убежище. Они шли по довольно удобной тропе, но пришлось обойти две маленькие горные деревушки черни, похоже, обе вымершие, рисковать Эсме не стала. Ближе к утру наткнулись на костёр с обожженными человеческими костями. Из-за массового голода каннибализм среди черни стал обычным явлением.
Девушку позабавил испуг на лице её новоприобретенной подружки, и она решила сделать привал здесь. Девочка, с вздохом облегчения, упала на землю. Полная луна изредка выглядывала из-за туч, освещая зловещий пейзаж.
— Госпожа, а правду ли рассказывали про чудовищ, обитавших в подземельях дворца, которые сейчас выбрались на свободу? — спросила девочка шепотом, вглядываясь во тьму.
— Помолчи, — ответила Эсме, доставая сыр. Девочка буквально пожирала его глазами. Эсме какое-то время колебалась, и, наконец, с внезапным раздражением швырнула сыр на землю.
— Жри, — а сама обессилено откинулась на спину. Вот и взяла с собой мясо… осталась еще и без сыра. Если бы Лилим не умерла от яда, она бы сейчас умерла со смеху. Тинтур тем временем схватила сыр и жадно впилась в него белыми зубами, не обращая внимания на прилипший к нему пепел.
Сама Эсме не ела уже третий день, а жажду утоляла вином, которого оставалось на пару глотков. После короткого сна они двинулись дальше, и рассвет встретили уже на южном склоне горного хребта. Далеко внизу лежала гавань, через которую шла большая часть торговли со страной Сфинкса, главным союзником Крита. Еще дальше расстилалось море, окрашенное восходящим солнцем в тысячу оттенков, и напоминавшее сейчас расплавленное золото. Восход поражал своей красотой; объяснялось это выбросами пепла, но Эсме восхищалась этим зрелищем.
Несмотря на усталость, девушка почувствовала, как ей хочется жить и увидеть восход следующего дня. В этот момент она поняла, что за ними следят.
***
Извержение вулкана на островке рядом с Критом было лишь началом конца. Землетрясения разрушили значительную часть дворцов, такое бывало и раньше. Но вулкан извергался снова и снова, пепел, покрыв землю, вызвал голод, сначала среди черни, позже, по мере истощения запасов, угроза голода нависла и над дворцами. До последнего момента их обитатели держались за старый образ жизни. Доходило до того, что на последнем празднике весны многих больше волновал дефицит цветов для церемониального обмена венками, чем опустевшие зернохранилища. Тогда стали модными искусственные цветы, что совершенно искажало замысел праздника. Когда первые беженцы из дворцов потянулись на берег, только для того, чтоб погибнуть в гигантских приливных волнах, опустошивших побережье и уничтоживших практически весь могучий критский флот, лишь тогда считавшаяся ранее чем-то вроде дурного тона, сродни суевериям черни, версия о гневе богов стала звучать всё чаще. Причиной объявили нарушение табу о допуске мужчин к магии. На посвященных мужчин началась охота, многих принесли в жертву, сопротивлявшихся просто убивали, единицам удалось бежать в горы. Среди последних оказался и Тунат.
На них с Эсме донесла Лилим.
***
Врагов было трое. Уже не таясь, они вышли из кедрового леса, росшего вдоль тропы. Двое с мечами, один держал в руках пращу. Сверху послышался звук покатившегося камешка, враг уже ждал и там. Остановились на приличном расстоянии, что-то тихо обсуждая между собой. Учитывая магию, особенно преувеличенные представления черни о возможностях владеющих ей, трем вооруженным мужчинам было вполне разумно опасаться одинокой путницы. Эсме решила бороться до конца, как боролся Тунат, но чувствовала себя совершенно обессилевшей. Девушка попыталась применить заклинание, вызывающее у врага панику, и с удивлением почувствовала, как заклинание блокировали. Сделать это мог только другой маг. Один из трёх, видимо старший, что-то сказал, и пращник, не торопясь, начал раскручивать своё оружие. Эсме смотрела на него, понимая, что это конец. Ну что же, она умрёт достойно и рассмеётся Лилим в лицо.
