Кузнец Вакула и мотоцикл "Кьюриосити"

Этот текст я обнаружил недавно в закромах своего старого компа. Прочитал, можно даже сказать, проникся и решил, что просто оставлю это здесь с посвящением одному из наиболее плодовитых авторов сего сайта. Ну и Уильяму Берроузу, конечно=).

[cut=Читать далее...]

Мы только немного разошлись в стороны, а потом дверь с сухим щелчком захлопнулась за ней. Стояла осень. По бульварам ветер нес чугунные листья, подхватываемые золотыми метлами дворников, улетавших в селение на том берегу. Что за приятель магометанской веры прятался в моем соседнем кармане?  Я и не представлял. Видел только, как он нехотя выпрыгивает из коробки, как будто пытается хватить за хвост мясной окорок. А в это время мы заходим в гасиенду и донья Изабелла встечает нас бутылкой изабеллы и начос. А белочка с желтыми глазами проявляет свои фотоснимки, сидя в комнате с красным смехом и гамадрилом Сергеем, который зашел сюда за новой дверью, так как старая прохудилась. И были они как сироп. И наследовали землю как абрикосовое желе в жестяной банке из-под афродизиаков, которыми управдом Игнат Тишинов смазывал чресла перед состязанием в шашки. Кто отвадил кво вадис от пушек, полных лисьего меха, его меха, который он менял на базаре на тушки снусмумриков и сибирских эмигрантов. А полярники из норильского эдема скорбно вели своих дев к зеленому саду, где зрела полая мякоть ландышевых гнезд, амфитеатрами раскинувшихся над поймой реки. Золотые аборигены мерцали фотовспышками своих юпитеров, как похищенный клювом орла Ганимед в радиоактивном Торе молота. Педель сцепления с реальностью заклинило, как реостат Чернышевского, который оставался неподвижен, пока не пришла Эсмеральда и не сделала ему книксен. Мы жили в опочивальне музея естественных выделений, выделяясь вовне посредством кондитерского шприца с некондитерскими заусенцами на шершавом теле. Принц сказал: время пришло, и теперь вы все свободны. Языковая энропия утратила над вами власть, как усталого полярника оставляет стужа, когда он входит в чум своего генетического отца. ДНК мандрагоры свернулось калачиком под стендом с изображением птицы-торйки в разрезе. Тройку все время торкало торкорезом, рассекающим сумерки богов в пространстве незакрытых гештальтов. Он нырял в гештальты розовокрылой амебой и выныривал шизим соколом под облакы, а большевики в 17 году все большели, краснели и вызревали, как тронутая морозом смородина колосится при свете черного солнца. Они свершили свой обряд и отдали накипь взамен адъюльтерированным представлениям о временах супружесих уз. Ничто не вечно под колесами армейского виллиса, подумал сержант пятачок, раскуривая сопло авиабомбы. Вкуснотища какая! – выдохнул он, как Симон Волхв мелодраматично сплескивая чешучатокрылыми перепонками корпускулярно-волнового дуализма. Взопрели думы его и выспренно изошли из людского лона в лоно метафорическое, как исходит Виолетта Касандровна второпях из сельского нужника, подбирая за собой крохи невысказанных капитану Америке иллюзий. Она наливает их в кувшин и пробует вкус первой девственной экзальтированной тайны на мандрагоровом поле, а пол в это время размахивает мандатом и утверждает в себе жезл депутации к проегипетским ипполитам-иппологам на белом коне. Принц, говорит экуменист: взвесь себе триста граммов номенклатурных оправданий и потеряйся в резеде треугольника винтажных моделей. Стереотип говорит монотипу об ограничении миропорядка мирохаусом, выстроенным на месте шавермячной на проспекте Крестовского на углу. Крестовоздвиженский мессершмит загорелся мажоритарным коитусом как жидкая правда позвоночника вторгается на гумно в родном селе. Вы как Чандрасекар, сказал Чандрагупта Чаре Нанде, Манделою постигнув презумпцию аболиционизма перед экзальтированной бихевиористкой. Смачна полость, смачна полость, ревел посол, расшвыривая ордена пароксизмов эпителиальным грызунам-содомитам. Те рдели как маков цвет перед 49-й ротой и пускались в пугливые чудеса на фоне птичьих гнезд подъебившего партенокарпизма. Ленин был молодой только дважды, а потом побрился и вышел в тираж 23000 экземпляров. Хлесткий лунь лежал на проросшей вересковой медуллобластомой кромке тишины. А я все брел по траншее в огненных протуберанцах и ждал, когда парашют станет золотым. Так умирают кадмиевые стержни. Так умирают полярные сполохи. Так оживает иппокрена, накренившись пешком в себя – мотоцикл кюриосити с кузнецом Вакулой на борту.