Сливочный туман клубился за чертой лужайки, уже не делал попыток пересечь невидимую границу. Ежуля долго приручала его к порядку, ругала, когда он не слушал, и наливала блюдечко молока, когда вел себя. В последнее время туман к порядку привык, вел себя по кругу, белым очерчивая зелень, не выбрасывал языки-отростки в сторону изумрудной травы, огромного дерева с двумя дуплами, где обитала Душа филина, меняющая между мирами. Душа страдала подагрой воспоминаний и судорогами упущенных возможностей и оттого часто путалась, протаскивая сквозь пространственно-временной прокол вовсе не то, что заказывали Ежи.
Семейство занимало лужайку с незапамятных времен. Уже и грубо сбитая вышка в самом центре зеленого круга покрылась веточками и пустила корни, и Ежуля подросла, превратившись в прехорошенькую ежишку с блестящими бусинками глаз и носа и изящными розовыми лапками, а туман все бежал цирковой лошадью в белых лентах, а дуб желтел — к лету и зеленел — к осени. Маленькая Ежуня любила бросать желуди, на которые был богат старый дуб, в верхнее дупло. В нижнее – не разрешала Душа филина, ругалась непотребными словами, топала призрачными ногами и укала по ночам, мешая спать. На поглощение собственного семени дуб реагировал всегда одинаково – в нем что-то шумело, гудело, сливалось, дзынькало и – оп-ля! – в нижнее дупло выпадал некий предмет. Однажды, к удивлению всего семейства, в дупло упал Ежец. Был он длинноногий, большеухий и длинноносый. Но едва увидев его фарфоровые, полупрозрачные уши Ежуня забыла обо всем на свете. Скоро ночи наполнились пыхтением и топотком, приглушенным смехом и – однажды – тоненьким жалобным писком, ознаменовавшим продолжение рода.
Нынче у подножия скрипучей лестницы на вышку стоял заматеревший Ежец, нетерпеливо поводя черной пуговкой носа. Сверху, подрагивая пышным задом, спускался Ежей, уже предвкушавший вкусный завтрак и долгое валяние в теплом коконе сна, натянутом по самые уши. Ежец недовольно щурился на нерасторопного родственничка, но таял, едва кидал взгляд на мягкие иголки розового сморщенного клубочка, подрагивающего во сне на руках Ежуни. Эманации совместного, посвященного новому существу, восторга, слаженно двигались вокруг в замысловатой харе-мамбуре.
— Так как же мы, все-таки, его назовем? – в сотый раз спрашивал Ежец супругу.
Та молчала. Они уже перебрали все известные имена, но ни на одно сердце не сделало стойку.
— Ладно! – Ежец проводил взглядом Ежея, буркнувшего что-то невразумительное про «доброе утро, если оно, конечно, доброе» и потрусившего к завтраку, и погладил Ежуню по колючкам на макушке. – Не грусти, боевая подруга ежа! Придумаем! Он же такой маленький пока…
Он чмокнул ее в нос и полез на лестницу, придерживая одной лапой розовый узелок с припасами.
— До вечера, дорогой! – крикнула ему в спину Ежуня. – Не задерживайся!
— А это если твой братец на работу не опоздает…, — донеслось до нее сверху.
Ежуня вздохнула, глядя на его удаляющиеся иголки, потом подарила папин поцелуй проснувшемуся ежонку и понесла малыша под дуб – учить ползать в мягкой перине шуршащей листвы.
***
Оживленно потирая пятками друг об друга, Ежей кусал от большого красного яблока, водруженного на общий стол. У стола ножек не было – лишь черенок, да и не стол это был, а сухой дубовый лист. Иногда Ежуня дела уборку – то есть выкидывала старый лист и стелила новый. Ежец тоже иногда мастерил ремонт. Одна ступенька лестницы постоянно отваливалась от вышки и падала вниз. И каждый раз он терпеливо прибивал ее обратно, намурлыкивая под нос песню бравых Ежовых штурмовиков.
Из-за спины жующего Ежея послышалось кряхтение и дыхание с присвистом – словно старый паровоз набирал пара в котел, скашливал дым, приближался…
Ежей недовольно поморщился. Он не любил, когда ему мешали есть. «Я ем, значит, я есть!» — сказал он однажды и очень гордился придуманной фразой, размахивая ей налево и направо, как фанат своим видавшим виды мирового футбола шарфом.
— Все жрешь? – беззлобно спросил Ежусь, выковылял из-за его спины, устроился рядом, потирая колючую поясницу. Иглы старого ежа были совершенно белыми. – Начал бы, что ли, думать…
— Это головой? – уточнил Ежей. – Она занята.