— Девочка, ты иди сюда, — крикнул пращник. Тинтур не пошевелилась, оставшись стоять рядом. Даже немного жаль её, если подумать, что с ней сделают.
Неожиданно командир остановил пращника, и сделал несколько шагов к ним.
-Эсме! — Тунат бросился к ней.
***
"Если он выживет, остров будет принадлежать ему. И таким, как он". В Тунате было сложно узнать прежнего дворцового щеголя, он зарос и отпустил бороду. Эсме сидела рядом с ним у тлеющего костра, на котором поджаривались мидии. Со стороны моря доносился шум прибоя.
— Здесь, на берегу, голода нет. Нас не так много, хотя постоянно присоединяются новые выжившие. Мы уже наладили связи с варварами на северном берегу. Поверь, и чернь и варвары такие же люди, как и мы… — Тунат говорил, заметно волнуясь, рассеянно шевеля палкой тлеющие угли.
Эсме чувствовала, как внутри всё закипает от гнева. В голосе её, напротив, прозвенели льдинки.
— Ты думаешь, я стану смотреть, как двуногие свиньи из черни и чужеземцы войдут в мой дворец, склеят черепки битой посуды, и будут хлебать из неё?
Тунат долго молча смотрел на неё, и вспыхнувшая в его взгляде злость сменилась отчаянием.
— Я знал, что ты не останешься, — только и сказал он.
— А я знала, что ты остаёшься, — прошептала она. Эти двое сейчас чувствовали себя так, словно он еще мальчишка, а она девчонка. Такое часто бывало, когда они были вместе. Может, это чувство и притягивало их друг к другу.
Первый корабль пришёл месяц спустя, угаритское купеческое судно, с вырезанной головой льва на носу.
Капитан, толстяк с бегающими, всё замечающими глазками, согласился доставить Эсме в Египет, вместе с вестью о гибели Крита. Тунат в день отплытия ушел в горы. Оба понимали, что всё уже сказано. Тинтур, которая всё время держалась рядом с Эсме, хотя девочке уже ничто не угрожало, неожиданно заявила, что отправится с ней.
Эсме смотрела, как удаляется остров, и понимала, что Тунат в этот момент глядит на уходящий в море корабль. Тоска поначалу заглушалась невероятностью происходящего, Эсме не могла понять, как ей удалось обмануть проклятие. Лишь когда горы стало трудно отличить от облаков, а сопровождавшие корабль дельфины неожиданно повернули назад, лишь тогда тоска зверем вцепилась ей в сердце, так что потемнело в глазах. Там, то ли в горах, то ли в облаках, осталось всё, что было ей дорого.
***
Принцессу погибшей страны Кефтиу столичный Уасит встречал торжественно. Среди вельмож слухи о чужеземке ползли самые разные, вплоть до того, что страна её ушла на дно Зелёных вод.
Впрочем, больший интерес вызвали слухи о роли заморской принцессы в замыслах фараона. Хоть чужеземка не была царевной Египта по крови, но говорили, что ей суждено стать царевной по предначертанию небес.
Когда Эсме услышала об этом, её губы искривились в горькой улыбке. Предначертаниям девушка не особо доверяла с некоторых пор. Но, если кто-то и читал её Книгу жизни, то он действительно развернул новый свиток. Тысячи людей взирали на путь чужеземки к дворцу фараона по улицам великого города. В покоях, куда её провели, девушку окружили евнухи и служанки. При первой возможности Эсме отослала всех, оставив при себе лишь Тинтур.
Так какая же её роль в замыслах фараона? Чужая страна, чужие боги… впрочем, отныне это её страна. И кто знает, кому эта страна будет поклоняться завтра… хозяйке своей судьбы лучше спросить себя, какова роль фараона в её замыслах?
