…Асфрид любила ее рассказывать, когда наш Осмунд уж чересчур расшалится – сказку про ётуна-людоеда, что забирает к себе непослушных детей. «У-у-у, – воет ветер в трубе, гуляет по коньку крыши, злой, косматоголовый, – унесу-у, по полям разнесу-у!», Осмунд жмется к переднику матери – страшно. У-у-у, а вдруг и вправду придет?
А он услышал – и в самом деле пришел, налегке, одетый, как странник, с мешком за плечами, и я отворил ему дверь, и дал отдохнуть с дороги, и усадил за стол вместе с женою и сыном, и он ел и пил, пока не потянуло в сон, а после – предложил мне партию в шашки…
***
– Гра-ха-ха-ха! Проиграл, проиграл, вчистую продулся! – сметая шашки, Скрюмсли поднимается из-за стола, высокий, головой в потолок, ётун в получеловеческом обличье, морозными, выцветшими глазами смотрит на меня и Асфрид. – Теперь, как мы и обещались – беру, на что глаз ляжет.
…Старая прялка Асфрид.
…Лавки, застеленные истертыми шкурами.
…Глиняные горшки над очагом.
– Зачем Осмунда из дому услал? Думаешь, не найду? – рыком перекатывается по комнате, Скрюмсли раздается вверх и вширь, из пасти – от уха до уха – выпячиваются кабаньи клыки, черные, серпами загнутые когти со скрипом проходятся по половице. – Ар-ргх! Под утро вернусь. И если обманывать вздумаешь…
***
Той ночью Асфрид не спала – сидела, камнем застыв в изголовье Осмунда, а я молился – впервые за всю свою жизнь, по-настоящему, искренне молился, и должно быть поэтому – меня услышали.
…Он был худой, как жердь, без правого глаза, а под полями широкой шляпы его дремали, нахохлившись, два ворона. Он щелкнул пальцами – тр-рак! – и Осмунд стал дымчато-белым, прозрачным, как родниковая струя, истек, покружившись в воздухе, пшенично-золотой горошиной в ладони Асфрид, и ворон на правом плече одноглазого трижды крикнул «кар-р!», и начался рассвет.
…золотой и желтый, точно бескрайнее пшеничное поле. «Тр-рак! Виу!» – у Скрюмсли в ладонях – остроточеная коса, колосья солнечно-наливными волнами омывают колени его, тысячи, мириады свежеотобранных зерен. «Кар-р!» – взметая крыльями придорожную пыль, ворон поднимается к небу, Скрюмсли ворчит, выбирая из глаз набившийся сор.
– Думаешь, не найду? Гра-ха-ха-хах! – смех Скрюмсли раскалывает небо серебряно-белою вспышкой, тяжелые, грозовые капли дождя вминают в грязь медвяно-желтые зерна, «тр-рак!» – Скрюмсли размалывает колос каменно-жесткими пальцами. – Попался, попался!
…песок и пыль. Черный в молниево-белом, ворон кружится над полем, сжимая в клюве ускользающе-гладкое зерно, и новая ночь приходит вместе с ним, черная, как вороньи перья.
***
Асфрид молилась вместе со мною, и он пришел – сияюще-светлый, из лунных лучей спустился к изголовью Осмунда, легкий, словно лебяжий пух. Острым, как клюв, носом, коснулся щеки – и Осмунд обратился в свет и луну, распался на тысячу звезд; подхваченный черно-густою тенью, прозрачно-тонким пером скользнул в руки Асфрид, и, вскрикнув по-птичьи, остроносый исчез, и вновь наступило утро.
…белое, точно лебяжьи крылья. «Вз-з! – Скрюмсли натягивает тетиву, с рассерженным пчелиным жужжанием стрела уносится в небо. – Пи-иун!» Облака наливаются густо-красным, темные, как перебродившее ягодное вино, вскипают над головой; цепляясь крыльями за бритвенно-острый воздух, лебедь падает вниз – белый, невесомо-легкий, словно лунная тень.
– Думаешь, не найду? Ар-р-ха-ха! – Скрюмсли ловит тени пальцами-сетями, источенными, точно морские скалы, кончиками клыков, вгрызается в аппетитно-белое, и белое становится красным, ошметками мяса и перьев липнет к черной, заросшей шерстью губе. Скрюмсли кривится, сплевывая на землю.
