INVICTUS

     Публий Корнелий, пропретор Валентии и бывший легат Шестого Победоносного Легиона, стоял на самой высокой башне Лугуваллиума и напряженно вглядывался в серые декабрьские сумерки. Там вдалеке, за лимесом, собирались в скопления сотни огней — пикты, взбудораженные вестями о поражении и гибели Магна Максима, большими силами перешли границу. Последние два месяца он только и делал, что мотался с остатками своих войск по провинции, выманивая нападавших на себя, чтобы позволить беженцам, в большинстве своем женщинам и детям, уйти за Вал. Хвала всеблагому Митре — это удалось. Почти всем. Публий невольно поморщился при воспоминании о картинах, что они застали в нескольких маленьких городках на востоке, куда дикие горцы успели нагрянуть раньше их. Зрелище не для слабонервных. С тех пор его легионеры перестали брать пленных, и уже никто даже помыслить не мог о сдаче.
Сегодня его поредевший отряд укрылся, наконец, за надежными стенами Лугуваллиума — главного опорного пункта на западе Вала. Черным от недосыпа, шатающимся от ран и усталости воинам требовалось дать хоть несколько дней, чтобы отдохнуть и придти в себя. Надлежало позаботиться и об их семьях, что также собрались здесь. Хотя спокойствия, судя по скопившимся за рекой вражеским силам, и не предвиделось.
— Ужин готов, мой господин! — поднявшийся на башню юноша прервал тягостные размышления пропретора. — Терция беспокоится, что все остынет.
— Сейчас иду, Адриан, — мальчишка был сыном погибшего товарища Публия и иногда бывший легат думал, что и его сын мог бы быть сейчас таким. Мог бы… Но что сожалеть о несбывшемся? Патриций вздохнул и стал осторожно спускаться по стертым каменным ступеням…
     Дома, а здесь, в городе у него было небольшое владение, стол уже был накрыт. Но даже прекрасная еда и выдержанное вино — повар к приходу хозяина расстарался вовсю — не могли отвлечь от мрачных мыслей. Поэтому ужин прошел в тягостном молчании. И лишь под самый конец Публий, осушив чашу кипрского вина, улыбнулся прислуживающей весь вечер юной рабыне:
— Все было очень вкусно, утром передашь мою благодарность повару, Солис!
Девушка смущенно покраснела и потупилась. «Солис» (солнышко) — этим прозвищем господин, будучи в хорошем настроении, называл ее вместо данного при продаже имени Терция. За ласковую улыбку и копну золотистых, с рыжеватым отливом, волос. Скрип открываемой двери напомнил рабыне об ее обязанностях — подхватив целебную мазь и полотно, она устремилась вслед за хозяином.
Содрав с себя всю одежду, Публий с наслаждением растянулся на ложе и закрыл глаза. Нежные девичьи руки незамедлительно стали втирать лекарство в воспалившиеся рубцы от недавно полученных ранений. Пряный запах лечебных трав витал в воздухе, наполняя тело жизненными силами. Хорошо! Словно и не было многодневных трудностей похода. Уже не ноют оставленные оружием пиктов раны. И снова хочется радоваться жизни…
— Солис, — мужчина, не поворачивая головы, чуть дернул плечом, — заканчивай со своими мазями.
     Девушка опять покраснела. Она была совсем неопытна и неумела в любовных делах — хозяин был ее первым и единственным мужчиной. Все кумушки Лугуваллиума судачили, что он в ней нашел — «ни кожи, ни рожи, ни женского умения угождать мужчине» — так что сразу отвалил приезжему работорговцу запрошенную сумму. Городским сплетницам было невдомек, что есть женщины, за мягкую улыбку которых можно отдать все богатства мира. Но Терция — Атвунн, как называли ее погибшие при пиратском набеге родители, что в переводе с языка вотадинов значит «кроткая», всем своим сердцем почувствовала тягу Публия. И нисколько их сближению не мешало его высокое положение. Испокон веку мужчины захватывают да покоряют, и женщин в том числе, чей удел ждать и принимать, покорно растворяясь в своем избраннике и придавая ему тем самым силы для новых свершений.
Дыхание патриция участилась и девушка поспешно отошла к столу, вытирая руки. Лукаво покосившись на открывшего глаза Публия, она очень медленно, нарочно поддразнивая его, приспустила с плеч тунику. То, что ему нравится смотреть на ее обнаженное тело, девушка поняла давно, с самого первого раза, и с тех пор не упускала случая подогреть мужское желание. Но в этот вечер…
 
