Через огневичную рощу, по горному ущелью…

Хота не любил охотиться здесь: слишком далеко тащить добычу до деревни, слишком близко проклятые земли, куда лучше не соваться. Но сегодня дичь словно нарочно уводила барса-охотника по каменистому ущелью, по крутым горным склонам в гиблые места.

Притаившись, Хота следил за горным козлом с похожими на отточенные сабли рогами. Животное стояло на коротком уступе и обдирало с камней редкий жёлтый лишайник. Нужно было занять выгодную позицию, чтобы одним точным прыжком свалить добычу.

Хищник подкрался на больших мягких лапах, и теперь от козла, безмятежного, не замечающего опасности, его отделял тот самый единственный прыжок. Огромный, непреодолимый для Хоты-человека. Барс прыгнул.

Козёл шарахнулся от его тени, упавшей на снег.

Выпущенные когти едва задели серую шкуру. Животное бросилось вверх по пологому склону, Хота с досадой проводил его льдисто-голубыми глазами. В который раз за сегодня он упустил добычу, а времени до вечера осталось уже не так много. Барс кинулся следом за козлом, решив догнать его во что бы то ни стало. Животное было молодым и крупным, такого семье Хоты хватит на несколько дней.

Козёл мчался впереди, взбивая копытами белые вихри. Барс едва не настиг его, но добыча скрылась в роще, среди огневиц, шуршавших на ветру пламенно-красной хвоей. Хота остановился. За деревьями начиналась местность, которую женщины в деревне считали проклятой духами. Дурная слава была неслучайной: здесь пропало немало охотников, только виной тому не злая магия, а частые обвалы и камнепады. Так считал Хота и другие мужчины деревни. Но какой бы ни была причина, охотиться в роще, в тени огневиц, чьи корни питаются соками мёртвых, никто не отваживался. Не дерзнул бы и Хота, но солнце клонилось к острым вершинам гор, новую жертву искать было поздно, а жена и дети ждали его с добычей. И барс бросился за ускакавшим козлом.

Хота нагнал жертву быстро. Глупое животное успокоилось и теперь жевало плоские лепёшки мха, распластавшегося на сером камне. На этот раз барс не промахнулся, но козёл взбрыкнул и поддел Хоту острыми витыми рогами. Бок обожгло, однако удар не причинил вреда, лишь выдранная шерсть упала в снег. Разъярённый барс свалил жертву, сдавил шею мощными челюстями.

Клок шерсти — небольшая плата. Мгновение Хота думал о том, что нельзя оставлять её здесь, на проклятой земле, но тут же отмахнулся от глупого суеверия. Прихватив зубами загривок мёртвого козла, охотник поволок его домой.

Несколько дней Хота вспоминал огневичную рощу: могучие, взрезающие лазурное небо стволы; ветви, горящие алой хвоей; запахи непуганой дичи. Его жена, Мэкои, непременно сказала бы, что никакая добыча не стоит того, чтобы рисковать ради неё жизнью. И Хота мысленно согласился, трогая пальцами мягкую кожу ошейника. Это разумно и правильно. Проклятие или обвалы — ходить в рощу больше не стоило, одного по-мальчишески отчаянного раза более чем достаточно.

Но как славно там можно было бы поохотиться!

Да, действительно славно оказалось бежать по пологому склону, ступать под тень огневиц, втягивая чутким носом барса запах свежевыпавшего снега. И пусть это было тысячу раз безрассудно, Хота не жалел, что пришёл сюда снова.

Может быть, сами духи звали его развеять людское суеверие? Он и рад был откликнуться, пройти по дикой огненной роще. Барс даже забыл об охоте, о непуганой дичи, которой грезил, желая вернуться в это место.

Деревья закончились, и Хота увидел слева крутой склон с приткнувшейся к нему старой лачугой. А на поляне, перед домиком, танцевала женщина. Единственной её одеждой были длинные чёрные волосы, доходившие до икр. Ветер, дунувший в морду барса, донёс нежный запах горной мяты. Хота не успел удивиться тому, что, подходя, не услышал ни звука, так его заворожило увиденное. Он шагнул назад, затаившись за древесным стволом, и стал наблюдать.

Из приоткрытого рта женщины вырывался пар. Дикая пляска, ведомая никому не слышной мелодией, разогрела обнажённое смуглое тело, и оно, не подвластное холоду горной весны, металось по заснеженной поляне, будто сгусток огня. Вот танцовщица остановилась, воздела руки к небу. Левая нога, от лодыжки до бедра украшенная чёрной татуировкой в виде змеи, продолжила отбивать ритм. На третьем ударе женщина сняла с шеи деревянные бусы, сложила их вдвое и, вытянув перед собой, принялась кружиться на месте. Поднявшийся ветер вторил воем движениям незнакомки, под его напором огневицы замахали ветвями так, будто тоже готовы были пуститься в пляс. Чёрные волосы танцовщицы, казалось, ожили. Пряди взлетали, обнажая то плечо, то спину, то округлое бедро, и тут же падали.

Хота не смог заставить себя уйти или хотя бы пошевелиться. Тело чарующе изгибалось перед ним, не позволяя отвести взгляд. Он даже представить не мог, что хоть одна женщина из его деревни вышла бы во двор нагой. Такое приличествовало лишь мужчинам, принимающим звериный облик во время охоты. Впрочем, как и татуировки, связывающие людей с духами. Танцовщица же нарушала все привычные законы так непринуждённо, будто именно её мир был самым правильным и естественным.

