Музыку можно услышать во всем – в завывании ветра, в шелесте листвы, в звоне дождика...
Буквально недавно бескрайние небеса не замечали землю, исстрадавшуюся от жары. Но уже сжалились, услышали ее усталые мольбы и стоны, с грустью стали взирать вниз, еще чуть-чуть и проронят первую свою скупую слезу.
А земля все продолжала негодовать - клокотала в чреве своем, вздымалась знойным лоном, шумела травами и листвой, да трясла гневно ветвями деревьев. Все взывала к небесам, требовала быстрее утолить жажду потрескавшимися устами.
Ветерок скатывал тополиный пух в шарики и поднимал их в воздух. То с ленцой поднимет их чуть вверх, вновь резко прибьет к земле и тащит волоком, словно задумался. То развеселится, поднимет их высоко, высоко в небо и отпустит. И летят они вниз, кружась, будто в танце. Чувствуется в этом какая-то необъяснимая грусть. В то же время радостно созерцать такое великолепие. На дворе адская жара, а с неба падают белые хлопья. И слышатся мелодии, переходящие от томительных печальных тонов к резким порывистым или переливающимся радостным звонам, точно звучит чувственный ноктюрн Ми-бемоль Шопена.
- Прислушайся, – произнес Лоренцо. – Что ты слышишь?
- Биение пульса, - ответила Симонетта. – Ровное, безмятежное.
- Нет же, это нега. Я слышу первые музыкальные мелодии. Они легки и трепетны, словно робкая улыбка. Пора начинать наше соло. Виолончель уже истомилась в ожидании первых аккордов.
- Как земля истомилась по каплям дождя, - добавила она. – Еще немного и потребует она утолить жажду.
Лоренцо взял в руки виолончель, взял нежно, аккуратно, и в то же время уверенно, зная, как нужно это делать.
Как слова и краски описывают, запечатлевают образы, так и мелодии их создают. Слабеньким огонечком замерцали они, все больше и больше приобретая форму, пока еще не отчетливую, еле-еле уловимую.
Холодный фронт приблизился к теплому. Земля тяжело задышала от раскаляющегося воздуха. На какое-то время все замерло в ожидании…
Симонетта потянулась к флейте. И ее движения были грациозными, плавными, словно она боялась нарушить эту тишину. Ее пальчики немного дрожали, лишь совсем чуть-чуть на кончиках, как струны, собирающиеся отпустить мелодичные звуки. Симонетта и сама напоминала струну, напряженную, сконцентрированную. Лоренцо наблюдал за ней, за каждым ее движением, за позой, за выражением лица. Для него была важна каждая вроде бы незначительная деталь, из которой воздвигается гармония.
- Прошу, смелее, - подстрекнул Лоренцо. - Тебе уже знакомы штрихи нижнего регистра – пиано и легато. Сегодня мы будем пробовать исполнить стаккато. Есть очень интересный прием – с помощью язычка…
Он продолжал говорить, а пальцы его перебирали струны, словно в поиске подходящей, самой трепетной. Смычок коснулся и заскользил по струне, и она откликнулась – откликнулась легко, протяжно, изящно. Зазвучала первая мелодия, чувственная и нежная. Конечно же, это было началом четвертого каприса Паганини.
Симонетта поднесла флейту к губам, зажала клапан, выдохнула воздух и умело запорхала по инструменту своими пальчиками, будто специально для этого созданными.
Первые капли дождя сорвались с небесного ока и понеслись к жаждущей поверхности земли. Они коснулись ее трепещущего лона, проникли в разгоряченное чрево и наполнили утешением и радостью. Приносимые ветром, капельки звонко застучали по оконным стеклам, вторя музыкальному ритму, темпу, интонации и паузам. Теперь по музыкальному классу разлились лиричные, выразительные мелодии "Адажио" Моцарта. Немного робости и грусти проскальзывало в них, но эта была грусть с надеждой.
Мелодии сплетались в витиеватые узоры, создавая причудливое полотно. Только поначалу они казались скованными и нечеткими, но уже ощущалось согласованность и решительность. Все выше и выше взлетали звуки, следуя один за другим, переплетаясь и меняясь местами в пространстве, словно два человека, с жадным любопытством исследующих изгибы горного массива, каждый его холмик и ущелье.
Дождь все больше усиливался. Капли застучали часто, часто по окошку, по металлическому карнизу, по каменному парапету, по плиточкам мостовой, по конусной крыше и закругленному порожку храма, по величественному гранитному обелиску, возвышающемуся посреди площади, по бархату земли, омывая цветочки, травинки, листочки, проникая глубоко в почву.
