Рецензия на роман "Рыжая ведьма и Мальчик-шаман"

Не так давно мой знакомый литературовед-экстремист Герман Проказин написал по новому роману вашего покорного слуги обстоятельный критический обзор. Кое-что в этом тексте стало для меня полной неожиданностью. Ниже я воспроизвожу его полностью. [cut=Читать далее...]

Вместо эпиграфа

Казался девственным Virgin'ский

В стезе культурных разговоров.

Но прятал он колпак фригийский

С игривой надписью "Пан Fear'ов".

Моя больная голова родила эту шуточную эпиграмму в процессе прочтения романа «Рыжая Ведьма и Мальчик-Шаман» за авторством Михаила Панферова.

По нескольким причинам этот роман попал в поле моего зрения еще в прошлом году. Во-первых, в свободное время я балуюсь детской и экспериментальной литературой. Во-вторых, я питаю глубокое почтение к культуре DIY и считаю, что львиная доля действительно интересного творчества сейчас находится преимущественно в рамках этого формата. В-третьих, несмотря на общую перегруженность книжных прилавков, нечасто случается такое, что кто-то из твоих знакомых, пусть и отдаленных, пишет роман (я не принимаю во внимание бесконечные околоджойсовские потоки макаронизмов, которыми балуются многие мои друзья). В-четвертых, в настоящий момент мы можем наблюдать то, как жанр фэнтези мутирует в рамках романа и что из этого получается.

Важно сделать еще одно предуведомление: меня как современного читателя очень огорчают все современные писательские курсы а-ля «Вкусные истории с Раей и Августой». Шарлатанство, распространяемое под видом мастер-классов, занимается всего лишь ублажением неприхотливого обывателя.

Несмотря на это, многие люди сейчас пытаются играть в авторов, интересуясь литературой очень поверхностно. Чтобы не отпугнуть вас, я постараюсь не использовать слов вроде «хронотоп» и «деконструкция», не пускаться в трюизмы на почве классификации фэнтези и не плодить новые термины на пустом месте.

В наше время литература как вид искусства претерпела весьма значительные изменения. Она окончательно обрела утилитарный формат и феодальную раздробленность. Каждая сфера литературы имеет своих читателей, будь то замкнутые на себе филологи-нарциссы, климактерические домохозяйки, скучающие арестанты или же воинственные дачники средней полосы.

ХХ век прошел под знаком экуменизма. Человечество то пыталось объединиться посредством философии, политики, общего языка или искусства, то пыталось само себя уничтожить. Затем увеличение объемов информации и глобализация сыграли свою роль: с одной стороны, все люди объединились при помощи интернета и эффекта глобальной деревни, с другой стороны расцвел своеобразный индивидуализм, который умножил имевшееся до этого отчуждение. Каждый получил видимое право голоса.

Стендаль говорил о том, что роман подобен зеркалу, стоящему у дороги: он отражает все, что проходит мимо него. Не стоит забывать, что образ зеркала и зазеркалья несет в себе некую ложность. Поэтому изучать историю по романам того же Дюма означает уподобляться иранскому гинекологу, который в силу стеснения не может смотреть в лицо своей проблемы. Зато можно изучать историю романа как формы и делать из этого выводы о философии, эстетике и этике того или иного времени. Так эклектичность, к примеру, характерна для многих современных романов, если не считать стилизации (Сорокин, "Метель").

Изначально жанр фэнтези строился на определенной эпичности происходящих событий. Корни этого метода уходят в эпос и форму рыцарского романа.

Дальнейший кризис жанра породил различные попытки отступления излишнего акцентирования внимания на масштабности. Роман Михаила в данном случае не является исключением: миру угрожает опасность и опасности этой можно избежать. С самого начала ясно, что нас ждет классическая игра с утратой и поиском волшебных предметов.

Но это только одна сторона "Рыжей Ведьмы и Мальчика-Шамана". Из области сказки сюда перекочевал волшебный помощник, но сказочная чудесность заменилась классическими фэнтезийными законами магии. Портреты героев иногда психологичны, а иногда означены лишь стереотипно и схематично. Здесь видится наследие приключенческого и сентиментального романов, преломленное через стереотипы современного восприятия. Так, например, Иксочитли иногда ведет себя как стереотипная влюбленная француженка.

Канон романтизма вершит двоемирие, да и сам роман делится на две части. В истории Иксочитли угадывается искаженная версия монте-кристовской Мерседес. Вспоминается все: Альбер, несущий ответственность за проступки родителей, действия протагониста, который у Михаила превращен в мнимого антагониста, относительно благородное происхождение и т.п. Это может показаться недостатком, однако, на самом деле у подобного метода есть свои причины. Используя стереотипы и старый принцип двоемирия, Михаил дает читателю возможность взглянуть на то, чем же роман является на самом деле. В пользу моей версии также говорят фактологическая база романа, его нестандартный сеттинг и некоторая мультипликационность событий и иллюстраций.

 

Иксочитли. Иллюстрация Е. Нестеровской

Что же перед нами такое?

Однажды кто-то из слушателей спросил Сергея Калугина о его отношении к творчеству Карлоса Кастанеды. Калугин ответил о том, что эпопея Кастанеды может являться провокацией, поскольку если бы сам Калугин был христианским проповедником, то писал бы он именно такие книги. Если не вдаваться в богословскую казуистику на почве терминов, то можно утверждать, что под конец последней книги Кастанеда дает читателю христианскую картину мира.