Мысли Хоты прервал короткий вскрик. Во время танца женщина оказалась совсем близко и заметила его. Она съёжилась и, не отводя от зверя неправдоподобно ярких зелёных глаз, стала медленно пятиться к лачуге.

Прервавшийся танец словно сдёрнул покрывало оцепенения с Хоты, но он не убежал, хотя следовало бы. Женатому мужчине нельзя любоваться другими женщинами. Но вместо того, чтобы скрыться среди огневиц, Хота поблагодарил духа за сильное звериное тело, данное на время охоты, и принял свой истинный облик. Тёмно-русые волосы с лёгкой проседью упали на плечи, ошейник из мягкой кожи, туго обхватывавший горло барса, повис на человеческой шее.

— Не бойся, — мужчина вышел из-за дерева и протянул руку к танцовщице. — Я не зверь.

Женщина ошеломлённо помолчала, а затем вдруг рассмеялась.

— Да уж, раздетого бородатого незнакомца, который минуту назад был ирбисом, бояться совсем не стоит.

— Прости, я не желал подглядывать за тобой.

Ничуть не стесняясь своей наготы, женщина расправила плечи, подошла к Хоте. Запах горной мяты стал сильнее.

— Что-то не больно верится.

— Я же мужчина, мне нелегко совладать с собой, если вижу красивую женщину. Красивую голую женщину, — добавил он, с трудом поднимая глаза на лицо танцовщицы.

Хота знал, что не должен вести разговор с этой бесстыдницей, но как ни старался думать о жене, из головы не выходила неукротимая пляска и смуглая кожа в просветах чёрных волос.

— Я вчера сон видела, — голос танцовщицы изменился, из него пропали шутливые звонкие переливы. — В этом вчерашнем сне уже начался сегодняшний день. И утреннее небо над горами выглядело таким бездонным в своей льдистой голубизне, что я стала в него падать. В жизни такого цвета не видела. Ни разу. Пока в твои глаза не посмотрела. Что это значит, ирбис? Зачем ты пришёл?

— Странно ты говоришь. И живёшь странно — одна, в проклятой роще, куда боятся ходить даже самые смелые охотники. Я на твою лачугу случайно наткнулся. В нашей деревне поговаривают, что здесь то ли злые духи, то ли ведьма живёт. Всё думал, что это выдумки. А может, правда? Может, ты и есть ведьма?

— Я? Ведьма? А ну-ка, посмотри повнимательнее! — Женщина отступила на шаг, откинула волосы за спину. — Чтобы самые смелые охотники сюда не ходили, ваши бабы и придумывают глупые байки. А места здесь правда опасные, под обвалами много людей погибло. Огневицы не просто так выросли. Только я тут совсем ни при чём.

Удержать внимание на её глазах стало вовсе невозможно. Лишившись последнего покрова, смуглое тело расцвело на фоне белого снега. Широкие бёдра танцовщицы плавно покачнулись, и Хота не мог решить, куда ему смотреть — на них или на пышную грудь, на стройные длинные ноги или вовсе на тонкую девичью талию.

— Как же тебя зовут, ведьма? — ухмыльнулся он.

— Сам придумай.

— Ну, точно ведьма, — нисколько не веря в это, сказал мужчина, смеясь. — Раз ты хочешь, чтобы я сам дал тебе имя, то буду звать тебя Тива, танцующая. Но моё имя придумывать не дам. Я Хота, белый.

— Ты кое-что взял у меня без спроса, Хота.

— Мы только встретились, как я мог что-то взять у тебя? Даже если бы хотел, мне некуда спрятать краденое.

— Твои мысли полны украденного, не надо быть ведьмой, чтобы это понять. Согласись, несправедливо. Что отдашь за подсмотренный танец?

— Ах, вот ты о чём… — В памяти Хоты, и вправду, не осталось уголка, который не занимала бы черноволосая красавица. — Чего бы тебе хотелось взамен? Как видишь, у меня ничего с собой нет, лишь я сам. Но мои пляски ты вряд ли оценишь.

Тива фыркнула, окинула Хоту придирчивым взглядом.

— Тогда отдавай часть себя.

Не дожидаясь согласия, Тива развернулась, побежала в дом. Она принесла маленький ножик.

— Ну что, разрешишь прядь волос срезать?

— Недорого же ты берёшь за свои танцы. Но зачем тебе мои волосы?

— Чтобы в следующий раз думал перед тем, как смотреть, не спросив разрешения.

— Больше не посмотрю, да и ты меня снова не увидишь, Тива.

Хота склонил голову, позволяя женщине отрезать ножиком волосы и, как только тёмная прядь легла в её ладонь, ушёл. Сделав несколько уверенных шагов, мужчина оглянулся, полностью уверенный в том, что видит это немыслимое, желанное тело в последний раз.

Теперь в огневичной роще остался клок выдранной шерсти и срезанные волосы. Но и Хоте удалось кое-что украсть из-под огненно-красных крон. Барс убегал в деревню с пылающим в памяти танцем.

На поляне, которую он покинул, возле домика стояла Тива, уже надевшая синее платье из тонкой шерсти. Глядя под ноги, она вертела в пальцах тёмно-русую с проседью прядь, срезанную с головы Хоты, и что-то нашёптывала. Затем встала на колени, разрыла руками землю и вытащила из-под крыльца кожаный мешочек. Распустила завязки на нём, затолкала внутрь срезанную прядь и улыбнулась: русые волосы легли аккуратным кольцом, обвив клок белой шерсти барса. Это было хорошим знаком.

