Карманным фонариком он светил в изящную фарфоровую чашку. Туда он планировал налить горячего кофе. Напиток необходим был ему для бодрости, ибо он не спал уже долгое время. Струя кипятка равнодушно издавала негромкие звуки посреди ночной тьмы. Где-то далеко, на застывших в непонятном ожидании улицах и в тревожных дворах, бродили худые кошки и пугливые ежи. Он вспоминал, как сегодня, при свете дня, пронзаемого походками стройных красавиц, умудрился потерять зажигалку. Её пришлось долго искать. Отряхнув от пыли загадочным образом упавший предмет, он положил зажигалку обратно в карман джинсов. В блёклых витринах кто-то кого-то ждал, кто-то всматривался в россыпи окурков, сминаемых поверхностями спортивных ботинок. Купив банку консервов, он раскрыл без особого труда её складным ножом. Теперь от вкусных консервов почти ничего уже не осталось.
Последний кубинский коммунист поднялся на верхний этаж башни из слоновой кости, где висел на необычной стене портрет Гюстава Флобера, горестно вздохнул и застрелился из револьвера. Кровь с тихим плачем скорбной и стремительной агонии брызнула на непорочный потолок. Итак, последний кубинский коммунист свёл счёты с жизнью. А вот что писал в своей статье колумбийский журналист из Кали: «Кокаин больше не продают. Вернее, его производство и цепь поставок практически сошли на нет. Местное и центральное правительства смогли разгромить казавшиеся непобедимыми картели. Кали теперь наводняют любознательные и с виду добродушные туристы. У некоторых из них, правда, почему-то ампутированы один или два пальца. Но гротеск заметен на белых стенах частных владений, где танцуют причудливые тени. В рождественском и весеннем воздухе ощущается вкус спонтанных изменений. Слухи, не соответствующие коммуникативной этике, ходят о собаке, которая зачем-то притворилась петухом. Вроде бы собачья натура под гримом так и не была раскрыта. А лисы и австралийские кролики, ровно как и заводные бегемоты, денег никому никогда не дают».
Он по утрам выходил на работу, часто обувая фирменные тапочки. Он доставал корейские сигареты из ящика с рисунками и диаграммами, выполненными на обычных тетрадных листках в клетку. Украдкою он курил на рабочем месте. Кто-то из коллег его замечал это, но не сообщал начальству, не желая быть стукачом и подлецом. Он держался, как правило, особняком, не принимал участия в становящихся всё более частыми и радикальными забастовках. Он наслаждался своей автономией, целуя морскую воду, иногда коллекционируя солёную влагу возбуждённых глаз. Увы, нередко приходилось допоздна засиживаться дома за важными и малопонятными документами. Но кофе, бодрящий кофе помогал справиться с нагрузками. Увы, часто выключали свет по ночам, и тогда на помощь приходил фонарик, энергия батареек которого была почти неисчерпаемой.
В то утро ему дали пятидневный отпуск. Быстро истратив полученные деньги, он много времени проводил в гамаке, где были под пледом спрятаны обстоятельные энциклопедии средневековых обычаев. Когда же он вышел на работу, то вскоре его дом сгорел (скорее всего, это был поджог) и пришлось искать новые места для жизни, отнюдь не блещущие особым уютом. Немного позже он потерял и работу, но смог найти новый вид деятельности, записавшись в карабинеры.