Начиналась церемония встречи. Пройдя по коридору, выложенному алебастровыми плитами, Эсме оказалась в просторном зале, вдоль стен которого возвышались изваяния богов и царей. Здесь собрался весь цвет двора правителя Египта. Вельможи и придворные дамы, советники, военачальники при оружии, белого и чёрного цветов кожи. Присутствовал и сын фараона Аменхотеп, её будущий муж. Эсме чувствовала на себе его взгляд.
Когда она вошла, то услышала возгласы:
— Нефертити!
Эсме, убедившись, что сын фараона отвёл взгляд, позволила себе чуть нахмурить брови, спросив переводчика:
— Что значит это слово?
— Это значит 'красавица пришла'. Таково новое имя невесты наследника трона, — ответил тот, поклонившись.
Нефертити было суждено запечатлеть своё имя в истории. Под этим именем она прожила долгую, по мнению окружающих счастливую жизнь, и умерла в Египте.
Эпилог
Свободное падение продолжалось, казалось, бесконечно, хотя на самом деле исчислялось секундами. Парашют раскрылся, резким рывком проверив сухожилия на прочность и переведя тело в вертикальное положение. Эрих Ланге, сержант первого десантного штурмового батальона вермахта, разглядывал место высадки. Им еще повезло, противника непосредственно под ними нет, другим десантируемым на Крит сходу приходилось вступать в контактный бой, вплоть до рукопашной. Внизу был склон холма, на котором предстояло закрепится до окончания высадки. На фоне выцветшей травы видны красно-белые контейнеры с оружием. Эрих, спружинив ногами, упал на бок, перекатился и замер, определяя направление стрельбы. Освободившись от лямок, он вытащил парабеллум и бросился выше по склону, к ближайшему контейнеру. Он почти добежал, когда бившая непрямой наводкой артиллерия англичан накрыла холм. Взрывной волной его отбросило назад. Эрих лежал на спине, глядя вверх, и как ему казалось, падал назад в небо. Все звуки из мира исчезли. Потом и сам мир исчез.
Та часть души, которую египтяне называют Ка, и которую обычно изображали в виде птицы с человеческим лицом, еще оставалась около тела, мечась между ним и контейнером с оружием, а сама душа уже находилась на распутье измерений, вспоминая цепочку своих прошлых перерождений.
До того как стать Эрихом Ланге, она прошла через рождение в теле венецианца, прожигателя жизни и искателя приключений. Будучи в глубине души романтиком, тот всю свою недолгую жизнь пытался найти девушку, туманный образ которой посещал его в причудливых сновидениях. Девушку в венке великой жрицы. Познав многих, но так и не найдя никого похожего на неё, венецианец погиб в пьяной поножовщине у портовой таверны в Кандии, на острове Крит.
Предыдущим её воплощением был араб, уроженец города Кордова. Истовый до фанатизма мусульманин, свои странные сновидения, еще более яркие, чем у венецианца, он приписывал шайтану. Кордовец приплыл на Крит с флотом основателей Критского эмирата. Вскоре после этого, в морском бою с византийцами он почти весь обгорел от греческого огня, и умер от ожогов на берегу. В предсмертном бреду, араб твердил о птице с прекрасным женским лицом, в волнении бившей крыльями у его изголовья.
До этого она родилась в теле той, которая носила имена Эсме, Нефертити и Нефер-атон. Той, которой удалось покинуть этот остров. Проклятие все-таки настигло её. В каком бы теле она не родилась, судьба приведёт её на Крит, и оборвёт её жизнь там. Снова и снова она будет возвращаться сюда, и погибать насильственной смертью.
Ну что же, подумала душа, увлекаемая в воронку нового рождения, разве это худший из жребиев? В конце концов, та, которой удалось покинуть этот остров, всегда хотела на него вернуться.