Хота бежал очень быстро, словно боялся, что забудет дорогу домой. Его всё ещё преследовал едва уловимый запах горной мяты. Барс тряхнул головой и припустил быстрее, пока впереди не показался частокол, окружавший деревню из дюжины справных домиков.

На пороге своего жилища Хота с благодарностью отпустил духа ирбиса и вернулся к человеческому облику. Открывать дверь он не спешил, не хотел смотреть на жену, пока перед глазами стоял образ черноволосой красавицы. Его Мэкои не заслужила такого. Но холод, больно кусавший голую кожу, заставил Хоту войти внутрь.

Он молча надел рубаху и поверх неё коричневую малицу. Глаз на жену не поднял.

— Ничего страшного, — мягко сказала она, — с прошлой охоты ещё осталось мясо. А вечером и творог готов будет.

Мэкои говорила, развешивая на деревянных крюках холщовые мешочки, из которых в подставленное блюдо стекала сыворотка, распространявшая по дому кислый запах. Хота взглянул на жену — невысокую, русоволосую, с открытым лицом, не таившим ни тени лукавства, — и со вздохом опустился на деревянную лавку.

— Завтра снова пойду в горы. Будет добыча, обещаю.

Мэкои покрепче затянула завязки на мешочках с козьим творогом, вытерла руки белоснежным полотенцем, расшитым по краям красной нитью.

— Может, лучше сыну со свадьбой поможем? — жена повернулась к Хоте, нежно погладила по щеке. — Что это?

Мэкои, нахмурившись, потрогала волосы, жёстко топорщившиеся на виске, где срезала свою плату танцовщица. Мужчина непроизвольно поднёс руку к голове и почувствовал тепло пальцев жены.

— Это?.. — Хота отвернулся, не зная, как рассказать о случившемся, не солгав, но и не обидев Мэкои. — Я их отдал. Не спрашивай, зачем.

На несколько мгновений обычное ласковое выражение на лице жены сменилось строгим. Но вскоре неодобрительно поджатые губы расслабились, она поцеловала Хоту.

— Хорошо, я верю тебе.

Нежная, как всегда понимающая… Хоте стало совестно за то, как бесстыдно он любовался гибким телом Тивы. Никогда прежде не хотелось ему подглядывать за другими женщинами, ведь не было среди них ни одной лучше его жены. И дикая танцовщица, хоть и была редкой красавицей, не могла затмить любовь к Мэкои. Что же на него нашло?

— Я не уйду завтра, — Хота обнял талию жены и уткнулся лицом в мягкую шерсть её домашнего платья. — Сделаем для Яса самую весёлую свадьбу. Только подумай, через неделю у нашего сына будет собственная семья.

— Пусть живут счастливо, как мы всегда жили.

— Так и будет, Мэкои, так и будет.

Но как ни обещал себе Хота забыть о смуглых ногах, отбивающих ритм на снежной поляне, как ни клялся не думать о длинных волосах, чернее непроглядной ночи, во сне он увидел зеленоглазую танцовщицу. Женщина шла к нему нагая. Смеясь, коснулась пальцами виска с обрезанной прядью. И ничего Хота не желал сильнее, чем сжать её, прекрасную и дерзкую, в своих объятиях.

Утром он сказал жене, что пойдёт охотиться.

Тива поворошила угли в очаге, лицо обдало жаром. Она не замёрзла бы и без огня, но ради Хоты почти неделю приходилось натапливать маленький домик. Не было и дня, чтобы мужчина не появлялся на её пороге. И каждый раз во время прощания Тива читала в льдисто-голубых глазах решение не возвращаться.

Но она точно знала, что и сегодня Хота откроет дверь её дома, как обычно злой на самого себя. И невероятно красивый. Тива сладко вздрогнула, вспомнив его высокие скулы, дотронуться до которых было настоящим блаженством, тонкие напряжённые губы, скользившие по её шее…

Она подцепила потрескивавшие уголья медным совком, набрала полную грудь воздуха и дунула. Угли мгновенно остыли, из ярко-алых превратились в чёрные. Тива переложила их в деревянную ступку и растёрла пестиком. Получившуюся крошку высыпала на подоконник перед небольшим слюдяным окошком и на порог.

Хота вошёл, когда она подкидывала в очаг жаркие сосновые поленья. Тива не бросилась навстречу, осталась перед огнём. Ей нравилось, когда он сам подходил, нетерпеливый, тяжело дышащий после бега, и крепко обнимал. Но сейчас Хота остановился в дверях и не спешил целовать её шею и губы.

— Завтра в полдень у сына свадьба, — сухо сказал он. — Я не должен был приходить, а всё равно пришёл — так сильно хотел тебя увидеть. Но утром не проси остаться, я снова не смогу тебе отказать… Не заставляй оскорблять семью.

— Не попрошу, — покорно согласилась Тива. Она обернулась, как раз когда Хота переступил порог и закрыл за собой дверь. Его босые стопы не задели широкую полоску угольной крошки. Это хорошо, очень хорошо.

— Я только об одном попрошу. Поклянись, что исполнишь.

— Чего ты хочешь? — Хота подошёл к женщине и опустился на колени позади неё, зарылся лицом в мягкие, пахнущие горной мятой волосы.

— Скажи, что любишь меня.

Он выдохнул, окутав её шею теплом, заключил в объятия. Длинные бусы качнулись от прикосновения его рук.

— Сама ведь знаешь, иначе я не приходил бы.