– Вот ты где! Попался! – ветер везде и повсюду, свистит по-птичьи, хватая с ладоней пегое от крови перо, прицелившись, с размаху швыряет в небо, пылающее закатно-багровым, и Скрюмсли грозит кулаком заходящему солнцу, и ночь пляшет черным в широких, звериных зрачках его.
***
Он появился на третью ночь – рыжий, как заходящее солнце, выплыл из пламени очага, и, пачкая половицы угольно-черным, склонился над Осмундом, словно заботливый лекарь.
– Рыба, – зеленые, по-лисьи хитрые глаза его блеснули, точно озерная ряска. – Не помогла земля, не справился ветер – я спрячу его под водой. Рыба. Кровь. Кремень и железо.
И сделался огненно-красным, от головы до кончиков пят, и зашипел, размахивая руками, точно вода, вскипающая над очагом, и звонкие искры-чешуйки, пылающие ржавым, летели от рук его, и падали на кожу Осмунда, и Асфрид била передником, пытаясь потушить. «Пш-ш…» – Осмунд плавился зажженною свечкой, кипящими каплями воска жег пальцы Асфрид, текучий, быстрый, исчезающе-малый, словно рыбья икринка, и рыжий смеялся, и, сжав икринку между ногтей, нырнул с головой в восходящее за окнами солнце…
…рубиново-красное, точно икринки в брюхе у камбалы. Лениво шевеля плавниками, она плывет – в зеленых зарослях кувшинок, и сплюснутое лицо Скрюмсли над водой не кажется ей по-настоящему страшным. «Ба-аум!» – стоя по колено в воде, Скрюмсли замахивается острогой. Мертвенно-серая, в рыжеющих пятнах ржавчины, острога скалится десятками иззубренных ртов, кусучими стальными зубами рвет спину и плавники, вбивая рыбу в топкое, мутно-грязное месиво ила.
– Арг-ха-ха-хах! Попался! Попался-таки по-настоящему! – Скрюмсли зарывается пальцами в ил, выдавливая в ладони розовые икринки. – А думал, что не найду…
Вода цепляется за ноги, толкает в затылок и спину упругими лапами, точно заигравшийся кот, едкой, колючею шерстью вязнет между зубами. «Мя-аур!» – Скрюмсли захлебывается, когтями взрывая податливо-мягкие волны, и солнцем сияющие икринки танцуют над головой, и ночь опускается с неба – темная, как грязно-озерный ил.
***
– Скажи Осмунду – пусть бежит так быстро, как только сможет, – он ждал нас за сараем, точно коня, оседлав перевернутую лодку, и с мокрых, всклокоченных волос его стекали наземь огненно-красные струи. – А я сделаю все, что в моих силах. Кровь. Копье. Огонь и железо.
Гра-ха-ха-хах! Точно тяжелый, кузнечный молот раз за разом ударял в наковальню – Скрюмсли шел, головой в небеса, шагами раскалывая землю, Скрюмсли-ётун, Скрюмсли – Тысяча Глаз, и, путаясь ногами в высокой траве, Осмунд пустился бежать, и каменная великанская длань тенью накрыла его у двери сарая… и Скрюмсли завыл, по-звериному страшно, когтями выдирая из горла кусучее, как жало, копье.
Тр-ршш! Быстрый, словно надвигающееся пламя, он выметнулся из-за стены…
…и резал и шил, кроваво-красными стежками, острый, как костяная игла, и Скрюмсли распадался на лоскуты, черными, обгорающими кусками плоти прятался в землю, и птицы пели над ним серебряными голосами, и огненно-золотой пыльцой осыпали цветы – желтые, как восходящее солнце.
***
«Фр-рщщ!» – похлебка бурлит над очагом, пенится, рассерженно идет пузырями, Осмунд хнычет, дуя на обожженный палец – злая вода! «У-у-у, – эхом свистит в трубе, – унесу-у…» Асфрид обнимает сына.
…А я закрываю дверь поплотнее, чтоб дом не выстудили сквозняки, и долго смотрю на огонь – красный, как кровь, без устали бегущая в наших венах, и радуюсь про себя – тому, что даже в самых жестоких сказках есть неизменно счастливый конец.
Похожие статьи:
Рассказы → Обычное дело
Рассказы → Портрет (Часть 2)
Рассказы → Последний полет ворона
Рассказы → Потухший костер
Рассказы → Портрет (Часть 1)