Кризис авраамических религий, мировые войны и переоценка культурных ценностей породили то, что принято называть постмодернизмом.

В попытке удовлетворить духовный голод в связи с изменившимися социальными обстоятельствами, западные люди обратили свое внимание на восток.

Но на самом деле христианские ценности никуда не исчезали, просто они претерпели значительную реставрацию. В качестве примера можно вспомнить о том, что ни один современный мастер буддизма не отрубит вам палец ради того, чтобы вы обрели просветление. Будучи свидетелем таких трансформаций, Михаил смог отразить в романе именно их. Не без иронии здесь описаны детали вроде гипотетической местной хиппи-тропикалии.

Можно ли усмотреть в романе какие-либо детали латиноамериканской литературы, если не говорить о фольклоре? Мне удалось сделать это лишь весьма условно.

Известный «Орден Желтого Дятла» принципиально относится к другому виду литературы, а магия и семейность Маркеса отличаются от магии и семейности Михаила. При желании «Рыжая Ведьма и Мальчик-Шаман» попадает под терминологию Борхеса: это история о героях, защищающих крепость.

«Рыжая Ведьма и Мальчик-Шаман» показывает нам мир, из которого практически ушло сакральное. В войне старых богов ясно угадываются мировые войны. Склонность павших богов к механизмам отсылает нас к краху научного мифа. При всем своем могуществе шаманы по большей части низведены до целительства, управления погодой и интервью на телевидении, а сакральное мучительно пытается вернуться в этот мир. Возвращается оно посредством конфликта и реставрации все тех же старых ценностей: оказывается, прощение и искупление — это здорово. Перед нами притча о современном мире, именно поэтому при всей оригинальности сеттинга вы не увидите здесь повсеместных потрошений, убийств и принципиально иных этических конфликтов. По этой же причине политический строй заданного мира и форма правления не раскрываются полностью (автором по умолчанию подразумевается капитализм в рамках либеральной демократии).

Сакральное рождается в столкновении смысла и бессмыслицы по следующему принципу: смысл является застывшей формой, рано или поздно это приводит к кризису. Бессмыслица порождает пустое место, т.е. теоретически неограниченную возможность для создания новых смыслов, но полная бессмыслица означает хаос. Именно поэтому искупительная жертва - это апдейт старых моральных категорий, рожденный в столкновении смысла и бессмыслицы. Он создает переоценку ценностей, но при этом не дает хаосу закрепиться.

Подобное прочтение снимает с повестки многие вопросы, т.к. получившаяся картина вполне может описать и форму этой литературы, и секцию ее читателей.

Я пойду дальше и дерзну предположить, что именно подобным образом в современной популярной литературе выражается принцип, высказанный Ж.Бодрийяром в книге «Символический обмен и смерть». Реставрацию христианской этики и мифа можно наблюдать во многих современных нарративных произведениях искусства («Матрица», «Терминатор 2: Судный День»).

Фэнтези в данном случае не является исключением, в качестве примера на помощь придет один из его возродителей — Толкин. Не следует забывать и о том, что христианский миф неизбежно связан со смертью и самопожертвованием как высшим проявлением любви. Также современная фантастика в качестве одной из характерных своих черт постоянно опирается на релятивизм, иллюзорность и символы, которые их описывают. Лабиринт, отражения, сон, клоны: перечислять это можно до бесконечности. Этическая позиция капитализма претит самопожертвованию и утверждает его как бессмысленность. Смерть же получается человеком лишь в качестве символического обмена.

По утверждению Бодрийяра современный мир представляет собой лабиринт из знаков, указывающих не на предметы, но на другие знаки. Жизнь обесценилась. Вернуть смысл может только абсурдная смерть, а жертва по своей природе всегда абсурдна. При массовости и обыденности явления, жертва десакрализируется, поэтому можно утверждать, что герои Михаила противостоят вторжению окончательной бессмысленности в их мир.

Михаил смог соблюсти баланс между дидактикой, информативностью и терапией, оставив небольшой перекос в сторону экзотической рекреации. Христианская приточность романа не позволяет искать в нем запредельную войну с классикой. Коренного реформаторства в рамках культуры вы здесь тоже не найдете, поскольку у этой литературы абсолютно другие цели. Если же вы любите фэнтэзи или просто хотите знать, в какую сторону смотрит современная авторская сказка (термин Б.Стругацкого), «Рыжая Ведьма и Мальчик-Шаман» подойдет как минимум для ознакомления.

 

Рыжая ведьма. Иллюстрация Е. Нестеровской

Мне остается добавить, что из-за того же обилия информации многие современные люди считают, что литературная критика призвана выискивать недостатки в произведениях. Подобная позиция обнажает узость мышления.

Со своей же позиции я готов возразить, что хороший критик практически всегда воздерживается от оценок, но высказывает мнение о том, чем произведение является на самом деле.

В прошлом году мой собрат по перу, Веселин Оптоволокнов, познакомил меня с методом базеновской позитивной критики, коего я и стараюсь придерживаться. Критиковать роман за то, что это «фэнтэзи, написанное трудолюбивым любителем литературы» — это нонсенс. В одном из своих писем Андрэ Моруа сказал своему собеседнику следующее: «Мне хотелось бы, чтобы вы были или ученым, влюбленным в литературу, либо писателем, любящим науку». Я полностью согласен со словами Моруа, поэтому желаю Михаилу не останавливаться на достигнутом. В конце концов, заниматься литературой гораздо лучше, нежели окучивать скот на платных писательских мастер-классах.

Герман Проказин