Тива опустила взгляд на деревянные бусины. Вырезанные на них узоры приобрели цвета, хоть и неяркие. Пока что неяркие.

— Нет, скажи, скажи мне!

— Люблю.

Бусины стали переливаться оранжевым, пурпурным, карминовым… Правда, любит. Тива улыбнулась. Хота развернул женщину к себе лицом и поцеловал. Не нежно — сильно, до боли прикусывая её верхнюю губу.

— Иногда ты как зверь. — Тива заставила его отстраниться, легонько толкнув.

— Только с тобой.

— Правда? Превратись в барса! Хочу погладить.

— Это не для забав, — голос мужчины стал серьезным, но его руки говорили, что он не сердится из-за просьбы, — это только для охоты. Нельзя тревожить духов по пустякам.

— Я не пустяк, — голос Тивы стал сладким, как мёд, обволакивающим мысли. Она прижала подушечку большого пальца Хоты к своим губам. — Пожалуйста.

Мужчина провёл ладонью по её бедру, будто уговаривая забыть про каприз и предаться долгожданному удовольствию, но, увидев упрямое выражение лица Тивы, кивнул.

— Хорошо, но потом просить буду я.

Хота поднялся и отошёл от женщины. Встав посреди маленькой комнаты, он повернулся спиной и поднял лицо к потолку. Татуировки, увивавшие всё его тело, стали ярче, чётче. Они разгорались в такт неразборчивому монотонному шёпоту Хоты. Вдруг он пошатнулся, упал, но не успел коснуться пола — большие звериные лапы упёрлись в деревянные доски. Барс, плавно ступая, подошёл к Тиве и потёрся головой о её плечо.

— Ох, какой мягкий! — радостно воскликнула она, запустила пальцы в густую шерсть на загривке барса. Тива рассмеялась, звонко чмокнула его в прохладный нос. Огромный дикий зверь, позволявший прикасаться к себе, привёл её в восторг. Такой сильный, такой опасный, но слушается…

— А хвост дашь потрогать? — с хитрой девчоночьей улыбкой спросила она.

Барс обошёл Тиву по кругу и лёг за её спиной, вытянув лапы. Длинный пушистый хвост опустился на колени женщины. Она положила ладонь на мягкий чёрный кончик, тот недовольно дёрнулся, но лишь один раз.

— Вот я тебя и приручила.

Хвост выскользнул из рук Тивы и исчез. Хота, снова ставший человеком, лежал на полу, прижимаясь к её бёдрам, прикрытым лишь тонкой шерстяной тканью.

— Не приручила, — тихо возразил он, задирая синий подол.

Тива проснулась на минуту раньше Хоты. Через слюдяное окно видна была лишь чернота горной ночи.

— До полудня ещё далеко, — шепнула она, когда мужчина открыл глаза.

— Нужно уйти на рассвете, чтобы помочь с подготовкой к свадьбе.

Хота сел на узкой кровати, высвобождая руку из-под лопаток Тивы.

— Но сейчас совсем темно, дождись хотя бы сумерек, — взмолилась она.

— Мне кажется, что вот-вот рассветёт, — нехотя начал спорить с ней мужчина, но тут же сдался. — Я побуду с тобой ещё. Совсем немного…

— Да, ещё чуточку, — Тива поцеловала его в плечо, выскользнула из-под одеяла, потянулась, нагая, так, чтобы Хота полюбовался. — Пить хочу — умираю. Воды принесу.

Легко ступая, она подошла к двери, распахнула её, не выходя за порог.

— Видишь, черным-черно во дворе.

Когда Тива шагнула на покосившееся крыльцо, её ослепил яркий солнечный свет. Щурясь, она подбежала к колодезному срубу, зачерпнула ведро и вернулась в дом. Через порог она переступила аккуратно — не хватало ещё расплескать воду на полоску угольной крошки.

— Попей, — предложила она Хоте. — Попей и люби меня.

Длинные бусы на её шее так и пылали всеми оттенками красного.

Вырваться из объятий Тивы было ничуть не легче, чем из челюстей капкана. Но мысли о сыне помогли Хоте сбросить со своих плеч горячие ловкие руки, обещавшие все наслаждения мира. Сколько времени они провели на узкой койке, на полу у потухшего очага? Казалось, не меньше, чем ещё одну ночь, но маленькое окошко по-прежнему успокаивало глубокой чернотой.

Хота не мог поверить, что чувства так обманывают его, и, вопреки уговорам Тивы, шагнул за порог. Куда делась непроглядная темнота, заволакивающая слюдяную пластину в хижине? Солнце, немилосердно яркое, уже разгоревшееся в полную силу, насмехалось над Хотой из-за сверкающих горных пиков. Ещё немного, и оно заберётся на вершину неба, возвестив о том, что свадьбу Яса сыграют без его отца.

Быстро, насколько это возможно без риска оскорбить духа зверя, Хота зашептал ритуальные слова. Белоснежная шкура блеснула в солнечных лучах, и барс понёсся через огневичную рощу домой, к жене, к сыну, который никогда бы не простил Хоте опоздания.

Из головы никак не выходило чёрное окно и ночная мгла в дверном проёме домика Тивы. Как же так? Ничего перед собой не замечая, барс нёсся по плоским серым камням на дне бесконечного ущелья. Отвесные стены вздымались над ним, заслоняя пылающий шар, который вот-вот войдёт в зенит. Хота и не желал его видеть — так казалось, что время остановилось и ждёт, когда барс преодолеет горное ущелье, спустится по обрывистому склону на плато, где за частоколом пряталась деревня.