Словно одновременные взмахи крылышек бабочки, словно два человека, танцующих в такт, мелодии виолончели и флейты сливались в единую тональность. Темп музыки нарастал, иногда снижаясь и вновь возрастая, увеличивая длительность.
Каскад дождя обрушился с небес, опустив завесу бесчисленных капель. Прикрыв глаза, они отдались всецело музыке, погрузились в нее, слились со звуками, как сливаются с помощью лиги две ноты. Мысли унеслись потоком, остались лишь созвучные мелодии. Для них уже ничего не существовало и в то же время существовало в ярких эмоциональных оттенках, словно они раскачивались на качелях. Или же летели вслед за мыслями, ощущая всю мощь, буйство звуков. Или уже плыли по волнам, вместе с мелодиями опускаясь до диеза и поднимаясь до бемоля. Они были творцами мелодий и в то же время самими мелодиями.
Поток перемешал их, закружил в своем водовороте, как при слиянии двух течений, и отнес в восхитительную долину неги, идиллии, гаммы звуков в бесконечности октавы.
Разбушевавшиеся, нахмуренные небеса неожиданно прогремели длинным раскатом и извергли огненный разряд. Созвучно им воззвал голос разума, пробежали тени сомнений, сверкнули мучительные сожаления. Задумались они над правильностью своих суетных, поспешных поступков. Но сила притяжения была гораздо сильнее. И тут же они с возросшим влечением вцепились друг в друга.
Музыкальные звуки приобрели ясные очертания, напоминая то бурную реку, то извивающиеся деревья, то летящих птиц.
Как Адам и Ева, не смущающиеся своей естественной наготы, они подались искушению красотой, пали в пламени необузданной страсти, с восторгом познавая и вкушая сладость запретных плодов.
Они обнажились и переплелись, подобно двум деревьям, освободившимся от оков почвы, сбросившим всю листву с крон, пестрящим только налившимися, созревшими плодами, которые так и манили к себе прикоснуться.
Ах, эти чудесные прикосновения рук и губ, оставляющие на холсте тел неразборчивые рисунки! Чередующиеся нежные и пылкие объятия, взаимные ласки, подогревающие, разжигающие страстное желание, позволяющие достичь вершины блаженства. В них сокрыто некое особое таинство, таинство наслаждений. А жаркие поцелуи, устилающие россыпью трепещущее тело, чувственные стоны и вздохи, приятные слова, звуки и запахи - все это будоражит, высвобождает из заточения плотские порывы...
Бриллианты капель воспарили в воздухе. Царственная птица, истомившаяся в клетке от жажды, вырвалась на волю и устремилась к спасительному источнику. Врата рая открылись для нее, и оказалась она в цветущем, благоухающем саду, где звучали переливами божественные мелодии, где небеса опустились на землю, а земля, омытая дождем, легко, упоительно задышала. Может, они и были этими деревьями, птицами, небом и землей. Или же флейтой и виолончелью.
Они стояли нагие под дождем, слившись воедино, растворившись в мистерии страсти. А вокруг уже закручивалась, то приближаясь, то удаляясь, радужная спираль из всего остального, что некогда их окружало.
Почва задрожала и замерла. Подземные воды забурлили, прорываясь наружу. В тот же миг их подбросило вверх месте с каплями, камнями, листьями. Все лишнее развалилось на части и разлетелось в стороны, как щепки, а все нужное раскрылось, как лепестки цветка, и обратно сомкнулось, как поцелуй. Последний поцелуй.
Подобно аплодисментам, послышалось хлесткое, звонкое стучание капель. Крики сорвались с их уст, крики радости, блаженства, насыщения, изнеможения и торжества. Сильный, быстрый поток воды затопил долину. Воцарилось безмолвие. И они открыли глаза.
Дождь закончился, только с пологой крыши продолжали стекать и срываться вниз переливающиеся, прозрачные капли. Сквозь этот занавес хрупких кристалликов, как от света софитов, преломлялись и рассеивались золотистые лучи. Солнечные зайчики запрыгали по стенам, по полу, по всему классу, отплясывая под Канон в ре мажор Пахельбеля. Захотелось открыть окно и подставить руки под осыпающиеся дождевые кристаллики…
Это было неописуемо и незабываемо. Впервые ей так открылся Лоренцо. Симонетта знала, что и он восхищен ею. Столь чувственное соло, скорее всего, никогда не повторится. Будут ли они сожалеть? Сейчас это неважно…
А может, ничего этого и не было? Симонетта убрала флейту в чехол, попрощалась с учителем музыки и вышла из класса.
Похожие статьи:
Рассказы → Противоположности притягиваются
Я на самом деле только учусь). 
До красивостей мне еще далеко...