— Хоть мне и говорили, но я не верила, что мужчины бывают такими грубыми и нетерпеливыми, — проговорила Терция сквозь слезы, когда высвободившись из его рук, села на ложе. Затем, спохватившись, что может обидеть возлюбленного, робко погладила Публия по плечу.
Он молчал, не зная, куда девать глаза. Потом глухо произнес:
— Я больше никогда не буду с тобой таким.
— А если целый год не увидимся?
— Тогда не знаю. Ты правильно поняла — наверно, поэтому. И еще потому, что вымотался за эти месяцы и вдруг испугался, что потерял мужскую силу. Стыдно об этом говорить…
— Ничего не стыдно. И вообще ничего ни перед кем не стыдно, — она прижала его голову к своей груди и ласково взъерошила короткие поседелые волосы. — Лишь бы только тебе было хорошо со мной.
— Мне хорошо с тобой.
— А ты сам еще до конца не знаешь этого, и я тоже не знаю, — девушке пришло в голову, что если им и снова будет так же плохо друг с другом, как в эти первые минуты, то не быть им больше вместе. Но все ее женское естество не могло поверить в худшее, потому что чувствовала к нему такую нежность, которую, наверно, нельзя чувствовать отдельно, без того, чтобы возлюбленным не стало в радость взаимное слияние. Ей хотелось скорей испытать еще раз, какова будет их новая близость. Неужели правда им опять будет плохо? Но память вдруг подсказала, как Он сказал о себе, что смертельно вымотался в эти дни. Атвунн, мысленно ругнув себя, снова опустилась на ложе рядом с мужчиной и крепко прильнула к нему, чувствуя, как медленно разгорается в нем новое желание.
— Не пугайся, — Публий, не отнимая тяжело легшей ей на плечо руки, заглянул в заплаканные глаза, — Я больше никогда не буду таким грубым. Никогда. Ты не боишься?
— Не боюсь, — прошептала девушка, стиснув зубы от страха, что им опять будет нехорошо.

— Прибыли на переговоры трое посланцев от вождей пиктов, — Адриан, заявившийся с утра пораньше, проводил долгим взглядом светящуюся, как утреннее солнышко, Терцию, и повернулся к стоявшему у столика патрицию. — В полдень они хотят говорить с тобой, мой господин.
— Они не испугались, что их головы будут выставлены на копьях над городской стеной? Любопытно…
— Пикты передали, что верят в честное слово и мудрость Падарна Бейсрудда. Ты ведь обещал, что прибывшие говорить о мире будут неприкосновенны.
— Как, как они меня назвали? Патриций Алый Плащ? Забавно. Скажи, что я согласен и жду их у себя через три часа. А пока давай сюда Марка Валерия и срочно!
 