Обманула… Тива его попросту обманула. Колдовством заставила Хоту поверить, что предрассветные сумерки ещё нескоро. Да ещё и оплела объятьями, одурманила горячими поцелуями.

Ведьма. Она на самом деле ведьма!

Только разозлиться на Тиву у Хоты не получилось. Ведь и сам он, точно мальчишка, бегал к ней в поисках ласк и безудержных, невозможных в супружеской постели удовольствий. Смелая, дерзкая, ни на кого не похожая, эта женщина неодолимо влекла Хоту. Пусть будет хоть трижды ведьмой, отказаться от неё не хватит сил.

Когда барс вбежал в деревню, солнце укоряющим оком взирало на него с небесного пика. Он добрался до дома, уже зная, что никого там не застанет — все давно собрались на Праздничном Холме. Может, если поспешить, ещё можно успеть?

В комнате было так чисто, что даже пылинки не вились в струящихся из окон потоках света. На лавке лежали аккуратно сложенные льняные штаны и рубаха, яркая нарядная малица. У деревянной ножки притулились мягкие пимы, расшитые цветными нитями. Значит, Мэкои всё же надеялась, что он придёт, что не посмеет пропустить свадьбу сына.

Мужчина торопливо оделся и выбежал из дома. Когда он добрался до Праздничного Холма, окружённого хороводом берёз, солнце качнулось и начало медленное падение с вершины неба. Хота опоздал. Но почему же тогда не слышно было церемониальных песен? С белой берёзовой коры за мужчиной наблюдали глаза предков, нарисованные кровью горного козла. Его должен был принести Хота этим утром. И начертать священные символы на стволах.

Мужчина взошел на вершину холма, и все гости обернулись к нему. Церемонию задержали — Яс не захотел начинать без отца.

Жена Хоты стояла в стороне с опущенной головой. В расшитой синим и жёлтым бисером праздничной ягушке и капоре, украшенном позвякивающими серебряными пластинками, Мэкои выглядела совсем одинокой и несчастной. Увидев мужа, она вымученно улыбнулась. Хота боялся взглянуть в глаза жене, но подошёл и занял своё место между ней и маленькой дочкой. Он сжал ладонь Мэкои и осторожно погладил кончиками пальцев. Вздрогнув, женщина высвободила руку, сделала вид, что отряхивает меховую ягушку.

Хота опустил голову, понимая, что кругом виноват. Хоть Мэкои и не высказывала обиды, не обличала и не обвиняла мужа, он-то знал, что жена давно обо всём догадалась. Хота искоса глянул на неё — спокойную, полную достоинства — и с удивлением понял, что по-прежнему любит её. Возможно ли? Любить сразу двоих?

Тем временем старейшина закончил традиционное напутствие молодожёнам и отошёл в сторону. Яс снял одежду и встал напротив невесты. Всё тело юноши покрывали татуировки. Магические узоры были простыми, отцы сами наносили их на тела сыновей в течение нескольких лет. К пятнадцати годам на коже мальчика выбивали последнюю линию, и он становился мужчиной, способным вступить в брак и охотиться для своей семьи.

Прошептав обращение к духу, Яс обратился в барса. Невеста встала перед зверем на колени, откинула за спину косы, увитые шёлковыми лентами, и выгнула шею. Барс приблизился к девушке, раскрыл пасть и осторожно коснулся зубами доверчиво подставленного горла.

Когда Яс отошёл, она поднялась на ноги, приняла из рук своей матери ошейник из тонкой чёрной кожи. Зверь послушно прижал уши к голове. Невеста натянула на него тугой ошейник. Барс отступил на шаг, снова стал улыбчивым худеньким Ясом.

Хота смотрел, как сын берёт руки девушки в свои, и невольно вспомнил маленькие ладони Мэкои. Вспомнил, как они обменялись друг с другом истинными именами, точно так же стоя перед глазами предков, нарисованными кровью на стволах берёз.

Яс склонился к уху невесты и тихо произнёс своё подлинное имя, известное лишь родителям. Хота же в тот момент думал, как много лет назад отдал Мэкои ключ от своей души, шепнув ей: “Путь Правды”.

Тайное имя, данное ему родителями почти сорок лет назад, сейчас казалось настоящей издёвкой. Вот она, его правда — бегать к другой, умоляя жену ни о чём не спрашивать. Больше так нельзя.

Жители деревни окружили молодожёнов, и Мэкои тоже подалась вперёд, чтобы сказать сыну тёплые слова, но Хота удержал её подле себя.

— Беги к брату, — ласково шепнул он дочке.

Малышка выпустила его ладонь, но не сделала ни шага, лишь крепко вцепилась в рукав матери.

— Пусть уйдёт, я хочу поговорить с тобой.

— Беги, поздравь Яса, — сказала дочке Мэкои.

Девочка поджала губы, глянула в лицо Хоте. Он оторопел, поняв, что та вот-вот расплачется.

— Ты… — начала было она.

— Поздравь брата, — ровным голосом велела Мэкои.

Девочка развернулась и побежала, но не к Ясу, а прочь с Праздничного Холма. Хота проводил её тяжёлым взглядом, а потом поднял глаза на жену, чтобы произнести непростые слова. Она опередила его:

— Что ж, давай поговорим.

— Я был нечестен с тобой, Мэкои. Мне встретилась другая женщина, и я не хочу больше...

Жена жестом прервала его.

— Не нужно проговаривать то, что известно нам обоим. Что ты хочешь сообщить мне, Хота?

