- Ладно, - помолчав, сказал Ратислав. – Завтра-послезавтра, как смогу на коня сесть, попробуем всеми силами выйти. Раз татары на отряды разбились, можно будет их частями бить.
Но назавтра выступить не получилось – Ратьшу не пустила мамка. Смешно? Наверное, но Меланья встала на пороге землянки и сказала, что выйдет на улицу боярин только, переступив через ее труп. Ратислав и сам чувствовал, что еще не готов долго держаться в седле, а тем паче, биться в полную силу, потому мамка осталась жива. А на следующее утро к нему ворвался взъерошенный Прозор и крикнул с порога:
- Боярин! Татарове из Рязани ушли! И из окрестностей ее то ж! Впусте от татарвы вокруг!
- Ушли? Куда? - Ратьша вскочил с лежанки, сел на ее краю.
- Вверх по Оке. К Коломне, должно. - Я послал два десятка за ними. Будут гонцов слать, сказывать, куда идут. А доложили об уходе ворогов вои из того десятка, которого я давеча хватился. Проследили они за основным войском татарским, что под Рязанью стояло, потому и задержались. Сказали, в хвосте войска обоз идет. Не быстро.
- Обоз под охраной? – вскинулся Ратислав.
- Охраняют, - кивнул Прозор. – Тысячи три, а то и все пять. Добрые вои. Все конные. С нашими силами не возьмем. Пощиплем если только.
Ратьша ненадолго задумался. Решил.
- Выступаем прямо сейчас. Едем в стольный град. Посмотрим, что там сталось. А уж потом подумаем, что дальше делать.
И вот Ратислав в Рязани. Стольном граде. Вернее, в руинах города, ставших кладбищем для его обитателей и жителей окрестных селений. Ратьша приоткрыл сомкнутые веки. Они продолжали подниматься по Борисо-Глебской улице и как раз поравнялись с собором, по имени которого улица была названа. Напротив собора, через небольшую площадь, когда-то стоял епископский двор. Теперь от него осталась только часть забора, за которым была видна груда обгорелых бревен. Самого Евфросия убили вместе с женами вятьших людей Рязани тогда в Спасском соборе, где они молились во спасение стольного града.
А Борисо-Глебскому храму досталось. Видно, кто-то из защитников города попытались закрепиться в нем и дать отпор, прорвавшемуся за стены врагу. Перед главным входом густо в несколько слоев навалены ободранные догола тела. Вроде, по большей части, мужские. Собор выгорел изнутри. Плитка розового мрамора, облицовывавшая его стены, частью обвалилась от жара, раскаленных изнутри стен, частью закоптилась от пылавших со всех сторон пожаров. Золотые купола прогорели и провалились внутрь. Как смогли татары поджечь изнутри храм? Греческий огонь?
Ратислав направил коня к главному входу. Сорванные створки дверей, тоже освобожденные от золоченой медной обивки, валялись справа и слева. Огонь их не тронул. Боярин остановил Буяна перед валом тел, спрыгнул с седла, кинул поводья остановившемуся рядом Первуше, перекрестившись, ступил на обледеневшие тела, миновал их, вошел под своды собора. В нос ударил запах гари и горелого мяса. Нет. Татары не использовали здесь дорогую горючую смесь. Оттеснив защитников на хоры и полати, они навалили в притвор и середину храма бревен и досок и подожгли, желая, видно, выкурить упрямых русских. Но от огня занялись деревянные части храма, огонь поднялся к куполам, испепеляя все и вся…
Невидящими глазами Ратьша смотрел на закопченные дочерна стены, на которых когда-то красовались, радующие душу, золотисто-голубые фрески. Потом пошел в середину главного зала, глянул вверх в круглый барабан, лишенный купола, на виднеющееся там серое зимнее небо. Под ногами хрустнуло. Глянул на пол. Не прогоревшие бревна? Нет. Оказывается, не прогоревшие черные кости. Ратьша вздрогнул. Сделал шаг назад. Опять хруст. Опять кости. Теперь, когда глаза привыкли к полумраку, он увидел, что черными костями, смешанными с погасшими головнями, усеян весь пол. Стараясь унять, колотящееся где-то в горле сердце, Ратислав аккуратно, стараясь не наступать на останки, двинулся к выходу. Вот и дверь. Он вышел на улицу. Перебрался через вал голых тел. Встал рядом с раздувающем ноздри, дико косящимся на мертвецов Буяном. Насыщенный гарью и запахом мертвечины воздух, после страшного смрада внутри храма показался чистым, как в осеннем бору поздней осенью. Он вдохнул его полной грудью, обернулся, снял шлем с подшлемником, перекрестился на обезглавленный собор. Его люди спрыгнули с коней, обнажили головы, закрестились.
Ратьша забрался в седло и, продолжая держать шлем в левой руке, погнал Буяна дальше по Борисо-Глебской улице. Его догнал Прозор, тоже ехавший с обнаженной головой. Поравнялся. Ратислав глянул на воина-монаха, спросил, с трудом разжав стиснутые зубы:
- Своих татары, смотрю, убрали. Хоронили где?
- Лазутчики доносили: жгли они своих противу Исадских ворот. Громадный костер сложили. Слой поленьев – слой упокойников, слой поленьев – слой упокойников. И так с десяток слоев. После по тому месту несколько раз конями проехали, чтобы, значит, пепел растащить по всему полю. Видно, боятся, что глумиться будем над могилами ихними. По себе судят, ироды…