Снежный покров и осенние ботинки. Тиски неразумного эгоцентризма и плакучие ивы. Медная шрапнель и золотые писсуары, подобные авангардистским фонтанам. Ножницы и пластиковые индукторы. Зажимы и внезапные пробуждения. Проливные приговоры и поднятые мышцы. Лунные кратеры и ванильное зрение. Трансгрессия и научные противоречия. Темпы социалистического счастья и нарывы знойного отчуждения. Химический хлопок и сновидческие иероглифы. Двойник кукольного театра. Оскал беззубого клоуна. Тарантул с головою из железа. Изумрудный оргазм и кислый суп. Генетические признаки удушья. Свободомыслие и дозы опьянения. Пыльные заслоны и причёски. Распятия и правила гигиены. Английский стук алжирских часов. Кукушка и абсурдный циферблат. Голая жизнь и изъятие внутренних органов. Отрицаемое небо и теряемое рабство. Мускулы и планетные заморозки. Насилие над кочевой сущностью природы. Натурфакты и резиновые буффонады. Ввод цифровых данных. Капсулы с бесполезным песком. Развёртываемые структуры и катастрофа гетерогенности. Разнобой и рассогласованность. Улитки, строящие плотины по своей воле. Фундаментальные знания о сетевых таинствах. Физиология распущенных свиданий. Восторг и устаревшие амплификации. Изначальное право на ложь и польза глухих сомнений. Деконструкция решётчатой основы. Анатомия и взгляд с холма. Мотив любви и гордого преследования. Мелкие запреты и продуктивность токсических опытов. Телепатия и рваная ткань. Чума, охватившая клавиши тифозных уголовников. Распад панической атаки. Бури и грубые увещевания. Государственные прививки и духовность. Детская игра и превращение невинного создания в чудовище. Фразы, записанные на обгоревших гимнастёрках и пнях. Мимесис, направленный на совершенный предел. Платформы и плач насекомых. Растираемая тушь и тиражируемая публичность. Хлопки глумливых пристанищ. Жезлы и карандаши. Подмостки и исчезающие чернила печальных блиндажей. Фрагментированные потоки информации. Стильные намёки и отрезки замкнутого на себя времени. Пожелание честных покупателей и избыточность ядовитого плюща. Размежевание и параллелограммы. Самоослепление и обретение внутреннего видения. Овраги и железнодорожные насыпи. Куски мохнатого жира и лексикография. Ковши с молекулами мимикрии. Сабли и матрацы. Джойстики и ложь во имя науки. Следопыты и пуленепробиваемые вожди. Изначальность белого квадрата в чёрном фоне. Экстерриториальность и франкизм. Святые мосты и тоскливые вагоны. Военные символы и допустимые пропорции табака под ногтями. Слепое счастье и социологические опросы. Влажная муштра и антипьесы. Абсурд бесконечных ударов часов. Фразы из самоучителя. Будничное поглощение пряников. Гантели и сомнамбулы. Хладнокровная турбулентность. Шкафы и складские помещения. Орнаменты мутных поясниц. Глянец сварливых кукол. Мольба о пощаде и обжигающая нормативность. Пытливость открытых глаз. Сквернословие и обуздание ядовитых плотин. Тренировочные суда слёзных училищ. Песнопевец и объективный идеализм. Нервность скрипок и гитар. Промахи ретроспектив и пошлых серенад. Скрытая камера и пылкая зависть оборванца. Синтаксическая связность и большинство голосов. Грузные кадеты и желанный солипсизм. Памятники героям-жертвам. Регулярные парки и обезличивание лесистой местности. Надзор, паноптизм и мармеладная дисциплина. Отбор и премиальный размен. Смех над претензиями управлять и чесотка. Храмы атеистических урн. Живительные разряды электричества и бананы, вылепленные из промокшей насквозь муки. Запасные доктрины и приёмы убеждения. Речь адвоката, похожая на блеяние простодушной овцы. Дрожжи растущих железных дорог и мода на путешествия. Хандра и сплин, не поддающиеся просветительской классификации. Секунда, длящаяся дольше аморфной недели. Катализаторы общественных игр, лишённые цельности характера. Раскрашивание морально устаревших ран и паук, стремящийся под гладкость плинтуса. Бытовая символика, грызущая пожелтевшую печень и нейтральные почки. Раздувание светящегося в темноте пня и воск автоматизированных эмоций. Асфиксия, проникшая внутрь здания для мыслей. Буквари и корректоры. Рассеянные взоры, блуждающие по холодным улицам химических цепочек. Долото и цирюльник, профилем напоминающий бритву. Наивное жеманство и простота взяточничества. Встреча отца и сына и требование замолчать. Болтовня как игра ради себя самого. Кончик лейки, утекающей в замочную скважину. Пустыни и сок витализма.
В последнюю ночь революции он по лестнице вылез из канализационного люка и опасливо огляделся. Ветер нёс из разных мест липкие агитационные листовки и запах обугленных остовов пылесосов, автомобилей, автобусов, трамваев и поездов. Он собирался уже лезть обратно, в укрытие, но вдруг на него с ночного неба снизошло маленькое облако. Своим непроницаемым туманом оно обволокло его и быстро перенесло на огромную высоту от земли, в область пушистых облаков и свинцовых туч, напоминающих мерзости. На твёрдой небесной основе его окружили многочисленные непорочные ангелы. Они звонко смеялись и играли на разных инструментах чудесную мелодию бесконечности. Ангелы вдохновили его. Он поселился в идеальной хижине, где повсюду лежали издания диалогов Платона, и там в скором времени сконструировал машину времени. С верой и благословением он на собственном изобретении перенёсся в недалёкое прошлое, взяв с собою карабин, меч и щит, подаренные ангелами, чтобы предотвратить события революции, всю важность которой могли постигнуть только мудрые и бесчувственные палачи.