— Я уйду к ней, — произнести это оказалось так трудно, будто вместе со словами рухнула в пропасть вся его жизнь. — Но, как и раньше, буду охотиться и приносить в твой дом столько дичи, сколько нужно семье.

Мэкои робко положила ладонь на грудь Хоты. Треснула маска ледяного спокойствия, во взгляде жены появились мольба и отчаяние.

— Останься, — попросила она надломившимся голосом. — Чем я плоха? Только скажи, всё сделаю.

Как бы ему хотелось, чтобы Мэкои не произносила этих фраз. Хота знал, что не останется, но теперь уходить стало просто невыносимо.

— Не нужно. Не терзай себя напрасно, моё решение тебе не изменить.

Не грубо, но и не ласково, мужчина убрал руку жены со своей груди.

— Так не должно быть, не должно, — шептала Мэкои, пытаясь удержать его пальцы в своих.

Её речь заглушили резвые бубны, варганы и слова весёлой песни, с которой молодых принято было провожать домой.

— Не должно, — согласился Хота, — но тебе придётся меня отпустить.

Тива металась по дому из угла в угол. Она попыталась было заняться перебиранием высушенной руты, которая начала подгнивать из-за сырости, но через минуту попросту выбросила траву в огонь. Не слишком ли понадеялась Тива на свой приворот? Вдруг он усомнится в своей внезапно вспыхнувшей страсти, вспомнив про подаренную ведьме прядь волос? А что, если силы в чарах не достанет, чтобы заставить Хоту простить обман? Конечно, она всегда сможет найти другого мужчину, которого страстно, до безумия влюбит в себя. Чувство впитается в древние деревянные бусы, поддержит силу ведьмы. Но никого, кроме Хоты, она видеть не желала. Тива остановилась, как вкопанная, посреди комнаты, до крови закусила губу. Она готова была расплакаться от досады.

“Если вернётся, — поклялась себе ведьма, — рожу от него дочку”. Тива погладила бусы. Каждая линия, каждый виток, вырезанный на них, были заучены наизусть. Она получила древнее украшение на своё тринадцатилетие. В тот день её мать вырезала из рябины новую бусину, нанизала на нить и надела бусы на шею Тивы. И, передав свою силу дочери, ушла. Этот ритуал повторялся в роду горных ведьм из поколения в поколение. Если Хота придёт, через тринадцать лет Тива точно так же вырежет бусину для их дочери. “Из яблони, — отчаянно подумала она, — куда угодно пойду, чтобы найти”.

Дверь хижины распахнулась, как от порыва неистового ветра, гулко ударилась о стену. Но не ветер влетел в комнату, а Хота.

— Довольна теперь? — отрывисто, зло бросил он Тиве.

— Да, — выдохнула она, подошла к нему, прижалась всем телом. — Не могу без тебя. Хочешь — убей за это.

Хота схватил её за шею и посмотрел сверху вниз. Не понять было, что горело в его взгляде — желание задушить или желание овладеть. Пальцы Хоты давили на горло всё сильнее, но Тива не сопротивлялась. Раз уж пришёл, то не убьёт. Ведьмина красота или чары — что-то да остановит.

— Я заколдовала окно, чтобы ты остался подольше, потому что люблю. И ты меня любишь. Ну узнал, что я ведьма. Разве что-то изменилось?

Хота не отвечал долго, водил большим пальцем по шее Тивы, не сводя с неё глаз.

— Нет, — голос его стал хриплым. — Ничего не изменилось и не изменится. Только о тебе думаю.

— Значит, ты и должен быть моим.

— Не считай меня своим.

Хота отпустил Тиву и шагнул назад. Рука порывисто сжала ошейник, висевший на напряжённой шее.

— Всё ещё хочешь приручить? На, забирай! — прорычал Хота и, сорвав с себя ошейник, швырнул его в Тиву.

— А вот и заберу, — с вызовом крикнула женщина.

Она думала, что выманить у Хоты символ брака будет непросто. А он сам отдал. Ведьма скомкала ошейник, спрятала в карман на платье. Скоро эта кожаная полоска окажется в колдовском мешочке, зарытом под крыльцом, и тогда-то Хота точно никуда не денется. Тива получит над ним полную власть.

— И что теперь? — Хота стоял, широко расставив ноги, и часто дышал. — Что будешь делать со своим прирученным зверем?

Вот и всё. Он сдался. Ведьма возликовала.

— Буду любить его, — произнесла она нежно и, делая вид, что робеет, взяла Хоту за руку.

Он дёрнул женщину на себя, заставляя тесно прижаться. Сгрёб длинные волосы в кулак и потянул вниз. Тива покорно запрокинула голову, подставила приоткрытые губы для жадного поцелуя.

— Поклянись, что будешь со мной всегда, — прошептала ведьма. — Поклянись, иначе я умру!

Вместо того, чтобы обещать, Хота рванул вбок ворот её платья, приник губами к оголившемуся плечу. Ткань, которую он так и не отпустил, затрещала по шву. Тива впилась пальцами в спину мужчины, привлекая его невозможно ближе. Сам того не зная, Хота только что поклялся ей во всём на свете.

Свадебные торжества закончились поздним вечером. Невыносимый день натужного веселья и вопросов о Хоте, на которые Мэкои отвечала ложью, угас, остался в прошлом.