— Вижу, – усмехнулся старик, – она у тебя вместо пуза.
Он помолчал, задрав голову, вгляделся в молочные пласты тумана, щурился подслеповато. Потом сердито ткнул Ежея палкой промеж лопаток.
— Вверх посмотри. Что ты там видишь?
— Ничего, – пожал плечами Ежей и снова покусился на огрызок.
— Если здесь – ничего, – Ежусь постучал костлявым кулаком Ежейский затылок, – то и там – ничего не увидишь!
Ежей перестал жевать.
— А на хрена мы тогда с вышки смотрим в небо? – спросил он. – Зачем это все?
Ежусь поморщился.
— Не туда ты думаешь, хотя… В твоем случае и это показатель…
И ворча и охая, старик поднялся и ушел к самому краю поляны, уселся там, свесив ноги в пустоту и уставясь в белизну туманного. Молодые ежи к границе лужайки не приближались – не зачем было. Только Ежуня поила туман молоком и иногда, смеясь, ловила лапами отростки, которыми тот ее щекотал в благодарность. А вот Ежусь в последнее время повадился все ближе и ближе подходить к обрыву видимого, пока не стал – вот как сейчас – подолгу неподвижно сидеть, свесив ножки и глядя в туман. Он не боялся туман, и туман его не боялся. Махал белыми ладонями перед остановившимся взглядом деда, обращенным куда-то внутрь себя, цеплялся за иглы с обломанными кончиками, толкал под руку – чтобы погладили.
— Ну, дед… Сам ты… показатель! — обиделся Ежей, покрепче прижал к себе огрызок и отвалился на боковую.
Ежусь долго сидел на краю, вздыхал, думал туман, но вдруг, оглянувшись, с интересом посмотрел на вышку. Поднялся и поковылял к ней, краем уха радуясь смеху Ежуни, играющей в листьях с малышом.
— Эй, на вахте!
Тотчас показалась над краем помоста серьезная морда сторожа.
— Чего, дед? – поинтересовался Ежец.
— Я к тебе лезу! – пояснил тот, отбросил палку и принялся медленно взбираться вверх.
— Сам дурак! – немедленно прокомментировала Душа филина.
— Дед, может не надо? – запереживал Ежец. – Сверзнешься ведь!
— Мал еще, меня учить! Я сюда лазил, когда ты… когда тебя в проекте не было!
— Был он в проекте. Шифр 080-3999-2460, — возмутилась Душа.
— Во дурак! – просипел Ежусь и цепко ухватился за сильные пальцы Ежеца.
Взошел на помост, отдышался, упершись в колени. Огляделся орлом.
— Знаешь, – сказал он Ежецу, – ида-ка ты домой. Я тут за тебя до вечера подежурю.
— Но, дед! – запротестовал еж.
— Не спорь! – прикрикнул старик. – Тебя семья почти не видит – все вкалываешь и вкалываешь. А там под дубом малой твой первые шаги делает. Так и просрешь ведь великую радость бытия!
— Правда, что ли? – Ежец расплылся в улыбке. – Шустрый какой парнишка! Весь в меня. Но ты, если чего, зови. Ладно, дед?
Тот молча толкнул его к лестнице. Дождался, пока топоток утихнет, и подошел к перильцам, с которых уже облетели тонкие желтые листочки.
Ежусь смотрел вперед. Сколько он себя помнил – а кроме себя помнил он, кажется, все поколения ежей, когда-либо стоявших на вышке – ежи были впередсмотрящими существами. Его дед дежурил, дед его деда и все остальные щуры и пращуры, от которых остался лишь туман. Туман воспоминаний, легкий флер генетической памяти, кровной прелести рода. Что было там, кроме тумана? Было ли там что-то кроме тумана? Или только будет? И был ли туман? Или они просто видели его?
Замерев, дед смотрел вперед. Там танцевала беличья кисточка воображения, создавая картины неведомых миров, в которых он так мечтал побывать. Туман клубился, и взгляд старого ежа клубился вместе с ним, вытекая из души, словно мерцающий дым…
***
Ежец недовольно смотрел на сладкие сны Ежея. Тот сопел в огрызок, который не отпускал от себя далеко, обнимая всеми четырьмя лапами.
— Ежиху ему надо, вот что! – осенило ежа. – Мяконькую, но игольчатую. Вот, как ты у меня!
Стоящая рядом Ежуня лукаво улыбнулась. Она прекрасно умела стелить. И спать с ней было мягко. Почти всегда.