— Кингилл, сын Клума! Давно ли ты со своими дамнониями в панике улепетывал от моих всадников, — Публий, не вставая с курульного кресла, с усмешкой поглядел на вышедшего вперед рослого широкоплечего мужчину, оставившего у дверей двух своих спутников, — а теперь пришел сюда, в Лугуваллиум, что-то требовать?
— Военное счастье переменчиво, Падарн Бейсрудд, Владыка Кровавый Плащ! Селговы, дамнонии, карветии и вотадины объединились и желают сами быть хозяевами на той территории, что вы, римляне, зовете Валентией. Мы готовы милостиво оставить жителям нижних земель их никчемные жизни — нам пригодятся послушные рабы. Ты же и твои воины можете даже увезти свое имущество, если уберетесь туда, откуда пришли ваши предки. Иначе…
— Блистающий Митра свидетель, — побуревший от гнева пропретор поднял руку, останавливая говорящего, — если бы я не дал клятвы, то вколотил бы тебе эти слова обратно в глотку. За тысячу сто сорок лет, что стоит Вечный Город, квириты не соглашались на столь позорные условия и, пока я жив, не согласятся… А для дерзких у нас всегда наготове мечи…
— Ты зря думаешь, Падарн, что мы, пикты, живем в полной глуши и ничего не знаем о событиях в остальном мире. Знаем. Например, про то, как Максен Вледиг забрал почти всех воинов острова и погиб далеко за морем. А вот ты не знаешь кое-чего! Но я расскажу об этом: Койл ап Тегван согласен отдать нам эти земли, если мы признаем его правителем в Эбруке и станем его союзниками на севере. Так что подумай хорошенько — наших воинов десять против одного, и помощь к тебе не придет ниоткуда! Мы будем ждать ответа до захода солнца, — посланец развернулся и вышел из атриума.
— Так вот почему все мои просьбы о помощи оставались в Эборакуме без ответа, — горько прошептал Публий. — Но напрасно хитрый Коэль надеется скрыть предательство от всевидящего Митры. Не зря сказано в пророчествах :
Если солжет ему
Глава ли дома, общины или страны,
Запятнав себя обманом доверившегося,
То Митра воспрянет,
Гневный и оскорбленный,
И разрушит он и дом, и общину, и страну!
 
     Атвунн, увлекаемая Адрианом, торопливо спускалась по каменным ступенькам вниз. Ее сердце сжималось от страха — почти никого из женщин не допускали в святилище Митры, о котором среди женской половины Лугуваллиума, особенно поклоняющихся Христу, ходили самые разные слухи. Что она там увидит?
Но ничего особенного там не было — два десятка мужчин, по большей частью уже знакомых ей подчиненных пропретора, обступили простой каменный алтарь.
— Возлюбленные братья мои, — Публий поднял кратер с вином над выбитой в камне надписью Solis invictus Mithraе, — сегодня радостный день, когда снова являет Он нам свой светлый лик, за что возблагодарим Его поднятой чашею!
Капли густой кроваво-красной жидкости омочили поверхность камня. Затем священный потир с вином пошел вкруговую и каждый из присутствующих прикладывался к нему, отпивая маленький глоток.
— Теперь же, коль поджимает нас серп безжалостного Сатурна, вынужден перейти я к делам мира сего, — он мотнул головой и Адриан подвел к нему девушку. — Терция, именуемая также Атвунн, объявляю всем, что с сего дня ты свободна и вольна идти куда пожелаешь. Вот свиток, заверенный в канцелярии префекта.
— Я уже надоела тебе и ты прогоняешь меня, мой господин? — девушка со слезами отстранила протянутую грамоту.
— Бери и стой молча, у нас мало времени, — нахмурившийся Публий перевел взгляд на замершего рядом молодого человека. — Я нарекаю тебя своим сыном — Адрианом Корнелием или на местном наречии — Эдерн ап Падарн — и завещаю все свое имущество. С одним непременным условием, что ты позаботишься обо всех живущих в моем имении, что расположено на Моне, и в особенности, — он ласково погладил Терцию по плечу, — об вот этой златовласке.
— Клянусь, отец! — юноша сделал шаг вперед и ударил себя кулаком в грудь. — Обещаю, что никогда не посрамлю твоего имени!
— И, наконец, последнее. Марк Валерий, мой старый боевой друг! Настало время тебе оправдать звание Солнечного Проводника! Как только стемнеет, корабли должны уйти из городской гавани. Плывите на Мону. Там сейчас будет единственное место, которое не затронет всеобщая резня…
— А ты? А как же ты, Публий?
— Всеблагой Митра слышал мою клятву не позволить ступить врагам на землю Лугуваллиума. Ну, а кроме того, должен же кто-то обеспечить вам отход. Решение мной принято и неотменимо, а в ваших силах за оставшиеся часы помочь мне сделать так, чтобы пикты навеки прокляли этот день…
 