Вернувшись домой, женщина захотела сбросить с себя праздничную ягушку, растоптать капор со звенящими серебряными пластинками и разреветься в голос. Но одежда совершенно ни в чём не провинилась, недостойно было бы вымещать на ней свою обиду. Да и на печке спала младшая дочка, которой слёзы матери принесли бы много печали. Поэтому Мэкои просто тихо сменила праздничный наряд на серое домашнее платье и, не зажигая свечи, села за стол, сцепила пальцы в замок.

Она до последнего верила, что Хоту можно вернуть лаской. В те редкие минуты, когда он бывал дома и не избегал жены, Мэкои не затевала ссор. Она улыбалась, не позволяя себе думать о запахе горной мяты, впитавшемся в волосы мужа, заботилась о нём так, как никогда прежде, и при каждом удобном случае старалась то поцеловать, то взять за руку. Думала, он оценит, поймёт, вспомнит, почему прожил с ней двадцать пять лет.

Глупая! Дождалась, дотерпелась.

Мэкои сжала руки так сильно, что побелели костяшки пальцев. Когда в семье случалось горе, жители деревни шли за советом к старейшине. Так решила поступить и Мэкои.

Она выбежала из дома. А через пару минут уже рассказывала правду о том, почему Хота отсутствовал на праздничном застолье и как начал пропадать из дома после охоты, с которой он вернулся с обрезанными волосами.

— Ты мудрая женщина, Мэкои, — неторопливо проговорил старейшина, раскуривая длинную трубку. — Прийти ко мне было верным решением. И не рассказывать никому больше — тоже. Хота не виноват в том, что случилось, а благодаря разумности своей жены ему не придётся стыдиться взглядов друзей и родичей.

— Значит, вернётся?

— Конечно, — старейшина выпустил изо рта облачко сладковато пахнущего дыма, — ты же и вернёшь его. В далёкие времена бывали случаи, когда охотник убегал за дичью в опасные места, а потом забывал свою любимую. Мужчин заманивали злыми чарами ведьмы. Они использовали для приворота капли крови, волосы, зубы, ногти — всё, что могли украсть или выпросить у очарованных охотников. Иногда таким мужчинам удавалось вернуть разум, разрушив заклинание.

— Так сделай это прямо сейчас! Хота не должен оставаться в плену у ведьмы ни минуты!

— Подождём до утра. Тебе придётся идти в горы, Мэкои. А сейчас ночь.

— Старейшина, — Мэкои подалась вперёд, чтобы разглядеть за пеленой плотного дыма глаза собеседника. — Ты сказал, что я мудрая женщина. Так доверься мне. Справлюсь.

— Хорошо. Ведьма забрала прядь волос твоего мужа. И, наверное, что-нибудь ещё. Зарыла там, куда никто не ходит. Тебе нужно найти тайник и сжечь всё, что в нём найдёшь. Дух барса, покровителя нашей деревни, поможет тебе отыскать то, что ведьма забрала у Хоты. Я нарисую на твоих руках символы, которые помогут видеть духа. Он будет направлять тебя. А ты, чтобы направить его, зови мужа его истинным именем.

— Я всё поняла.

Старейшина вытащил с полки, едва видимой за дымом, иглу и попросил Мэкои вытянуть руки. А затем нацарапал на тыльной стороне её ладоней по большому глазу с вертикальным зрачком. Мэкои чувствовала, как жгут царапины, из которых кое-где стала сочиться кровь.

— А теперь позови духа.

— Как?

— Всем сердцем.

Мэкои не знала, что делать. Женщины не заучивали никаких ритуальных фраз для связи с духом. Подумала только: “Ты мне нужен”, — обращаясь то ли к призрачному барсу, то ли к мужу.

— Что сидишь? — с укором проскрипел старейшина. — Иди за ним!

За спиной Мэкои стоял снежный барс, ничем не отличавшийся от тех, в которых превращались мужчины деревни. Она протянула руку, попыталась тронуть зверя. Пальцы прошли сквозь пушистое ухо. В облаке дыма беззлобно хохотнул старейшина.

— Возьми, — он протянул Мэкои факел и кресало. Казалось, старейшине заранее было известно, что понадобится гостье. — Помни, найденные вещи нужно сжечь.

Барс вышел из дома через закрытую дверь. Женщина распахнула её и побежала за духом зверя, отчётливо видным в свете полной луны. “Путь Правды”, — мысленно позвала она мужа.

Призрачный барс вёл Мэкои к проклятой огневичной роще. Сложнее всего оказалось пробираться по ущелью, заваленному обледеневшими камнями. Наверное, женщина свернула бы себе шею, если б дух зверя не показывал каждый раз, куда нужно шагнуть. Но, даже ступая след в след за диковинным проводником, Мэкои оскальзывалась на серых камнях, наставила себе синяков и до крови разодрала бедро. Так что, оказавшись на пологом склоне с огневицами, она почти обрадовалась.

Дух барса повёл женщину внутрь рощи. К тому времени, как Мэкои оказалась на краю поляны с грязным покосившимся домишком, бездонное небо над горами раскрасили розовые рассветные лучи. Женщина чувствовала себя уставшей и несчастной.

Дух барса остановился под тенью деревьев. Мэкои замерла рядом с ним. Дверь дома-развалюхи распахнулась, и на поляну вышел Хота. У Мэкои внутри будто всё оборвалось. Она бы побежала к мужу, но призрачный проводник заступил ей дорогу. А Хота превратился в барса и убежал. Он всегда уходил охотиться с рассветом…

Когда Хота скрылся за стволами огневиц, дух подвёл Мэкои к крыльцу, встал на нижнюю ступеньку. Женщина принялась разрывать руками землю прямо под лапами барса. Почва здесь не промёрзла, а, наоборот, была удивительно мягкой и тёплой. Вскоре пальцы Мэкои наткнулись на что-то плотное. Вскоре в руках женщины оказался кожаный мешочек. Она распустила завязки. Внутри лежала прядь русых с проседью волос, клочок слипшейся шерсти барса, а под ними — ошейник Хоты. Как он мог его отдать? Что за чары заставили совершить подобный поступок?