Их глаза встретились. Ежиха осторожно положила ежонка на опустевший дубовый листок и, не сговариваясь, они дружно потянули огрызок из объятий разомлевшего Ежея. Тот бормотал во сне, ловил сладкие мечты разочарованными ладошками, но не просыпался. А ежи тащили огрызок к дубу, раскачивали и метали, словно ядро, обгрызенное ежиной коррозией. Душа филина недовольно укнула сверху, на что оба – опять-таки не сговариваясь и дружно – покрутили лапами у висков.
— Молчит, однако! – задумчиво протянул Ежец, заглядывая в пустое нижнее дупло.
— Сам дурак! – заявила скрытая в листве Душа филина.
— Надо было целое яблоко кидать! – сообразила Ежуня. – Завтра так и поступим. Я сегодня еще желудей наберу, авось Дерево нам яблоком отдаст.
— Дереву – крону Густава! – согласилась Душа филина. Она долго молчала, и теперь ей хотелось пообщаться.
— Совсем спятил! – возмутился Ежец. – Несет, чего не попадя. Эти перемены между мирами его окончательно ополоумили!
— Я – двудольчатый! – гордо заявила Душа и почесала лапой за ухом. – Одна доля – там, одна – здесь!
— Решено! – обрадовался Ежец и чмокнул Ежуню во влажный нос. – Вот бы еще придумать, как ежонка назвать…
***
— Не уснул тут? – послышалось со стороны лестницы.
На помост взбирался Ежец с отдышкой и лишним весом.
Ежусь сморгнул. Над поляной стояла ночь. В кроне дерева возилась Душа филина, роняя желуди, листья и упущенные возможности. Внизу ежи укладывали малыша спать. У того болел животик, он капризничал, сердито взмахивал крошечными лапками и смешно морщил розовый нос.
— Помочь слезть? – осторожно поинтересовался Ежец.
В глазах деда еще мерцало что-то такое… что-то такое, для чего он бы никогда не нашел слова в своем лексиконе.
— Сам! – буркнул тот.
— … дурак! – ехидно констатировала Душа филина.
Ежусь тяжело полез вниз, ощущая, как дрожит старческая немощь в лапах. Но на последней ступеньке не удержался – подколол стражника.
— Ты там не усни, смотри, солдат! Смирно стоять, вперед смотреть!
— Стою… — подтвердил Ежей, зевая. – Смотрю.
Дед сильно подозревал, что Ежей выбирал ночные дежурства исключительно из-за возможности поспать на посту.
Когда Ежусь подошел к ежам, малыш уже угомонился. Сладко посапывал на груди Ежуни, свернувшись в клубочек и уткнув нос в розовые пяточки.
— Вечеряете? – спросил Ежусь, хотя и так было понятно.
— Мы поспорили, – смущенно призналась Ежуня. – Ежец говорит, что нет никаких чудовищ! А я говорю, что он не знает – есть они или нет. И никто не знает.
Старик пожевал губами, устроился поудобнее.
— Есть, дочка. Я знаю.
Ежец подался вперед.
— Ты сам видел?
— Собственными глазами. Сидел как-то, думал, смотрел туман. Вдруг оттуда глянула морда длинная, глазищами захлопала, пасть открыла – а там зубы желтые, огромадные! И на своем чудовищном языке что-то мне сказала…
— А что, что сказала-то! – Ежец блестящими глазами следил за рассказчиком. Его кулаки сжимались и разжимались. Выражение решительной мордочки говорило: «Эх, дайте мне только это чудовище!». Он был боевым ежом, наш Ежец!
— Да я помню что ли?
— Ну, деда! – Ежуня умоляюще сложила лапки.
— Э-э… ага? Нет, не то! Угу?
«Уугук!» — донеслось с дуба.
— Сам дурак! – не оборачиваясь, заключил Ежусь. – А! Вспомнил. И-го-го! О как!
— Круто! – сказал Ежец.
— Страаашно! – добавила Ежуня и крепче прижала к себе ежонка. – Умеешь ты, деда, страшные истории рассказывать!
— Укладываться давайте! – заключил дед, вставая. – Поздно уже.
— А ты куда? – удивилась Ежуня.
— Пойду с туманом посижу. У него, как и у меня, бессонница.
Ежуня обеспокоенно смотрела ему вслед. Не выдержала, толкнула ежа в колючий бок.
— Слушай, он на самом краю сидит! Задремлет, да и свалится туда…
— Оставь его в покое, – Ежец сворачивался в клубок. – Дед знает, что делает…
***
Ежонок проснулся рано. Родители сладко спали. Малыш повел во все стороны носопыркой, и, учуяв восхитительно-шуршащие, смешно-щекочущие-пяточки листья, направился в сторону дерева. Но лапки еще плохо слушались – путали следы совсем не в ту сторону, куда звал нос. Поэтому, когда нос уткнулся в туман, оба очень удивились. Сиреной возопила Душа филина. Проснувшиеся ежи забегали по поляне, изыскивая дитя. Туман бдил. Осторожно пощекотал поросшее пушком пузико, заставляя отодвинуться от края.