     Когда уже совсем стемнело, не дождавшиеся ответа вожди пиктов, отдали приказ на штурм города. Но вскоре подоспевшие гонцы принесли удивительную весть — на стенах никого нет, город пуст!
— Доблестные воины! Эти трусливые дети волчицы позорно бежали! Город ваш! — распаленные жаждой наживы пикты устремились к центру города, где располагались самые богатые дома, игнорируя бедные домишки, робко жавшиеся к городской стене. Никто не придал никакого значения вспыхивающим то там, то здесь огням. И напрасно. Очень скоро вторгшиеся были окружены огненным кольцом, навстречу которому двигалось второе. Заранее политое маслом дерево вспыхивало от одной искры. А со стены цитадели продолжали лететь на город зажигательные стрелы.
Озверевшая от ярости, боли и сознания, что ее провели, толпа ринулась туда. Ворота цитадели не смогли устоять под натиском погибающего в огне зверя. Но перед храмом Солнечного Бога его встретила стена щитов. И сталь ударила в сталь…
 
     На корабле, борющемся в ночном море с волнами, двое напряженно всматривались в далекое зарево.
— Эдерн, — Терция подняла на юношу заплаканные глаза, — я ведь так и не сказала Ему, что у меня будет ребенок. И не успела спросить, какое дать имя сыну…
— Дашь то имя, что подскажет твое сердце, — Адриан обнял ее и укутал своим теплым плащом, — а я обещаю заботиться о нем, также как Публий все время заботился обо мне.
— Тогда я назову его Кунедда, в честь моего доброго господина.
 
     Лучи восходящего зимнего солнца с трудом пробились сквозь дым и копоть, исходящих от обгорелых развалин того, что лишь вчера еще было цветущим городом Лугуваллиумом. Помедлили, словно ужасаясь картине разрушений, и остановились на скромном, залитом горячей человеческой кровью, камне с одним-единственным ясно читаемым словом — INVICTUS.
 
А Британия медленно, но неуклонно погружалась в хаос Темных Веков.
 

Примечания.
Валентия — провинция в Римской Британии, к северу от Вала Адриана
Койл ап Тегван — Коэль Старый жил в период между 350 и 420 годами, захватил северную столицу Эбрук (Ebоracum, Йорк), чтобы править в северной провинции Римской Британии. Его женой около 387 года стала Истрадвала, дочь Годеона ап Конана, правителя Думнонии. В конце IV века Коэль расширил свои владения на север до вала Антонина.
Кунедда ап Эдерн — валл. Cunedda ap Edern, лат. Cunetacius, англ. Kenneth; ок. 390, Гододин — ок. 460, также известный как Кунеда Вледиг (валл. Wledig) — вождь племени вотадинов, основатель королевства Гвинед. Кунеда является полулегендарной личностью, сведения о его жизни представлены в основном материалами литературного характера.
Лимес — римский оборонительный пограничный вал. В данном случае имеется в виду Вал Адриана — на севере Британии.
Лугуваллиум — древнеримский город-крепость (ныне Карлайл), крайняя западная точка Вала Адриана.
Магн Максим, он же Максен Вледиг — (лат. Magnus Clemens Maximus валл. Macsen Wledig, ок. 335 — 27 августа 388) — император-узурпатор Западной Римской империи в 383-388 годах.
Мона — римское название острова Англси у северо-западного побережья Уэльса.
Сегодня радостный день, когда снова являет Он нам свой светлый лик — день рождения Митры-Солнца праздновался 25 декабря.
Селговы, дамнонии, карветии и вотадины — основные племена, населявшие земли к северу от Вала Адриана.
Солнечный Проводник (heliodromus) — одна из высших (шестая из семи) степень посвящения в митраизме.
Solis invictus Mithraе — непобедимому Солнцу-Митре

Похожие статьи:

Рассказы → Долгая дорога в рай

Рассказы → Преодоленное проклятье

Рассказы → Там, вдали, за Стеной...

Рассказы → Эль-Буэно

Рассказы → Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!