Мэкои поблагодарила духа барса, и тот исчез. Женщина пробралась к крошечному слюдяному окошку, заглянула в дом. В маленькой неуютной комнате стояла узкая кровать, а на ней спала черноволосая женщина. Разглядеть её как следует не удалось. Да и зачем? Мэкои уничтожит заклинание, и сердце Хоты сможет выбрать, кто ему дороже. Если она узнает, что соперница хороша или дурна собой, ничего не изменится.

Чиркнув кресалом, Мэкои зажгла факел. Колдовской мешочек со всем содержимым сгорел, будто никогда его и не было.

Хота бежал по пологому склону, поросшему огневицами, и мысли его были далеки от дичи и охоты. Он нечаянно спугнул горного козла, беспечно искавшего под снегом лишайник, и даже не бросился догонять. Убьёт — придётся нести добычу в деревню, снова видеться с Мэкои… Хотелось же вернуться к Тиве, встретить дерзкий взгляд зелёных глаз, любоваться длинными чёрными прядями, разметавшимися по льняной простыни. Сколько времени он уже провёл вдали от запаха горной мяты? Целое бесконечное утро.

Барс остановился. Огневицы, пылавшие в лучах полуденного солнца, шептали только её имя. Хота больше не мог противиться этому зову. Ну и пусть охота вышла неудачной. Скорее, скорее вернуться к Тиве!

Он вошёл в маленькую хижину и увидел женщину, как всегда сидевшую у очага, как всегда ждавшую его прикосновений. Мужчина приблизился и сел возле неё. Дотронулся пальцами до острого подбородка, заставив посмотреть в глаза. Каким же красивым было её лицо, какими манящими — губы. Их всегда хотелось целовать. Всегда, но не сейчас. Тива вдруг показалась совсем чужой.

— Неудачная охота? — спросила она, неотрывно глядя в глаза Хоте.

— Я не мог о ней думать и вернулся.

— А о чём же ты думал?

— О тебе, — ответил он и обнял женщину, надеясь, что прикосновение вернёт чувство.

Но не ощутил ничего.

Тива была всё той же, но её близость больше не дурманила, не будила желание. Хота выпустил женщину из своих рук и покачал головой.

— Что? — встревожилась она.

— Не знаю. Зря я пришёл к тебе вчера.

— Как… Как это? — Тива сузила глаза, вцепилась в плечо Хоты.

Её ладонь показалась горячей, как раскалённая кочерга. Он сбросил с себя руку женщины и поднялся.

— Я ушёл от жены и кинулся к тебе, ни о чём не думая.

— Потому что любишь меня! — воскликнула ведьма. — Сам говорил! Говорил ведь? Или откажешься от своих слов?

— Не откажусь. Но… — Хота не закончил, заметив, как под ногами Тивы пробежали язычки пламени. — Ты дикая, сумасшедшая!

— Но ведь тем тебе и нравлюсь!

— Я не могу остаться. Это всё — безумие.

Мужчина направился к двери.

— Нет, не смей, не смей уходить! — Тива схватила его за запястье. Там, где она прикасалась, на коже оставались ожоги. — Ненавижу тебя! Ненавижу!

Хота не ответил, отшатнулся, высвобождая руку. Красивое лицо кривилось от ярости. Таким он видел его впервые. Не медля более, мужчина рванул на себя дверь и шагнул за порог ведьминого дома.

— Вернись! — выла за спиной Тива. — Вернись!

Он не вернулся. Обратившись барсом, Хота понёсся прочь. Ему хотелось убежать подальше от маленькой лачуги, её хозяйки, от всех этих дней, будто вырванных из чужой жизни и против воли вшитых в память. Вдруг сзади послышался жаркий треск занявшегося дерева. Барс оглянулся. Дом Тивы горел.

Огонь охватил хижину мгновенно. Языки пламени принялись обгладывать иссохшие доски двери, которую захлопнул Хота, и тут же перекинулись на стены. Яростные вопли ведьмы сменились жалобными, полными ужаса мольбами.

— Спаси меня! Спаси, пожалуйста! Мне больно, Хота, больно!

Он стрелой полетел обратно, задыхаясь от чёрного дыма. Хотел броситься в полыхающий дом, но потолочная балка, охваченная огнём, перегораживала вход. Тиву было уже не спасти.

В отчаянной попытке выбраться ведьма выбила слюдяную пластинку. Высунувшись по пояс из узкого оконного проёма, сорвала с шеи бусы. И тут же скрылась в вихре искр — рухнула крыша домика. Крик умирающей ведьмы взвился до небес и оборвался. А потускневшие бусы змеёй заскользили прочь от пылавшего дома.

Хота стоял и смотрел на объеденные огнём доски, оставшиеся от хижины. А потом он побежал. Через огневичную рощу, по горному ущелью, вниз по обрывистому склону, к деревне, где был его дом.

Похожие статьи:

Рассказы → Портрет (Часть 2)

Рассказы → Обычное дело

Рассказы → Последний полет ворона

Рассказы → Портрет (Часть 1)

Рассказы → Потухший костер