Только Ежусь так и сидел на краю – сгорбившись, неподвижно. Мысли его текли плавно и размеренно, переправлялись через реку времени на дырявых челнах памяти, приставали к берегу, где плясала розовощекая девушка-юность в радужных одеждах весны.
В дереве зашумело, забулькало и заворчало, как в сальмонеллиозных кишках. В нижнее дупло глухо уронилось… нечто.
— Ох, грибочки-ягодки! – донеслось из темноты и попой вперед оттуда полезло что-то объемное.
Подхватившие малыша Ежи с любопытством ждали. Через несколько минут затрудненного сопения, бурчания и возмущения их взглядам предстала полная ежиха, с кокетливо наколотой на иголочку над ухом вишенкой.
— Это где ж я очутилась, ежи добрые! – даже не оглядевшись, заголосила она. – Спала себе, никого не трогала, и хренак!
— Это не хренак, это прокол в ткани мироздания! – раздался сверху недовольный голос потревоженной Души.
— Сам дурак! – не задумываясь, отвечала ежиха.
Ежуня и Ежец, переглянувшись, одобрительно улыбнулись друг другу. Ежиха между тем уже подошла, приветливо протягивая лапу.
— Ну, будем? Ежанна. А вы?...
С башни кубарем скатился колючий шар, подпрыгивая, подскочил к их ногам, развернулся в Ежея, изо всех сил выпячивающего грудь.
— Ежей я! А это мои родственнички. Какая у вас вишенка привлекательная…
Взяв ее под локоток, он повел ее за дуб, совершенно забыв про неоконченное дежурство.
— Говнюк! – засмеялся Ежец. – Будет мне смену должен.
Он поцеловал Ежуню в нос, поцеловал еще один нос – значительно меньших размеров, и поспешил на покинутую вышку.
***
В овальной зале БакРоГак было триста тридцать три зеркала, ведь она так не любила перемен. В последнее время в моду вошли кривые зеркала – они искажали пространство и время, и она всерьез задумывалась, а не прикупить ли парочку, поставив их друг напротив друга. Экие искажения бы вышли! Сейчас, в огромном, похожем на озеро ртути зеркале отражался ее реснитчатый глаз. Реснички были взволнованы, охали и перешептывались – хозяйка проявляла интерес к ареолу их обитания.
БакРоГак внимательно разглядывала содержимое блистательного ока: нынче при взгляде в двести восьмидесятое зеркало почудилась ей соринка в глазу. Зеркало едва дышало, давая максимальное увеличение. Доминантный зрачок БакРоГак стоял точно по центру дендритово-малахитовой радужки и смотрел вперед. Рецессивные – хаотично перемещались в пределах внутренних границ зеленого пятна. И – точно! – к краю радужки прилепилось неподвижное пятнышко. Соринка! БакРоГак осторожно, чтобы не повредить око, сняла ее и брезгливо дернула щупальцем, стряхивая…
***
Ежуня с улыбкой следила, как ежонок толкает носом блюдечко с молоком. Малыш уже подрос и довольно быстро бегал. Теперь она учила его кормить туман. Туман довольно клубился. Ежиха перевела взгляд в его молочные глубины: где-то там исчез старый Ежусь, добавив туману воспоминаний и оставив после себя легкий флер генетической памяти, кровной прелести рода. Спустившийся с вышки Ежец обнял ее, проследив за взглядом.
— Скучаешь по деду, да? – тихо спросил он.
Она молча кивнула. Ежец крепко прижал ее к колючему боку.
— Оставь его в покое, любимая. Дед знает, что делает. И всегда знал! Скажи мне лучше, как же нам ежонка назвать?
— Я придумала имя… И другого не надо! – Ежуня улыбнулась, запрокинув голову и глядя в туман. Но в глазах ее отразились звезды. – Я назову его Ежусь!
***
Ошеломленную Вселенную наполнил ликующий писк! Раскинув лапы, летела к свету колючая душа – и в призрачных глазах старого ежа больше не плескалась молочная муть. В них, как в ртутных озерах, отражались звезды…
Похожие статьи:
Рассказы → Spes – Credo
Рассказы → Старинный замок
Рассказы → Лишь человек
Рассказы → Туман
Рассказы → С утра туман висел густой
Чудо, как хороши ))
